На небо взглянул. «Чай, не рано? Испить бы…» Хозяйка встает И Проклу из белого жбана Напиться кваску подает.
Гришуха меж тем отозвался: Горохом опутан кругом, Проворный мальчуга казался Бегущим зеленым кустом. «Бежит!.. у!.. бежит, постреленок, Горит под ногами трава!» Гришуха черен, как галчонок, Бела лишь одна голова. Крича, подбегает вприсядку (На шее горох хомутом). Попотчевал баушку, матку, Сестренку – вертится вьюном! От матери молодцу ласка, Отец мальчугана щипнул; Меж тем не дремал и савраска: Он шею тянул да тянул,
Добрался, – оскаливши зубы, Горох аппетитно жует И в мягкие добрые губы Гришухино ухо берет…
XXXIV
Машутка отцу закричала: «Возьми меня, тятька, с собой!» Спрыгнула с мешка – и упала, Отец ее поднял. «Не вой!
Убилась – неважное дело!.. Девчонок не надобно мне, Еще вот такого пострела Рожай мне, хозяйка, к весне!
Смотри же!..» Жена застыдилась: – Довольно с тебя одного! — (А знала, под сердцем уж билось Дитя…) «Ну! Машук, ничего!»
И Проклушка, став на телегу, Машутку с собой посадил. Вскочил и Гришуха с разбегу, И с грохотом воз покатил.
Воробушков стая слетела С снопов, над телегой взвилась. И Дарьюшка долго смотрела, От солнца рукой заслонясь, Как дети с отцом приближались К дымящейся риге своей, И ей из снопов улыбались Румяные лица детей…
Чу, песня! знакомые звуки! Хорош голосок у певца… Последние признаки муки У Дарьи исчезли с лица,
Душой улетая за песней, Она отдалась ей вполне… Нет в мире той песни прелестней, Которую слышим во сне!
О чем она – бог ее знает! Я слов уловить не умел, Но сердце она утоляет, В ней дольнего счастья предел.
В ней кроткая ласка участья, Обеты любви без конца… Улыбка довольства и счастья У Дарьи не сходит с лица.
XXXV
Какой бы ценой ни досталось Забвенье крестьянке моей, Что нужды? Она улыбалась. Жалеть мы не будем о ней.
Нет глубже, нет слаще покоя, Какой посылает нам лес, Недвижно, бестрепетно стоя Под холодом зимних небес. Нигде так глубоко и вольно Не дышит усталая грудь, И ежели жить нам довольно, Нам слаще нигде не уснуть!
XXXVI
Ни звука! Душа умирает Для скорби, для страсти. Стоишь И чувствуешь, как покоряет Ее эта мертвая тишь.
Ни звука! И видишь ты синий Свод неба, да солнце, да лес, В серебряно-матовый иней Наряженный, полный чудес,
Влекущий неведомой тайной, Глубоко-бесстрастный… Но вот Послышался шорох случайной — Вершинами белка идет.
Ком снегу она уронила На Дарью, прыгнув по сосне. А Дарья стояла и стыла В своем заколдованном сне…
