Николай Николаевич Наседкин
Криминал-шоу. Повести

Спустя минут пять наверху загремели ворота, в гараж въехала машина, ещё раз громыхнуло железо и всё стихло. Игорь скинул одеяло, прошёл, открыл верхний ящик с вермутом – там блестели головками ещё пять бутылок. Он аккуратно свинтил пробку, нижнее оторвавшееся колечко сразу отодрал и спрятал. Вернулся к лежанке, укутался и начал пить-прихлёбывать терпкий ароматный напиток, вливая в организм бодрость, тепло и воспоминания.

Примерно через час, когда литровая бутыль опустела, Игорю было уже хорошо и терпимо. Он отыскал среди коричневых железных банок с кофе свою, перелил из неё содержимое в винную бутылку – натуральный цвет марочного вермута. Только маловато. Ничего, сейчас свеженького добавим. Игорь начал доливать, приглушив вспыхнувшую опять боль, и вдруг, всмотревшись, чуть не выронил от ужаса бутыль – из его организма вытекала в отходы кровь.

Он трясущимися руками навинтил пробку, всунул ставший розовым белый «вермут» в коробку, прилёг на раскладушку. Вспомнилось лицо одного солдата в армии, которому при Игоре отбивали почки – его потом комиссовали…

Мешал свет. Игорь с трудом встал, вскарабкался на четвереньках по лестнице, вывернул лампочку – обожжённые пальцы чуть отвлекли на себя боль. На ощупь вернувшись, Игорь как был, в брюках и рубашке, завернулся в одеяло с головой. Полежал, скорчившись, в тёмном одиночестве тихо минуту, другую, третью…

И – заплакал.

IV

Зоя, прочитав дурацкую записку, плюнула с облегчением и со злостью: кретин пьяный! Его стиль.

Муж любил выверты, фантазия его границ не знала. Он порой такое выкамаривал – убить мало. Ещё в студенчестве – Зоя знала по его рассказам – Игорь как-то накануне перед экзаменом по ненавистному немецкому пришёл к немке и, как бы давясь слезами, пролепетал: мол, врач подозревает у него рак почки и сегодня надо срочно лечь на обследование. Сердобольная немка сама прослезилась и нарисовала несчастному молодому человеку в зачётке «хор». Она хотела даже «отл», но Игорь воспротивился, заскромничал. При встрече осенью Эльвира Эрнестовна испытала безумный приступ радости, узнав, что-де диагноз жуткий не подтвердился.

В другой раз в аналогичной ситуации Игорь подкатил к преподавательнице политэкономии Кате, молодой субтильной дамочке с наивными голубыми очами. Для надёжности аферы он из бланка старой телеграммы и свежеотпечатанного на машинке текста состряпал горестное послание: «Срочно приезжай умерла сестра Соня. Заверено. Врач Иванов». Сестёр у него отродясь не водилось, но откуда было знать это добросердой Катеньке?

А с ней, с самой Зоей, какие фортели выкидывал Игорь? Ездили раз, ещё в медовый период семейной жизни, в Болгарию на Золотые Пески. Вскоре после возвращения – письмо из Болгарии, Зое. Странно. Она на всякий случай скрыла его от мужа, потом распечатала: «Зоенька! Ты мне теперь снишься! Я целую тебя всю-всю! Особенно родинку на левой груди, ту, возле самого твоего божественного сосочка!..» И прочее в том же духе. У Зои, как ныне принято говорить, крыша поехала. А тут Игорь нашёл письмо, взвился: мол, кто? когда? откуда про интимную родинку знает?! Брызгал слюной, вращал глазами, кулаки сжимал. Зоя уж всерьёз оправдываться принялась. Да Игорь, клоун, не выдержал, прыснул. Оказывается, упросил одного нового знакомого там, в Варне, они в баре за коньячком и сочинили этот бред.

А ещё как-то Игорь, умотав на пару дней в Москву, не вернулся в назначенное утро. Часов в шесть вечера позвонил: так и так, билет вчера не достал, выезжаю только сегодня. Измученная неизвестностью, Зоя только вздохнула, успокаиваясь, только загрустила, что придётся опять одной в пустой квартире сумерничать, как вдруг звонок в дверь. Открывает – Игорь, пьяненький и довольный, с объятиями и поцелуями. Прямо с поезда, негодяй эдакий, сразу опохмеляться побежал, по новой гульнул всласть и, пожалуйста, спектакль сюрпризного возвращения разыграл. Где ж тут сердиться всерьёз…

Вот и теперь – накарябал это киношное письмо, сам где-то набирается-лечится, а потом заявится довольный, похохатывать будет, сочинять истории, где ночь провёл. Тьфу, алкаш позорный!

Дома Зоя с головой окунулась в бабью круговерть, стараясь не думать о благоверном. Отключила на разморозку холодильник, залила в кастрюле кусок заледенелой печёнки – небось голодный припрётся. Потом замочила бельё на стирку, пропылесосила комнату, вынесла мусорное ведро. Затем тушила картошку и печень с луком, глотая слюнки. Мыла «Полюс», наводила марафет на лоджии. Обедала – салат да чаёк. Взялась стирать…

Когда разогнулась и остановилась – часы показывали почти шесть. На сердце покорябывало. Что-то опохмельный праздник уж больно затянулся. Он что ж, вообще решил домой не заявляться? Зоя плюхнулась в кресло, уставилась в одну точку. Вскоре точка эта начала раздражать, отвлекать от мыслей. Зоя сосредоточилась – телефон. Она уже знала, что позвонит, но ещё минут пять не двигалась с места. Потом тяжело поднялась, подошла к стеллажам – сбоку от них на полочке сиреневый аппарат – сняла трубку, вслушалась в ровный равнодушный гул телефонного мира. Сейчас её стрелы-звонки полетят в этом бесконечном параллельном пространстве и, достигнув цели, законтачат ненужный мучительный разговор. Надо ли?

Но палец уже утапливал один за другим чёрные квадратики с белыми цифрами: 2-2-8-3-5-7. Трубку схватили мгновенно. Знакомый ненавистный голос – удивлённо-наивный и ждущий:

– Да-а? Я слушаю.

Зоя молчала, преодолевая себя, с трудом, с хрипотцой пробормотала:

– Арина, это я – Зоя.

– Здравствуй, – в голосе бывшей подруги удивление, лёгкая тревога. – Не ожидала.

– Арина… Игорь у тебя? – Зоя сердцем почувствовала, как смешалась Арина. – Впрочем, даже если он и у тебя, ты не скажешь.

– Вот новости, – Арина, видимо, сосредоточивалась. – Никакого Игоря у меня нет. С чего ты взяла?

– Да перестань, Арина! Что я совсем уж дурочка, не знаю, что у вас с ним… всё продолжается.

– Не надо на меня кричать, – перешла на резкий тон Арина. – И вообще, знаешь что, ты со своим мужиком сама разбирайся. У меня и со своим забот хватает

– Арина, – уже совсем лишне спросила Зоя, – а он, твой-то, дома?

– Нет, мой не дома. Но это ничего не значит

И Арина бросила трубку.

 * * *

 Арину и Зою судьба свела в двухместной комнатке общаги пединститута августовским днём пятнадцать лет назад.

Приехали они в областную столицу из разных концов губернии, разница в возрасте имелась в пятилетку, однако сошлись-подружились сразу, начали жить-поживать душа в душу. Зоя успела в своём колхозе после школы и учётчицей поработать, и библиотекаршей, и воспитательницей в детском садике, умела шить, готовить, убирать. Зато семнадцатилетняя Арина, возросшая в райцентровском городке, понимала кой-чего в моде, в современной музыке, играла на пианино, умела делать ловкий макияж, да и вообще была внешне поэффектнее Зои, посовременнее, что ли. В родные бабушки по материнской линии Бог послал Арине польку, и эта толика польской крови, перелившаяся внучке, придавала ей своеобразный шарм. Особенно глаза у Арины светились колдовским каким-то светом, притягивали, манили. Мужчин, конечно. Ведь речь о том, что жили вместе две подруги – одна постарше, другая поюнее, – но обе в таком возрасте, когда слово «любовь» воспринимается без иронической улыбки. Однако ж до четвёртого курса ничего серьёзного в личной жизни двух будущих немок не случалось – так, танцульки, лёгкие вечеринки, культпоходы с однокурсниками в кино и театр, мимолётные поцелуи, которые особо не тревожат сердца.

И вот в один чудесный сентябрьский вечер раздался деловитый стук в дверь их комнаты, вошёл староста этажа, за ним усатый неулыбчивый гусар с кудрями почти до плеч, а следом ещё один визитёр с лупоглазой телекамерой на плече. Областное телевидение снимает, оказывается, передачу о безоблачной жизни советских студентов, и вот необходимо снять-показать образцовую комнату в общежитии и её прелестных умниц хозяек.

Что ж, теледесант попал по адресу. Учились Арина с Зоей действительно на «фюнф», обе получали повышенную стипендию. И комната у них сверкала чистотой, светилась уютом. Правда, в основном благодаря Зое и вопреки привычкам Арины, но такие тонкости телезрителей разве интересуют? Съёмки прошли успешно.

Это оказались финальные кадры в телепоэме, и гостеприимные хозяйки предложили телегостям откушать чаю-сахару. Оператор отнекался и раскланялся, а тележурналист Игорь Половишин охотно согласился. Дело в том, как он потом признался девчонкам, что у него подтянутый холостяцкий живот наигрывал «Голодный марш», а в комнате колыхался с ума сводящий аромат борща и котлет. Но Игорь, конечно же, как всегда ёрничал: не только украинский борщ и пожарские котлеты примагнитили его к этой маленькой комнатке с тюлевыми занавесочками и узорчатой скатеркой на столе.

Это было первое серьёзное задание молодого выпускника МГУ. Он приехал по распределению из столицы в незнакомый город, сунули его на прожитьё в комнату рабочей общаги с тремя вечно осовелыми шумливыми соседями. На телестудии не с кем слово молвить – сплошь мэтры и мэтрессы. После шумной карусельной студенческой жизни – тоска, хоть запей. А пил Игорь тогда ещё равнодушно, не взахлёб. Так что в комнате девушек-героинь своего первого телеочерка Игорь сразу словно погрузился в нирвану.

Девчонки, в свою очередь, восторженно качнулись навстречу новому знакомству, новой дружбе. Они обкормили Игоря борщом со сметаной, впихнули в него две котлеты с картошкой и помидором, следом набулькали ему и большую чашку чая с клубничным вареньем. Потом гость, отдуваясь как жаба, ещё и сгрыз приличное – с кулак – яблоко, набирая впрок калорий и витаминов.

Быстренько выяснилось: неулыбчивость Игоря – напускная. Он придумал зачем-то, что в двадцать восемь лет обладатель диплома Московского университета, престижной профессии и гусарских усов должен держать себя сурово, надменно, с чувством преувеличенного собственного достоинства. Девчонки даже робели поначалу, приглашая товарища журналиста откушать чем Бог послал. Однако ж уже через полчаса Игорь сковырнул с себя маску, опростился, стал самим собой – остроумным, улыбчивым, любезным и влюбчивым.

С того дня он заделался таким частым гостем в общежитии пединститута, что вахтёрши стали считать его за своего, тем более – сей галантный молодой человек каждой из старушек то и дело поручал передать внукам шоколадку или кулёк конфет. Довольно длительное время у них была как бы шведская, вернее, мусульманская семья, но без примеси секса. Они втроём ходили в кинотеатры, в филармонию, на лыжные вылазки. Но чаще проводили вечера в своей комнате – слушали пластинки, читали вслух, смотрели и обсуждали Игоревы передачи (напрокат специально взяли «Юность»), много болтали и спорили, распивали чаи. Эх, так бы всю жизнь!

Но уже в середине зимы Зоя стала не то чтобы замечать, а как-то чувствовать-ощущать – их треугольник деформируется: те два угла, Игорь и Арина, сближаются, одновременно удаляясь от неё. Несколько раз, вернувшись из кухни, где она обыкновенно стряпала их общий ужин, Зоя заставала Игоря с Ариной в странной близости, раскрасневшимися, с хмельными взглядами. После ухода Игоря теперь почему-то прекратились доверительные разговоры о нём между подругами, Арина бежала этих разговоров-обсуждений. Прежде чудные вечера в комнате втроём теперь стали вдруг наполняться тягостной какой-то атмосферой: словно бы Игорь с Ариной поглядывали с досадой на Зою, принуждали себя терпеть её присутствие. Она старалась уверить себя, что всё это ей кажется, ругала себя за чрезмерную мнительность.

Но однажды всё разрешилось. Вернувшись из дома после каникул раньше времени и довольно рано утром – повезло с попуткой, – Зоя долго стучала в дверь родной комнаты, недоумевая, как можно так мертвецки спать. Подруга открыла, в халатике, растрёпанная, смущённо отступила. Зоя вошла, ворча, сбросила тяжеленные сидоры и вдруг увидела Игоря. Он очков тогда ещё не носил, глаза спрятать не за что – сидел, полуодетый, на стуле, уводил взгляд в сторону.

Зоя, оказывается, внутренне уже давно готовилась к этому сюрпризу. Быстренько скрутила себя, заставила обрадоваться.

– Вот так новости, ребята! Чего ж скрывались? Я ль вам не друг и не подруга? А ну – сумки потрошить, отметим событие.

Воспрянувший Игорь умылся, причесался и галопом поскакал в свою общагу за хранящимся в заначке коньяком. У девчонок отыскалась в запасах бутылочка шампанского. Нажарили-напарили закусок – стол удался. Зоя в шутку и от души кричала «горько!», молодожёны целовались не в шутку, а всерьёз. И, в свою очередь, лезли с поцелуями к Зое – хорошей подруге и отличному парню. А потом Зоя отправилась в гости на другой этаж, предупредив молодых, что через два часа вернётся. Те от восторга чуть не визжали. А у Зои и в самом деле легко было на сердце: конечно – какая ж она пара Игорю? Уже тогда она была пампушкой (ух как пожевать любила с детства!), Достоевского толком не знала и в вопросах секса понимала в духе своего пуританского деревенского воспитания.

К тому ж дружба их как бы заново вдохновилась, разгорелась вновь. Теперь всё определилось, недомолвки исчезли, натянутость пропала. Они по-прежнему проводили вечера втроём, только время от времени Зое приходилось, почувствовав момент, уходить в гости, в библиотеку или в кино, освобождая на время жилплощадь. А потом и вовсе стало получаться порой так, что Игорь оставался у них ночевать. Зоя быстренько делала вид, что уже заснула и, отвернувшись к стенке, с колотящимся сердцем старалась не слышать, как напротив, через стол, Игорь с Ариной шушукаются, возюкаются, поскрипывают пружинами, приглушённо дышат и сладострастно пристанывают.

Опять вроде бы всё устоялось, потекло размеренно и в какой-то мере однообразно, но ведь не может так продолжаться вечно? Зоя как-то не выдержала, спросила, оставшись наедине с Ариной: когда, мол, решили свадьбу-то настоящую играть?

– Не надо спешить, – отмахнулась было Арина, но Зоя не отстала.

Она считала себя вправе интересоваться по статусу старшей подруги. Тогда Арина и раскрыла карты.

– Не надо бы об этом… Но ты знаешь, сколько наш Игорёша получает? Сто сорок рубликов. Плюс премиальные к красным дням по двадцатке.

– Ну и что? А сама ты сколько в сельской школе зарабатывать будешь?

– То-то и оно. А ты знаешь, подруга, когда ему квартиру обещают? К 2000-му году. Лично Леонид Ильич обещал – как и каждому советскому человеку.

– Ты что-то не о том, Арина, – неуверенно возразила Зоя. – У вас же любовь!

– Не надо, не надо! Да, у нас любовь. Она, как известно, приходит и уходит, а жизнь продолжается до самой смерти. И прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно… Аксиома.

Игорь же держал себя жених женихом. Он и при ней, при Зое, то и дело заводил разговоры-мечтания о будущей семейной жизни с Ариной. У Зои сердце разрывалось на него глядючи, и вместе с тем – вот странности, – она предчувствовала, что в душе обрадуется, если у них произойдёт разрыв-развод. Зоя ругала себя, порицала за такие низменные мысли.

Нагрянуло лето. Отшумела сессия. Подруги разъехались по пенатам. А когда осенью съехались, всё уже определилось. Игорь, против ожидания, не заявился на встречины, а подруженька Арина поведала ошеломлённой Зое о своей скорой свадьбе, но не с Игорем, отнюдь нет. Оказывается, он приезжал к Арине домой как бы официально свататься, но вместо сватовства напоролся на решительное и окончательное объяснение. Арина заявила, что всё случившееся между ними лишь милые шуточки-шалости, у неё роман с другим человеком и дело к свадьбе. Как вёл-держал себя Игорь в той уничижительной для любого мужика ситуации, Арина не расписывала. Лишь призналась, что ей стало до невозможности жаль его, и она устроила прощальную ночь – наобнимала, исцеловала напоследок отставного возлюбленного.

– Э-эх, не надо мне злата-серебра, – полушутя-полусерьёзно вздохнула Арина, – если б он хотя бы квартиру имел!

А вышла замуж Арина за кругленького, с преждевременными залысинами делового парня, представительную внешность которого дополнял внушительных размеров портфель-дипломат. Сей товарищ отдавал все свои силы и время на комсомольской ниве, служил в обкоме ВЛКСМ. Папаша его и вовсе был секретарём горкома партии. Свадьбу пировали в загородном отеле «Турист», стол был накрыт на сто пятьдесят кувертов, в подарок от родителей жениха молодые получили ключи на розовом бантике от двухкомнатной квартиры на Набережной с полным набором мебели.

Зоя играла роль свидетельницы со стороны невесты, слегка перепила французского золотого шампанского, то и дело пускала слезу, словно прощалась с Ариной навек. Улучив момент, спросила:

– Ариш, как же ты так сумела? Я даже ничего не заметила. Когда успела?

– Не надо спать, Зоенька, жизнь коротка, – хохотнула подруга.

Она схватила своего свежесуженого за шею, развернула от дружка-собеседника, смачно поцеловала в губы. Затем бросила, наклонилась к Зое и, утирая брезгливо салфеткой губы, прошептала:

– Тьфу! Никакого сравнения с Игорьком!..

Зоя стала жить в комнате одна. Арина специально для этого пока не выписывалась из общежития. Она и в гости заглядывала частенько, благо, общежитие стояло рядом с институтом. Бывала изредка у Арины и Зоя, когда мужа-комсорга дома не случалось – как-то не глянулся Зое сей лидер молодёжи. Не особо восторженно отзывалась о супруге и сама Арина. Лишь гордилась своими двухкомнатными апартаментами, да всякими видаками, музыкальными центрами, холодильными барами, сервизами. Хотя, на взгляд Зои, в квартире подруги было неуютно, мрачно, загромождено.

Однажды вечером, когда Зоя, спасаясь от раскалённой радиаторами атмосферы в комнате, в одних трусиках валялась с учебником на кровати, раздался дробный стук. Она накинула воздушный халатик, отперла. За дверью стоял смущённый Игорь.

– Можно, по старой памяти?

На улице дождило, и мокрое лицо Игоря выглядело заплаканным. Зоя обрадовалась, ойкнула, распахнула дверь настежь.

– Где же ты запропал? Заходи скорей, раздевайся.

– Совсем? – неловко пошутил Игорь, спохватился. – Прости, я в последнее время поглупел.

Он снял куртку, предварительно вынув из внутреннего кармана бутылку «Рябины на коньяке». Только теперь Зоя разглядела – гость слегка подшофе. Хотела выговорить, но сдержалась. Принялась суетиться, по прежней привычке накрывать сразу на стол. Игорь сидел сбоку на стуле, болтал о том о сём, порой замолкал и, замечала Зоя, взглядывал и взглядывал на постель Арины…

Вдруг, оторвавшись на секунду от дела (она как раз, склонившись над доской, тоненько строгала пошехонский сыр), Зоя перехватила жаркий взгляд Игоря. Он, странно прищурив свои карие глаза, уставился куда-то ниже её подбородка. Ах ты Господи! Она совершенно забыла про лёгкость своего одеяния, про капризность верхней пуговички, то и дело ускользающей из петельки, про бесстыдство своих весомых молочно-белых с голубенькими прожилками грудей, так и норовивших открыться полностью, вплоть до тайной родинки, во всём своём великолепии чужому взору.

Зоя вспыхнула, выпрямилась, задёрнула халатик, пролепетала что-то про дурацкие пуговицы, про жару в комнате, засуетилась было переодеться, но Игорь перехватил её за руку, удержал, умоляюще дрогнувшим голосом попросил:

– Не надо, Зоенька. Так – хорошо.

Целых полминуты колебалась Зоя: мириады мыслей пронеслись в голове – предчувствие важной перемены в жизни, боязнь ошибки, стыд грядущего, горечь прошлого, сладкая радость, любовь и вина.

Игорь остался.

Потом, когда всё произошло, когда на земле одной девушкой стало меньше, а одной женщиной больше, Зоя узнала о том, что Игорь – дурак, слепец, гиппопотам толстокожий, что он смотрел не на ту, что не видел, не понимал своего счастья, и что он всегда любил только её, Зою, и будет любить её всегда, до скончания века…

«Рябина на коньяке» – всё-таки крепкий напиток.

И стали они жить-поживать в любви и согласии в комнате вдвоём. Да, это действительно, как теперь Зоя понимала, были самые счастливые дни в их совместном житье-бытье. И пусть Игорь кричал как-то в пьяном угаре, что-де никогда и не собирался жениться на Зое, если б не квартира, – она старалась не верить его алкогольным бредням. Нет, любил её Игорь, любил – она чувствовала, знала это – в их медовый общежитский месяц.

Лишь одна рюмка горькой отравы огорчила сладкий пир их любви. Тут сама Зоя виновата, пустилась во фрейдистские эксперименты. Уж так ей захотелось, чтобы Арина-подруженька как-нибудь ненароком узнала об их счастье. Но та, как назло, вовремя, в нужный момент, не заглядывала в гости, не заставала их как бы врасплох. А так просто, на словах всё рассказать подруге – глупо и по-детски. Тогда Зоя однажды после праздничного застолья – на старый Новый год, – обильно своей рукой подливая Игорю коньячку, довела его до нужной кондиции и предложила, а не нагрянуть ли, мол, нам в гости к нашей задушевной подруге? Игорь сперва на дыбы встал, но Зоя преотлично знала уже его страсть к авантюрам и хмельным приключениям. Зоя и шампанское для такого случая приготовила, завернули на рынок, ещё и букет кровавых гвоздик прихватили.

Открыл им супруг Арины – в белой рубашке, галстуке, подтяжках, – узнал Зою, показал зубы, сделал гостеприимное лицо. Выскочила в прихожую Арина: ах! Она поначалу потерялась, запнулась, но быстро нашла себя, искренне обрадовалась.

– Вот молодчины! А то мы вдвоём скучаем, уже драться от тоски хотели.

– Ну, Ари-и-ина! – укоризненно протянул комсомольский вожак, извиняюще улыбаясь в сторону незваных татар.

И вот когда уже сидели в зале за журнальным столиком в высоких неудобных креслах, потягивали после коньяка шампанское, закусывали шоколадным ассорти, светски беседовали о мудрой политике нового правительства и достижениях областной комсомолии, у Зои сердчишко вдруг тукнуло и шевельнулось: странными взглядами обменивались Арина и Игорь, нехорошими – влажными взглядами.

Потом на кухне, помогая хозяйке мыть-вытирать посуду, Зоя воткнула в то больное, что возникло опять в их треугольнике и всё более уплотнялось, жгучую занозу. Обсасывая янтарный кружок лимона, спросила:

– Ты детей-то не думаешь заводить?

– Не надо мне этого, – скривилась Арина. – Я лет до тридцати пожить хочу спокойно.

– А меня вот уже на кисленькое и солёненькое потянуло. Как ты думаешь: из Игоря хороший отец получится?

– Не знаю, – сухо пробормотала Арина и, портя перламутровый маникюр, схватилась за грязные тарелки.

Но Игорю пока не суждено было заделаться папашей. Узнав о новости, он потратил немало слов, усилий, красноречивых жестов, убеждая Зою: надо, мол, сделать диплом, поступить, как ей уже предлагают, в аспирантуру, тогда и короедов строгать. Убедил. Зоя, выплакав тазик слёз, пошла в больницу, убила первенца, не зная, не подозревая, что через несколько лет Бог страшно накажет её, забрав к себе второго и последнего в её женской судьбе ребёнка.

А вскоре им пришлось зарегистрироваться. Телерадиоконторе выделили двухкомнатную квартиру, в неё перебрался один из телеветеранов, освободив однокомнатную в центре, на Интернациональной. Игорю сказали: срочно женись хоть на козе и – квартира твоя. Игорь женился на Зое.

Роль хозяйки квартиры Зою привела в восторг. Она покупала, обставляла, шила, красила, натирала, обклеивала, украшала. Заставляла и мужа мастерить всякие антресоли, шкафчики, полочки, стеллажи – молоток да рубанок Игорь держать в руках умел. Одним словом, скучать было некогда. А нет скуки – нет и ссор. Всё вроде было у них в семье хорошо, спокойно и на уровне. С Ариной Зоя как-то перестала общаться – всё некогда, то да сё. Да и ладно. Юность ушла, а вместе с нею и друзья-подруженьки. Оно и спокойнее. Потом Зоя ходила в положении, трудно рожала, воспитывала-растила сынулю. Затем – чёрная череда траурных дней и ночей…

В этой жизни Арине и места-то не находилось.

И вдруг как кирпич на голову, как пуля в сердце – то злосчастное утро, когда Зоя вернулась из деревни раньше срока. И что за, ей-Богу, идиотская у неё привычка такая – возвращаться всегда не вовремя!

Арина, как стало известно Зое стороной, года три назад выгнала своего стремительно лысеющего комсомольца, а может, тот сам ушёл, и осталась полновластной хозяйкой квартиры. А совсем недавно, говорят, она выскочила замуж за какого-то то ли немца, то ли австрийца, а иные утверждают даже, что – еврея, родила дочку и – вот новости! – собирается уехать туда. Да, впрочем, лучше бы и уехала, уматывала к такой матери!..

 * * *

 Зоя очнулась – ей послышались шаги в коридоре. Хотела вскочить с кресла, но занемевшие ноги подкосились. В комнате уже угнездилась ночная темь. Луна широкоскулой китаянкой во все глаза заглядывала с любопытством в незашторенное окно. Зоя, преодолевая мурашливую боль в икрах, поднялась, включила люстру, запахнула занавески, глянула на часы – начало двенадцатого. Вот так-так! На шуточки это уже мало похоже. Сердце Зои сжало-стиснуло предчувствие. Неизвестность становилась невыносимой. Вдруг его опять где-нибудь по голове ударили и уже – насовсем? Что, что делать? Боже мой!

Она пошла в прихожую, обулась, накинула поверх халата плащ, взяла ключи, достала из шкафа фонарик. Пораздумывала, скинула босоножки, сходила на лоджию, прихватила косырь – огромный широкий нож для подкопки моркови, редьки, свёклы и прочего подземного овоща. При случае же, как теперь, вполне можно испугать лихого человека – а в их громадном доме лихих людишек по коридорам да извилистым переходам лестничным можно встретить в любое время дня и ночи.

Внизу, в вонючей духоте подъезда, Зоя, задерживая бурное дыхание, долго возилась с замочком почтового ящика. Сквозь дырочки она уже видела – там что-то есть. Наконец, одолела замочек, распахнула дверцу – конверт, опять чистый. Она схватила и сразу увидела странность, нижняя часть пакета – округло выпукла, словно в нём лежит тюбик помады. Зоя, зажав фонарик под мышкой, стараясь не поранить саму себя косырём, надорвала конверт – цилиндрический бумажный сверточек. Развернула – там ещё целлофан. И…

Зоя вскрикнула, чуть не отшвырнула пакет, но удержалась, лишь упустила фонарик. Он тюкнулся о бетонный пол, исчез. Зоя присела, судорожно начала шарить, но хватала и хватала пальцами лишь мерзкий мусор, всякую дрянь. Это она, скомкав, зажала в одной руке с косырём и держала на отлёте. Наконец плюнула на фонарик, кинулась вверх по тёмной лестнице. На второй площадке вспомнила – ключи остались в дверце ящика. Вернулась ощупью. И тут запнулась, к счастью, о фонарик…

В квартире, задыхаясь и уже всхлипывая, Зоя развернула свёрток. На окровавленном лоскутке целлофана лежал человеческий палец – мизинец. На жёлто-белой коже ярко синела кривая буква «ь», похожая на ять. Зою затошнило. Она завыла, заплакала навзрыд от ужаса, боли и тоски.

И не сразу, чуть погодя, на клочке бумаги-обёртки увидела строку печатными буквами, начертанных красным кровавым фломастером: «Ещё ровно сутки».

Ещё сутки!

V

Для Игоря день этот начался и длился спокойно. Отлежавшись, он чувствовал себя бодрее, боли приглушились, и – вот чудеса! – опохмелиться не тянуло. Что значит благородные напитки употреблять.

Рано утром светловолосый сводил его, так же в сумке-капюшоне, в туалет. Сторожил снаружи. Игорь, освободив голову, обнаружил себя в деревянной будке – домов в городе с такими удобствами во дворе имелось полно даже в центре. Ни щёлочки, ни дырочки в стенах, чёрт побери! А так хотелось сориентироваться в пространстве.

Потом потревожили его до вечера всего лишь дважды. Сперва, уже часов в одиннадцать, спустился опять парнишка, принёс открытую банку шпротов в масле, помидорину, банан, кусок хлеба и бутылёк пепси-колы. Игорь с аппетитом порубал. Парень присел рядом на краешек ложа, смотрел. Потом спросил:

– Хотите выпить? Я открою, скажу – сам: мне до вечера не ездить.

– Нет, спасибо, – легко отказался Игорь и улыбнулся. – А то сопьюсь здесь у вас в алкоголика.

Парнишка улыбнулся в ответ, стыдливо прикрывая рот. Потёр свои ручищи, пожал крутыми плечами, чего-то стесняясь. Не выдержал.

– Скажите, вы вот журналист… в газете… Вы в стихах понимаете?

Ну вот, что и требовалось доказать. Игорь снисходительно усмехнулся.

– Сочиняешь?

Парень потупился, зарделся, пригладил потной ладонью вихрастый чуб.

– Сочиняю. Только… Вы бы глянули…

Тетрадка – школьная, голубенькая, скрученная в трубочку, обнаружилась у гангстера-поэта за пазухой. На обложке надпись: Вадим Головко «Стихи». Автор робко протянул её заключённому литконсультанту. Игорь, прихлёбывая пепси, которую выбрало нынешнее молодое поколение, принялся просматривать… Гм!

 
Все говорят, что Бога нет,
А я хочу, чтоб был.
И чтобы я на всё ответ
У Бога находил.
 
 
Чтоб я воскликнул: «Милый Бог,
Прошу я – успокой!»
И Бог, конечно бы, помог
И дал бы мне покой.
 
 
Мне непонятно самому,
Чего я так хочу.
И странно даже, почему
Не плачу, не кричу?
 
 
С ума, наверно, я схожу –
Весь свет мне нетерпим!
И, говорят, во сне твержу:
«Любим я? Не любим?»
 
 
О, если бы понять я мог –
Творится что со мной?
Родной мой, милый, добрый Бог,
Молю я – успокой!
 

Игорь взглянул на затаившего дыхание автора.

– Совсем неплохо – поздравляю. Поверь, я графоманов повидал. А у тебя – что-то есть. Главное – мысль и чувство. Молодец!

Игорь хотел добавить для полной правды о наивности, но новоявленный поэт, распалившийся от радости и смущения, прикрыл ладонью беззубую безбрежную улыбку, признался:

– Я это ещё в школе написал, в десятом…

– Слушай, Вадим, – перескочил вдруг Игорь, – а что ты здесь делаешь – среди этих?

– Должен.

– Кому?Что должен?..

Игорь вцепился-впился в парня, начал выматывать-разматывать узелок за узелком кой-какую информацию. Паренёк, взбодрённый, вдохновлённый благожелательным отзывом на свои сочинения, чуть-чуть разговорился, подраскрыл закулисные механизмы гаражной жизни.

Получалось следующее. Он, Вадим, учился в одном классе с Лорой… («Да кто ж такая Лора эта самая?») О, Лора! Её даже Карим слушается, главный. Так вот, Вадим учился с Лорой, за одной партой сидели («Это ей стихи-то?» – «Ей»), а Лора – родная сестра Толстого (борова, оказывается, среди своих Толстым кличут), а Толстый – первый подручный и телохранитель Карима, главного. А у Карима во многих городах и в самой Москве – свои люди. Здесь Карим временно, проездом, уже закончил свои дела. Вадим у него тоже временно, отрабатывает какой-то долг в качестве шофёра-телохранителя. Ещё немного и он рассчитается полностью, тогда сразу уйдёт – Карим клятвенно обещал отпустить. Только вот с Лорой…