bannerbannerbanner
Звезды у миров общие

Николай Николаевич Шмигалев
Звезды у миров общие

Полная версия

– Будет исполнено, Ваше Величество! – присела в поклоне престарелая женщина с добрым лицом. – Не извольте беспокоиться, сир!

– Хорошо! – кивнул Арлинг. – Спокойной ночи, дочь!

Король столь же стремительно как вошел, покинул покои принцессы. С его уходом свободнее вздохнули не только няньки, но и леди Марэна.

– За дело! – скомандовала Альмалия нянькам и те дружно взялись за принцессу.

Освободив девушку от одежды, няньки помогли ей спуститься в круглую ванну из белого мрамора, вода в которой была усыпана лепестками цветков шиповника и пионов, свежесрезанных в королевском саду. Пока леди Марэна наслаждалась благоухающими испарениями горячей воды, прислуга приготовила постель в соседней комнате – опочивальне принцессы. Окончив омовение, Марэна была расчесана, намащена душистыми восточными благовониями, одета в шелковую ночную рубашку и препровождена в спальню. Выпив чашку горячего травяного напитка и едва прикоснувшись к ароматному печенью, девушка с помощью услужливых дам, забралась в теплую мягкую постель под балдахином и откинулась на пуховые подушки. Няньки, умиленные спокойствием обычно привередливой принцессы, почти искренне пожелали ей приятных сновидений и, погасив свечи, покинули спальню.

Выждав пока возня за дверью затихнет, и, убедившись, что больше её никто не потревожит, девушка откинула балдахин и выскользнула из кровати. Желая еще раз оглядеть королевство, уже с высоты башни, она подошла к высокому окну и распахнула створки витража, спугнув птицу, пристроившуюся за окном на ночлег. Сорвавшись с карниза, потревоженная птаха сердито каркнула и, видимо, решив что ей здесь нормально вздремнуть не дадут, скрылась в темноте, искать более подходящее место для ночлега.

Мысленно попросив прощения у птахи за доставленные неудобства, Марэна окунулась в таинственную теплоту летней ночи. Вечерний морской бриз, ворвавшийся в опочивальню, разметал её старательно расчесанные волосы и принес освежающий аромат морских просторов, оставив солоноватый привкус на губах. Озорник ветер, всколыхнул ткань балдахина, надув её пузырем, но, видимо поняв, что это не бом-брамсель, раздосадовано вырвался на волю, в поисках настоящих парусов. Марэна послала воздушный поцелуй эфирному проказнику, полюбовалась усеянным звездами и знакомыми созвездиями небосводом, по которому плыли редкие облака, и только после этого опустила взгляд вниз. Из окна открывался вид на залитую лунным светом долину с россыпью огоньков засыпающего города, а если немного перегнуться через подоконник и посмотреть вправо, то было видно, как внизу билось о скалы ни на миг неутихающее море. Принцесса смотрела и не могла оторвать глаз от видов сказочной красоты, созданной сплетением стихий.

Жаль. Жаль, что нельзя все это запечатлеть на память…

А еще лучше сделать «селфи» на фоне замка или моря, и выложить фотографии в своих аккаунтах. Её настоящие (!) фотографии, не «отфотошопленные», и тем более, не чьи-то там позаимствованные на просторах интернета. Вот бы все её знакомые обзавидовались. Но ничего идеального не бывает. Придется довольствоваться «малым» – всего лишь положением принцессы.

Улыбнувшись своим мыслям и помахав на прощанье искрам на небе и на земле, девушка закрыла окно и вернулась в кровать.

Уже засыпая в теплой мягкой постели под ажурным балдахином, Марэна-Марина вспомнила слова Гонзанны – к хорошему быстро привыкаешь. Сладко зевая на мягких перинах, девушка почувствовала себя самой настоящей принцессой. После всех чудесных встреч и событий, пережитых за этот короткий промежуток времени, овладевшая ею нега, казалась закономерным продолжением того необыкновенного трехмерного кинофильма, в котором ей досталась заглавная роль. Или все-таки яркое сновидение? Если это так, то утром она проснется в своей съемной комнатке, и с грустью будет вспоминать об этой злой шутке проказника Морфея.

Убаюканная шумом морского прибоя, девушка погрузилась в сон.

Каковым будет пробуждение, продолжением сказки или тяжелым похмельем?

Часть 2. Новое амплуа в «старых» декорациях

Пока леди Марэна, позевывая на пуховой перине, погружалась в сладостную дрему, на другом конце королевства в этот самый миг кое-кто лишился не только сна, но и обычно завидного самообладания.

Герцог Сигфусс был не просто разгневан, он был попросту вне себя от бешенства и не столько от того, что его подняли из теплой постели.

– Тысяча единорогов! Так ты, говоришь, видел её своими собственными глазами? – уже в который раз повторил герцог свой вопрос, буравя суровым взглядом (один глаз дергался в нервном тике, отчего физиономия герцога выглядела еще более устрашающе) тщедушного юнца в черном балахоне, дрожавшего как осиновый лист на ветру перед грозным господином.

– Своими собственными, Ваша Светлость! – через жуткую ломоту в суставах в очередной раз поклонился юноша, больше всего желая оказаться сейчас вдалеке от замка и его хозяина. – Леди Марэна жива и внешне вполне здорова.

– И ты утверждаешь, что она всего лишь потеряла память? – спросил герцог, играя желваками.

– Так говорят в замке, Ваша Светлость, – превозмогая страх и дикую боль в пояснице, прогнулся в очередном поклоне юноша. – Я это слышал из уст самого короля Арлинга Великодушного.

– И больше ничего? Никаких недомоганий? Мигреней? Расстройств? Коликов?

– Нет даже намека, Ваша Светлость. Принцесса как всегда выглядит бесподобно.

Герцог Сигфусс перевел взгляд на другого человека – пожилого толстячка с меланхоличным выражением на лице, обладавшем еле уловимыми восточными чертами и обрамленном редкой седой бородой. В отличие от юнца, толстячок держался вполне хладнокровно, хотя в его хитрых глазах с характерным разрезом, читалась тщательно скрываемая озабоченность.

– И что ты скажешь на это, чернокнижник?

– Прошу прощения, милорд, я не чернокнижник, я ученый-алхимик, – учтиво, но без подобострастия поклонился толстячок.

– Да мне плевать, как там вы себя называете, алхимиками, книжными червями или гелертерами! – взорвался герцог. – Къётви, ну-ка ответь мне, почему эта глупая девчонка потеряла память. Ведь кое-кто мне обещал, что она отправится в бездну тьмы, туда, откуда никто не возвращается. А эта бесиха Марэна всего лишь позабыла, скольким унижениям меня подвергла. Наверняка она восполнит этот пробел в своей «прохудившейся» памяти новыми выходками, которые покрывает её венценосный папаша Арлинг. Что ты там бубнишь? Не слышу!

– Я теряюсь в догадках, милорд, – в ответ на гневную тираду, флегматично развел руками Къётви.

– Что!! Ты теряешься в догадках?! Ты?! Тот, кому я отвел половину своих подземелий под твои чертовые лаборатории для создания философского камня и эликсира бессмертия, и у которого все время получаются лишь яды, да вонючие отвары, тоже больше похожие на отраву. Ты, тот самый умник, который провонял своей печью подвалы со старым добрым вином, кто заполонил тиглями да аламбиками все кладовки и чуланы. И ты говоришь мне, что теряешься в догадках?! Может ты и в самом деле шарлатан, и твое место на плахе?!

– Милорд не будьте так категоричны в своих суждениях, – поежился Къетви, и ответил, стараясь хоть как-то оправдаться в глазах хозяина. – Во-первых, помимо ядов, зачастую расчищавших ваш путь от врагов лучше чем десятки подкупленных убийц, и лечебных снадобий, которые не раз вас ставили на ноги, у меня здорово получается создавать оборотное зелье. Во-вторых, нутром чую я, что здесь не обошлось без колдовства, как минимум без другого умелого алхимика, подобравшего противоядие. И, в-третьих, её беспамятство сможет сыграть нам на руку. Так что, Ваша Светлость, не переживайте по поводу принцессы. Мы с моим учеником Рафнсвартом постараемся разобраться в произошедшем и вернем вам ваше доброе расположение духа и доверие к нам. И еще, милорд, я тут кое что продумал, на случай если вариант с зельем не пройдет…

– К черту, твои умозаключения! – прервал алхимика расстроенный донельзя герцог, – твое дело убрать с моего пути эту проклятую наследницу, а королю и так недолго осталось.

– Именно над этим мы сейчас и работаем, милорд, – поклонился Къётви и попятился прочь из помещения, сообразив, что аудиенция окончена. За ним, согнувшись и прихрамывая на обе ноги, засеменил его ученик, мысленно проклиная оборотные зелья учителя.

– Делайте что хотите, но принцесса должна сгинуть! – бросил им вслед герцог Сигфусс.

– Всенепременно, милорд! – раздалось из темноты коридора. – Всенепременно!

Стук двух пар деревянных башмаков по каменным ступеням винтовой лестницы, ведущей в подземелье, отразился эхом в сонном замке. Алхимик и его незадачливый ученик, невзирая на поздний час, поспешили в свою обитель.

***

Несмотря на то, что герцог Сигфусс отдал под нужды алхимика один из самых больших подвалов подземелья, из-за большой алхимической печи – атаноры – с мехами и многоколенным дымоходом, огромного верстака, заставленного колбами, аламбиками и мензурками, соединенными замысловатыми змеевиками, а также нагроможденных по углам молотков, щипцов, ухватов, и разной утвари, как-то бутыли, кувшины, бочонки, короба с разными специфическими веществами и суспензиями, лаборатория казалась тесной и мрачной. Единственное закопченное оконце в помещении было под сводчатым потолком и выходило во внутренний дворик. Вопреки гнетущей атмосфере подземной лаборатории, Къетви чувствовал себя здесь в своей тарелке, ведь именно его потугами, бывший винный погреб превратился в настоящий алхимический вертеп. Другим же, включая герцога и ученика Рафнсварта, в этом пропахшем серой и щелочью подземелье было не по себе. Наверное, оттого, что все здесь было для них слишком непонятным, а непонятное, как известно, пугает не менее, а порой и несравненно более уже известных страхов.

Алхимик же, как настоящий фанат своего дела, готов был проводить здесь все свое время, что он собственно и делал. Лишь изредка покидал Къетви свою юдоль, забираясь высоко в горы, где встречался с темными личностями из горных пещер, чтобы пополнить запасы таинственных ингредиентов, для эликсиров, снадобий и зелий. Обычно в путь он отправлялся один, но иногда компанию ему составлял Рафнсварт – толковый малый, однако чересчур боязливый и мнительный. Къетви выбрал его в свои ученики, разглядев в парне потенциал, но пока что использовал его лишь в качестве мальчика на побегушках, подсобного рабочего и, как уже было сказано выше, лазутчика, а также для выполнения еще кое-каких щекотливых поручений, параллельно наблюдая за ним как за подопытным кроликом. Как гласило одно из многочисленных правил кодекса алхимиков – настоящий ученик должен созреть, – как благородный металл созревает из неблагородного путем особых «алхимических» трансмутаций. И Къетви, дословно воспринимая данную «формулу», пичкал безропотного Рафнсварта не только большим количеством второстепенной информации, но и своими «колдовскими» настойками. Справедливости ради стоит заметить, что если в приготовлении ядов-отрав еще кто-то мог тягаться с Къетви, то в плане возгонки оборотных зелий ему практически не было равных. Тут он достиг таких высот, что мог по одному оттенку полученного экстракта сказать, на какое время хватит его действия. И вот все эти снадобья алхимик совершенно безбоязненно проверял на ученике.

 

Сам Къетви был родом из одного далекого княжества, стоявшего на границе с сарацинскими землями. Его мать, уроженка соседней Элькалирии (вот откуда у голубчика восточные черты), была, скажем так, «танцовщицей», в одном из кутежных заведений. Отца своего Къетви не знал, как не знала его и не по-восточному ветреная мать. Однако она уверяла своего сынишку, что в нем течет кровь сразу нескольких достойных господ княжества (что вполне можно было бы считать сущей правдой, если знать, сколько знакомых и незнакомых мужчин она принимала в своем будуаре за ночь, и не знать таинства зачатия). Красота и страстность восточной женщины привлекала в сомнительное заведение далеко не последних мужей города, искавших любовных утех на стороне, в дали от опостылевшего семейного очага. Так что, вполне возможно, что отцом Къетви мог быть кто-нибудь из высокородных пэров или благородных сэров, а мог быть и обычный бродячий менестрель, чей голос в одну из лунных ночей покорил влюбчивую и безотказную девушку. В общем, вариантов было много, но Къетви, став постарше, вбил себе в голову, что его отец ни какой-нибудь там бродячий трубадур или странствующий рыцарь, а сам Ибль-Мульхин, широко известная в узких кругах личность. Легендарный сарацинский алхимик Ибль-Мульхин, тоже, кстати, вполне возможная кандидатура на отца, бывая в городе по сугубо профессиональным делам, не раз тайком наведывался в опочивальню танцовщицы и не только для того, чтобы преподнести ей в дар склянку с молодильным зельем. А если учесть тот факт, что уже с младых ногтей Къетви тянулся к алхимическим мистериям с их теорией четырех элементов и первичной материи, то это многое могло объяснить. Но все-таки госпожа История умалчивает о том, кто же все-таки был его биологическим отцом, а досужие домыслы не в счет.

В общем, став постарше, Къетви выбрал свою стезю раз и навсегда, навязавшись престарелому Ибль-Мульхину в ученики. И, надо полагать, что на этом поприще у парня проявились завидные таланты, потому как слухи о его опытах вскоре разошлись по всему Срединному Межземелью, да и бывалый алхимик не мог нарадоваться такому смышленому и упорному ученику. Къетви прочили большое и светлое будущее, ради которого он с завидным упорством горбатился в маленьких и темных лабораториях.

И, наверное, так бы все и произошло, и уже повзрослевший и возмужавший алхимик занял бы достойное место среди других легендарных личностей их нелегкой профессии, если бы не одно досадное недоразумение.

Подрядился подросший и оперившийся Къетви у одного султана поалхимичить, для наложниц его многочисленного гарема произвести энное количество чудодейственных мазей, кремов и благовоний. Для него перегонка масел и их смешение в необходимых пропорциях было делом пустячным, однако давало возможность на досуге заниматься в роскошной лаборатории султана опытами по поиску и сотворению философского камня и эликсира бессмертия, двух самых желанных для всех алхимиков веществ. Ну и, сложно было не догадаться, дело-то молодое, холостое – не устоял Къетви, спутался с султановскими наложницами. Пустился, как говорится, во все тяжкие. Да и это еще полбеды. Султан в этом отношении был человек не жадный.

Лихая беда случилась в одну из жарких лунных ночей, когда алхимик принимал в своей лаборатории одну из очередных отважных посетительниц с верхних этажей дворца (надо сказать, что лаборатория находилась аккурат под той частью здания, которая была отведена для гарема, что существенно облегчало алхимику возможность встреч с зачастую изнывавшими от скуки наложницами). Къетви настолько увлекся любовными утехами с чернокожей Балимбой, такой же жаркой озорницей, как и та южная страна, откуда она была родом, что совсем забыл про алхимический горн, в котором происходило Великое Делание.

В Атаноре в это время как раз выпаривался очередной таинственный претендент на философское яйцо – вещество густое, вязкое и трудновозгоняемое, для которого нужен был большой жар. Жар, в свою очередь, избавляя вещество от водянистости, поднимал давление в верхней части печи – так называемом куполе или шлеме. Это давление необходимо было периодически стравливать таким образом, чтобы и температура внутри средней части горна, где покоилась возгоняемая субстанция, выдерживалась, и не произошло разгерметизации Атанора.

Любвеобильный Къетви, вовсю занятый менее возвышенным «таинством», а вернее удовлетворением низменных страстей, совершенно позабыл и об алхимической печи и вообще обо всем на свете. А когда давление в куполе горна достигло критического уровня или, говоря простым алхимическим языком, сгустилась мощная сила духов в тесном теле горна, произошло то, что должно было произойти. Атанор, а вместе с ним и вся лаборатория, были разворочены оглушительной взрывной волной, выплеснувшейся из горна под давлением жара. Предмет гордости султана – новый дворец с фонтанами и высоченными башнями, слава богу, устоял, но его отделанные лепниной стены и украшенные фресками своды покрылись паутинами трещин, многие из которых е были в палец толщиной. Оглушенный и ошарашенный Къетви понял, что здесь ему больше ничего не светит и, воспользовавшись всеобщей суматохой и неразберихой, шустренько сбежал из дворца.

Разгневанный султан, без труда выявив виновника «торжества», назначил за голову Къетви хорошую награду, а также, особо не надеясь на энтузиастов-добровольцев, послал по его следу лучших ассасинов южного побережья Срединного моря – хашабахов – профессиональных наемных убийц, одно имя которых наводило ужас на обитателей Пограничья.

Коллеги – алхимики не рискнули ввязываться в противостояние с могущественным султаном, отказавшись давать укрытие и защиту своему собрату, который, к тому же, променял великое таинство Делания, на любовные утехи с чужими женщинами. Поняв, что помощи в этой стороне ждать неоткуда, перетрусивший Къетви принял решение покинуть знакомые ему края и пойти вслед за Солнцем. Солнце, которое в алхимии символизировало золотое мужское начало, и которому любой алхимик если не поклонялся, то бесконечно доверял, должно было привести его в те земли, где он без страха быть узнанным, мог вновь начать все с чистого листа, точнее с прозрачной реторты. Но только в этот раз Къетви поклялся себе, что впредь не допустит ничего подобного, ибо навек алхимик усвоил урок, что все злоключения и горести происходят под эгидой Селены – лунного символа женского начала, которое с помощью демонов, заключенных в женских телах разрушает созданный мужчинами мир.

Свою вину в произошедшем Къетви ни в какую не признавал.

Все беды от женщин и точка!

***

Так бродячий и гонимый отовсюду алхимик оказался в замке сурового герцога Сигфусса, человека, который по своей натуре был не менее ярым женоненавистником, считавшим, что женская доля – готовить пироги и щи, и ублажать мужчин, но никак не властвовать над людьми, какой бы распрекрасной принцессой она не была.

Видимо на этом взаимном интересе алхимик и герцог, две родственные гнусные души, и сошлись.

Ну, а пока длился этот короткий экскурс в прошлое одного из героев нашего романа, сам алхимик и его ученик уже спустились в святая святых – в лабораторию.

– Рафнсварт, будь добр, завари-ка мне успокоительного зелья в моей излюбленной пропорции, – опустившись в стоявшее в углу кресло, сказал Къетви. – И капни в него чуточку сублимированной патоки.

– Будет исполнено, учитель, – кивнул ученик и отошел к верстаку с разнокалиберными сосудами и склянками.

– Хорошо. А я покамест обмозгую, что же такого во дворце короля могло произойти.

Къетви прикрыл глаза и погрузился в раздумье.

Спустя несколько минут душистый аромат отвара отвлек алхимика от мыслительного процесса, в котором он силился понять, где допустил ошибку в формуле нового вида яда – изгонятеля душ – спиритуальная сущность коего была обнаружена им во время одного из опытов в осадке агрессивных солей аммона.

Хлебнув тонизирующего и вместе с тем убаюкивающего разум напитка, Къетви подумал-подумал и пришел к выводу, что виной всему женщина. Естественно не Марэна – эта несносная девчонка сама бы не выкарабкалась из лап вечности – а другая, пока ему неизвестная, но уже ненавистная. Алхимик и сам не знал, отчего ему взбрела в голову именно эта мысль, но чутье подсказывало, что все дело в незнакомке. Еще раз прокрутив в просветлевшей голове весь процесс приготовления зелья, он удостоверился, что в его яде изъяна не было, да и мудрое высказывание одного уважаемого алхимика – «шерше ля фам» – смысл которого Къетви понял не так давно, указывало на то, что здесь опять не обошлось без Селены и её приспешниц. А если так, то придется продолжить слежку и выяснить, кто противостоит его алхимическому «величеству».

– Рафнсварт, голубчик! – окликнул он хозяйничавшего у верстака ученика. – Подойди-ка!

– Слушаю вас, учитель! – остановился напротив кресла юноша.

– Рафнсварт, ты ведь знаешь, что я очень ценю тебя как своего ученика, – зашел издалека алхимик.

Смышленый ученик уныло кивнул, нутром чуя, что этот разговор ему ничего хорошего не сулит.

– И я бы никогда не стал бы тебя заставлять делать что-то, что причинит тебе неудобства, – продолжил Къетви, наблюдая за настроением ученика.

«Как бы не так», мысленно парировал Рафнсварт, однако вслух лишь что-то неразборчиво пробормотал.

Что он пытался сказать, алхимик не понял, но переспрашивать не стал, потому что по большому счету ему было неинтересно мнение ученика.

– Так вот, – сказал алхимик, – в этом темном деле с принцессой Марэной нам придется досконально разобраться и выяснить, кто виноват и что делать с виноватым. А для этого тебе вновь придется немного понаблюдать, последить за принцессой и окружающими её личностями. Сам понимаешь, кроме тебя мне положиться не на кого, а дело надо довести до его логического завершения.

– Но учитель, дайте мне хотя бы несколько дней для передышки, – жалобно протянул Рафнсварт. – У меня все тело ноет после превращений. Кости ломит, мочи нет! Эта боль невыносима!

– Ну-ну, голубчик, не сгущай краски, – по-отечески попенял ему Къетви. – Мое оборотное зелье практически не имеет побочных эффектов. А кости у тебя на погоду ломит. Так что давай, Рафнсварт, не увиливай, все равно кроме нас с тобой разбираться некому. Или ты хочешь, чтобы герцог Сигфусс сам с нами разобрался?

Естественно юноша не хотел, чтобы лорд Сигфусс с ними «разобрался». Он не понаслышке знал про изуверские методы герцога «разбираться» с неугодными ему людьми. Да и Къетви тоже был не подарок. Мог запросто напоить каким-нибудь новым эликсиром, чтобы посмотреть, что у него в очередной раз получилось.

Так что, лучше уж опять оборотного зелья хлебнуть. Оно хоть проверенное.

– Опять в ворону? – подавленно спросил ученик.

– Не в ворону, мой дорогой, а в ворона! Ворон птица уважаемая и легендарная. С ним много примет связано, из-за чего в него даже мальчишки не смеют камнями кидаться.

– Если бы кошки еще понимали это. А то в прошлый раз меня один котяра едва не сцапал на крыше замка. Еле успел улететь.

– О, да! Тут я с тобой согласен, – продолжал алхимик заговаривать зубы ученику, – Коты это самые хитрые и загадочные звери. Поверишь, коты единственные, под кого не могу оборотное зелье подобрать, сколько не старался. А все почему? А потому что они, сдается мне, все без исключения с нечистой силой водятся. Так что с их братом ты, конечно, будь начеку. Но не забывай и о том, что у тебя на шее всегда есть пузырек с возвратным эликсиром. Ежели сцапает какой котяра, клювом затычку выбил, глотнул пару капель и опять в человека обернулся. Но это, само собой, в самом крайнем случае. Вдруг кто увидит… – алхимик поднялся из кресла и развел руками, – сам знаешь, что с оборотнями делают. Серебряным клинком по горлу и в канаву. А тебе и простого ножа под ребро хватит. Так что, смотри мне, будь настороже. Ты мне нужен живой и здоровый.

 

Вместо ответа юноша лишь понуро вздохнул.

– Ну, все, хватит печалиться! Не на смерть же я тебя отправляю, а на приключение, – попытался подбодрить ученика алхимик, доставая из тайника в стене настоянное оборотное зелье.

– Держи, вот! – Къетви открыл склянку и передал её Рафнсварту. – Постарайся разузнать, что произошло вчера ночью в замке короля. Любые странности. Болела ли принцесса, и если болела, то кто из лекарей к ней приходил. А может, её к кому возили. Прачки, стряпухи, те же няньки, могут между собой всякую чепуху болтать – у баб язык без костей – да и проговорятся. Женщины ведь болтливы как сороки. Ты же, голубчик, в теле ворона, все что подозрительное и даже чудное услышишь, на клюв наматывай. Любая зацепка нам может пригодиться. Понял?

– Угу! – кивнул Рафнсварт, с вселенской грустью поглядывая на бутылек.

– Ну, тогда пей и в путь, – хлопнул его по плечу Къетви.

Юноша не стал артачиться и сделал несколько глотков из склянки.

В следующую минуту с сильным хрустом он стал медленно уменьшаться в размерах. Началось превращение. Из пор на коже юноши полез птичий пух, который очень быстро становился перьями; его голова и лицо, уменьшаясь, вытягивались; нос и челюсти превращались в птичий клюв; руки в крылья, а ноги в вороньи лапки с когтями на кончиках.

Спустя несколько минут на том месте, где стоял бедолага Рафнсварт, валялась его накидка, поверх которой сидел, вертя головой, иссиня-черный птах.

– Вот видишь, дурашка, как быстро в этот раз ты обернулся, – сев на корточки алхимик погладил юношу-птицу. – С каждым разом все легче и легче тебе дается.

Ворон недовольно гаркнул и взмахнул крыльями, как бы говоря, что ничего ему с каждым разом не легче.

– Но-но, Рафнсварт, не ругайся! Это некрасиво по отношению к старшим.

Къетви шутливо погрозил птахе пальцем и нацепил ей на шею кожаный шнурок с маленьким пузырьком из черного хрусталя.

– Ну, теперь ты готов к приключениям. Эх, завидую тебе, будь я помоложе… Ну дал ладно.

Алхимик взял ворона на руки и подсадил его к единственному окошку под потолком лаборатории.

– Лети Рафнсварт! Расправь свои крылья и держи клюв по ветру!

Ворон, протиснувшись в оконце, заунывно прокаркал и, захлопав крыльями, взмыл в темное небо.

– Совсем другое дело, – проводив своего «оперившегося» шпиона, алхимик с чувством выполненного долга налил в кружку полпинты банального эля (не эликсира, нет) и залпом выпил. – Теперь можно и вздремнуть.

Къетви забрался в дальний угол лаборатории, где у него был устроен лежак и завалился на боковую. Вскоре над колбами и аламбиками разлилось переливчатое храпение умудренного жизнью алхимика, который от своих старших коллег не раз слышал что «утро вечера мудренее».

А на востоке уже забрезжила утренняя зоря, и для кое-кого разгорающееся утро не сулило ничего хорошего.

***

– Вот, значит, где ты пристроил свое «хозяйство», малорослый прохвост! – со злорадным облегчением промолвил Рогбир, протиснувшись в темную конуру на заднем дворе одного из многочисленных борделей, затерянных в грязных переулках городских трущоб. Рыцарю пришлось снять шлем и склонить голову, чтобы не задеть темечком низкий потолок помещения.

В помещении стояла страшная вонь, в которой смешались запахи резкого мужского пота, дешевого рома и дешевых же благовоний (если можно было так назвать, те смолы и эфирные масла, которыми пользовалась местная публика).

Брезгливо осмотрев загаженную комнатушку, Рогбир остановил взгляд на её главной достопримечательности.

Перед ним, на соломенных тюфяках, разложенных прямо на земляном полу дрых в обществе трех поистрепанных потаскух его верный боевой товарищ.

Практически в одиночку осушивший намедни галонный бочонок с ромом, Эйсфо лежал нагишом, даже во сне продолжая крепко обнимать своими короткими, но цепкими ручонками ночных подруг. Утомленные распутницы, в свою очередь, так нежно прижимались к волосатому карлику, что все вместе со стороны выглядели прямо каким-то счастливым восточным семейством, в которых, насколько знал рыцарь, испокон веков практиковалось многоженство. Живописный вид спящего квартета у стороннего наблюдателя, лишенного элементарной стыдливости, мог вызвать умиление. Но только не у Рогбира.

Насилу отыскав в трущобах неприхотливого карлика, рыцарь не собирался умиляться видом голых задниц и других прелестей, и тем более дожидаться, когда они соизволят проснуться.

Бесцеремонно распинав блудниц, Рогбир приказал одной из них принести кувшин с водой, который выплеснул на продолжавшего кемарить Эйсфо. На удивление холодная ключевая вода практически не подействовала на спящего, по крайней мере, не вызвала того эффекта, которого ожидал Рогбир. Вместо того, чтобы вскочить как ошпаренному (как это бывало не раз) и огласить благим матом еще дремлющую после бурной ночи городскую окраину, Эйсфо лишь утерся краем тюфяка и перевернулся на другой бок, бормоча сквозь сон несвязные проклятия.

– Эй, пропойца, вставай! Хватит дрыхнуть!

Рогбир схватил карлика за плечи и, подняв того в воздух, немилосердно затряс его как тряпичную куклу. После энергичной встряски Эйсфо открыл затуманенные глаза и сфокусировал взгляд на нависшим над ним рыцарем.

– О-о, Рогги! Дружище! Как ты меня нашел?

– По запаху!

– Хе! Не зря говорят, что ты верный пес короля! Вон какой нюх! Хе-хе!

– Заткнись, коротышка! – положил руку на рукоять меча Рогбир.

– Сам заткнись! – огрызнулся карлик, совсем не испугавшись нахмурившегося рыцаря. – Ты, вообще, здесь какими ветрами? Кто тебя сюда звал?

– Соскучился, по твоей пропитой роже! С ног сбился, так хотел посмотреть на тебя во всей твоей нагой красе в обнимку с престарелыми подстилками.

Рогбир поставил Эйсфо на пол и, удостоверившись, что тот довольно крепко держится в вертикальном положении, отпустил последнего и сделал шаг назад.

– Шутишь, да? – несмотря на жуткую кашу в голову, догадался карлик и пьяно икнул.

– Само собой, недоумок! – взорвался Рогбир. – Только это называется не шутка, а сарказм, хотя откуда тебе знать такое заумное слово. Сарказм меня только и удерживает от того, чтобы не задать тебе хорошую взбучку.

– Видимо это очень хорошее слово, твой срак… и-ик… сраказм…

– Сарказм, тупица!

– Неважно! Из твоих уст оно звучит именно так, – парировал Эйсфо, оглядываясь в поисках своих портков, – Так вот, этот твой «сраказм» хорош, коли мешает тебе верзила, пришибить маленького и безобидного человека. Сироту всякий обидеть норовит.

Понятно, что карлик лукавил, попросту провоцируя своего друга громилу. Все знали, каков был в деле коротышка, а здесь, в тесноте комнатушки у него и его коротких ножей (вот бы найти их еще!) было преимущество перед любителем просторных ристалищ и длинных мечей, Рогбира. Конечно, до драки между ними редко доходило, тем более до поножовщины, но все могло произойти подле этого непредсказуемого карлика, да еще болевшего после ночной пьянки.

Поэтому, чтобы не накалять обстановку, рыцарь пошел на попятную. Все-таки у него было иное задание.

– Короче, я пришел за тобой по велению сюзерена Арлинга Великодушного. Он тебя хочет видеть!

Хоть карлика еще здорово пошатывало, но от данного известия он остолбенел. Внимательно посмотрев на своего товарища, он сделал правильный вывод.

– Сейчас, я так понимаю, ты не шутишь?!

– Нет, не шучу! Собирайся, король приказал доставить тебя к нему в кратчайшее время!

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru