Николай Лейкин
Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
XXIII. Лекция продолжается
Выпив рюмку наливки, Акулина подсела поближе к Катерине, обняла ее и сказала:
– Рассказывай, Катеринушка, рассказывай еще, как мне быть с Трифоном Иванычем. Ты такая умная да сведущая, все знаешь, как и что, а я ведь дура и ничего этого не знаю, то есть ничегошеньки.
– Напирай на невры, как я сказала, вот и все, – отвечала Катерина. – С неврами все сделаешь. С неврами он у тебя шелковый будет, и тогда ты из него хоть веревки вей.
Акулина слушала и улыбалась во всю ширину лица. «Невры» ей очень понравились.
– Так ты говоришь, первым делом пустить невры и денег требовать? – спросила она.
– Денег, денег… Сто рублей в месяц. Мне-де обшиться надо, бельишко кой-какое себе сделать. Ведь у тебя хорошего, тонкого белья нет. Какая же это дама, коли без тонкого белья! У тебя вон рубахи-то из грубого деревенского полотна… Я ведь видела. А нешто это можно для дамы? Надо из тонкого голландского и с кружевами, с прошивками.
– Действительно, у меня рубахи-то из сестрина полотна. Сестра Василиса сама в деревне ткала.
– Ну, вот видишь… А в таких-то рубахах ты настоящей даме будешь и не под кадрель. Потом юбки тебе надо, потом пеньюар надо.
– Как ты сказала?
– Пенюар.
– А это что такое – пеньюар?
– Капот такой распашной, в котором ты можешь без стесненьев по утрам быть. Ты вот теперь вся на застежках, и тебе тягостно, а тогда будет у тебя все врознь… И пеньюаров надо три: два летних с кружевами и один зимний из какого-нибудь кашемиру, а то из шали…
– А ты, милушка, расскажи портнихе какие мне пенуары надо, – упрашивала Акулина. – Я портниху призову, а ты и расскажи.
– Да, конечно же, расскажу.
– Ну, то-то… А я тебе за это хорошенькой матерьицы на платье у Трифона Ивановича вымотаю. Пенуары-то эти, поди, дорого будут стоить?
– Какие закажешь, из какой материи.
– Нет, я к тому, что, может быть, они дорого стоят, так что сто рублей, которые я от Трифона Ивановича через невры получу…
– Да зачем тебе будет сто-то рублей тратить? Ты просто скажи, чтобы портниха подала Трифону Ивановичу счет… А сто рублей не тронь, сто рублей в чулок.
– Кроме ста рублей? Милушка, да он не заплатит.
– Невры… С неврами все заплатит.
– Да неужто?!
– А вот попробуй. Ты дура и при своей красоте силы своей не понимаешь. Деньги ты должна прятать на черный день. Ну вдруг он у тебя умирает? Вот ты и с деньгами. Вы тогда с мужем на эти деньги и кабак в деревне открыть можете, и трактир, и постоялый двор.
– Нет, нет, милушка, с мужем я не хочу… Муж отнимет и прогуляет.
– Ну, про себя деньги береги. Да я бы еще и не то на твоем месте сделала, – сказала Катерина.
– А что такое? Скажи, милушка… – заинтересовалась Акулина.
– А то, что когда ты от Трифона Ивановича хорошенько пооперишься по мелочам, то прямо приступай к нему насчет дома…
– Насчет какого дома?
– Насчет дома на Петербургской стороне или на Выборгской…
– То есть как это?
– Очень просто: чтоб купил на твое имя дом. Ты начни с ним тихо, благородно и вразумительно. Спервоначалу приласкайся к нему хорошенечко, а когда он растает, то и начни вразумительно: «Так, мол, и так, Трифон Иваныч, все люди смертны, а я вас ужасти как люблю… Теперь я при вас сыта, обута, одета и в неге живу, а умрете вы, так с чем я останусь? Ведь я, мол, тогда должна простирать руку помощи и просить у проходящих, потому ваши племянники не станут меня поить, кормить и в неге содержать. Так ежели вы, мол, меня скоропалительно любите, то купите дом на мое имя, чтобы я получила с него доход на пропитание и вас на молитвах своих поминала, как отца и благодетеля. Не покиньте меня, сироту».
– Что ты, что ты! Не купит он дома… – перебила Катерину Акулина.
– Невры пусти… С неврами он все купит.
– Милушка, и с неврами не купит.
– Купит. Не приставай только обо всем сразу. Ты полегоньку… Сначала деньги, потом часы с цепочкой… Потом проси, чтоб портнихе по счету заплатил, а после всего этого уж и к дому приступай.
– Ой, душечка, не купит!
– Не купит с одного раза, так поработать надо. Не раз, не два невры припустить, а раз пять, шесть. Чего его тебе жалеть-то? Дошкуривай каждый день целую неделю, да и шабаш. Чуть он к тебе с улыбкой подойдет – ты сейчас ему: «Ах, оставьте меня, пожалуйста». Он еще – ты взвизгни благим матом и упади в обморок.
– На пол? Да ведь я расшибиться могу.
– Зачем же на пол? Падай на диван, на кровать, в кресло.
Акулина улыбалась и говорила:
– Дом-то ведь хорошо бы… Жила бы я тогда да жила в своем доме. И под старость бы он мне остался, этот самый дом…
– Еще бы.
– Ах, твоими бы устами, Катеринушка, да мед пить!
– Будешь вести дело умеючи, так и не дом от старика заполучишь.
– А что же еще, душечка?
– Духовное завещание старик может тебе подписать. Дескать, завещаю, что все после моей смерти ей, Акулине… крестьянке такой-то, Акулине такой-то.
– Что ты, милушка! Да разве это можно?
Акулина даже ужаснулась.
– Сумей только сделать, чтобы старик без тебя дыхнуть не мог – и поверь, что на твое имя будет у него сделана духовная.
– Чтобы и лавки, и деньги – все мне?
– Да, тебе. Чего ты головой-то трясешь? Сделает, ежели сродственников своих возненавидит. А ты потрафляй так, чтобы он сродственников своих возненавидел.
– Не сумею я этого, милушка, сделать.
– Ты не сумеешь, так я помогу. Я-то на что при тебе?.. Эх, ежели мне твою красоту да какого Трифона Ивановича, так уж у меня давно бы вдесятеро против твоих подарков от него было!
Акулина слушала и как бы ошалевала от всего того, что она слышала.
– Дом, дом… – твердила она.
– Да, дом, – отвечала Катерина. – Сначала дом, а потом духовную, что, дескать, все мои капиталы и лавки, все имущество…
– И неужто все это можно через невры?
– Ну, при этом невры неврами, а кроме того, и ум нужен, потому тут следует действовать осторожно.
– Ума-то вот у меня… Разве уж потом нагуляю.
– Водись с умными людьми, слушайся умных советов.
– Милушка, да я всегда готова… Что ты научишь, то я и сделаю. Ты вот говоришь, что надо прежде всего под сто рублей невры припустить – ну, я и припущу. Завтра же припущу, – сказала Акулина.
Катерина взглянула на часы и вскрикнула:
– Батюшки! Как я засиделась-то у тебя! Поди уж моя полковница теперь на все комнаты орет, что куда это я запропастилась. Прощай, девушка, будь здорова. Завтра утречком забегу к тебе.
Катерина расцеловалась с Акулиной и побежала домой.
XXIV. Нимфа и пастушок
По уходе полковницкой горничной Катерины Акулина, оставшись одна, решительно не знала, что ей делать. Она прошлась по комнатам, посмотрела на себя сначала в одно зеркало, потом в другое, улыбнулась на свою красоту и полноту, похлопала себя по щеке и даже показала себе язык. Дела не было никакого. Она несколько раз потянулась, несколько раз аппетитно зевнула. «Пойти разве погулять по улице? – мелькнуло у ней в голове. – Но с кем? Одной-то тоже не очень приятно по тротуарам шататься, – решила она и отложила свое намерение. Попробовала она мятные пряники есть – не елось. И так уж она их после обеда час целый жевала, так что даже скулы заболели. – Чайку разве напиться? Чай никогда не вредит и всегда с приятством пьется», – задала она себе вопрос и, выйдя в кухню, велела кухарке Анисье ставить самовар.
– Пантелей дома? – спросила она.
– Я здесь, матко. Сейчас только от земляков вернулся, – послышался голос Пантелея из приказчицкой.
Она заглянула туда и увидала, что Пантелей сидел на койке и переобувался из валенок в сапоги.
– Ну, вот и ладно, что вернулся, – сказала она. – Стало быть, мы с тобой сейчас чайку напьемся. Все мне веселее, нежели чем одной.
– Да я уж с земляками два раза в трактире пил.
– Ничего, Пантелеюшко, чай не вредит, чай для всего тела пользителен. Приходи в столовую.
– А вот только в сапоги переоденусь.
– Ну ладно. Да что уж тебе, Пантелей, валенки-то бы бросить носить? – проговорила она. – Ты уж будешь на купеческой ноге, так надо калоши на улице носить. Трифон Иваныч уж совсем решил тебя в приказчики к себе взять.
– Ну?! – протянул Пантелей. – Это ты, что ли, спроворила?
– Конечно же, я. А то кто же? Напьешься вот чаю со мной, так иди к Трифону Иванычу в лавку. Он тебе всю купецкую одежду купит и калоши тоже, а потом ты все это будешь заживать.
Пантелей улыбнулся во всю ширину лица.
– Вот за это спасибо, тетенька Акулина Степановна, спасибо, – пробормотал он.
Через десять минут Акулина и Пантелей пили чай, Акулина смотрела на него и говорила:
– Ты волосы-то брось деревянным маслом мазать. На то помада есть. Купи себе в табачной баночку за семь копеек, да и мажь.
– О?! Да нешто так надо? – спросил Пантелей.
– Конечно же, надо. Кто уж по-купецки жить будет и в калошах щеголять станет, тому не след деревянным маслом голову мазать.
– Ну, спасибо, что сказала. Еще чего не надобно ли, чтобы на купецкий манер?
Акулина сделала серьезное лицо и сказала:
– По спине меня не хлопай и не заигрывай со мной, коли ежели при Трифоне Иваныче.
– Ну?! Неужто приревновал, старый пес? – спросил Пантелей.
– Как ты смеешь его так называть!
– Да ведь он не слышит.
– Мало ли, что не слышит. А ты все-таки не моги. И по спине меня хлопать не моги, и под мышки хватать не моги, и щипаться не моги.
– Ну, это при нем. А без него-то все-таки можно?
– Дуралей ты эдакий. Да ведь ты мне племянник, так нешто можно с теткой!.. – проговорила Акулина и улыбнулась.
– Ну какой племянник! Седьмая вода на киселе.
Акулина погрозила пальцем и прибавила:
– Ты нишкни и говорить об этом Трифону Ивановичу.
– Ну вот… С какой же стати я буду рассказывать?
– Ну, то-то… Он уж и так в большом сумлении. Про паспорт твой спрашивал, спрашивал, с какой стороны ты мне племянник.
– Приревновал, старый шут, так и есть, приревновал.
– Ну, то-то. Помнишь, вчера-то как он на тебя накинулся, когда ты меня поперек схватил? И что это у вас за извадка такая – хвататься!
– Да ведь вчерась хмельные были. Ну ладно, при нем буду держать ухо востро.
– Да и без него.
– Неужто уж и совсем племяннику с тетенькой шутки пошутить нельзя? – спросил Пантелей.
Акулина улыбнулась и отвечала:
– Только тогда можно, когда я сама скажу, что можно.
– Ну ладно, спасибо и на этом. А только ведь молодой-то все лучше старого.
Акулина ласково мазнула его рукой по щеке и сказала:
– Да замолчишь ли ты, неугомонный! Ну и чтобы величать меня по-дамски: Акулина Степановна и «вы», потому я теперича дама, – продолжала она.
– Будем чувствовать.
– И чтобы всякую почтительность соблюдать…
– Рады стараться.
Пантелей помолчал, ухмыльнулся и спросил:
– И как это только, Акулина Степановна, угораздило вас так Трифона Иваныча в руки забрать и в хозяйки забраться?
– Не твое дело, вот что.
– Талан, большой талан у вас, Акулина Степановна.
– Погоди. Не то еще будет.
– Ну а ежели муж к себе вас потребовает?
Акулина вся изменилась в лице и спросила:
– Да разве он что проговаривал насчет этого?
– Да был разговор. Я на чугунку садился, так виделся с ним, – дал ответ Пантелей.
– Что же он говорил?
– «Забаловалась, – говорит, – там у меня Акулина. Надо, – говорит, – к себе вытребовать да поучить хорошенько».
– О господи! Неужто так и сказал?
– Так и сказал. Да еще хуже: «Я, – говорит, – у ней уксусное-то поведение по-солдатски вышибу. Я, – говорит, – красоту-то у ней с лица в месяц спущу».
– Да неужто он, голубчик, слышал что-нибудь?
– Еще бы не слышать! Слухом земля полнитси.
– Да от кого же он слышать-то мог? Ведь я, кажется…
– А земляки-то наши здесь у тебе бывали, чаи да кофеи распивали. Ведь они не с выколотыми глазами были и не оглушенные. Видят, в каких ты нарядах щеголяешь, слышат, какие о тебе разговоры идут.
– И то правда, и то правда. Ведь я старосту-то Ивана Гаврилыча, уж ключницей бывши, и чаем поила, когда он на праздник в деревню ехал, и все свои наряды ему, дура, показывала. Ах я окаянная, окаянная! Он мужу-то все и рассказал.
– Он, он. Да и другие тоже.
– И другие, и другие. И перед другими нарядами хвасталась.
– Ну вот… Сама себя раба бьет за то, что худо жнет. А теперь казнись.
– Так, так… А ведь у меня и паспорту скоро срок. На новый надо обменять. Вдруг как нового-то мне не вышлют?
– Надо откупаться. Больше делать нечего.
– Надо, надо, голубчик, надо, Пантелеюшко. Поди только, дорого потребует?
– Это уж само собой. За такое дело дешево и взять нельзя.
– Ах, грехи, грехи! Вот грехи-то ведь какие, – качала головой Акулина и вздыхала. – Да что ж ты, Пантелеюшко, раньше-то мне об этом ничего не сказал? Не сказал, что с мужем виделся, что муж тебе про меня такое эдакое говорил, – попрекнула она Пантелея.
– Да ведь ты не спрашивала.
– Не спрашивала, не спрашивала. До мужа ли мне теперь?.. Впрочем, чувствовало мое сердце насчет всего этого, чувствовало!
Акулина совсем затуманилась.
– Ну чего ты? Погоди, обойдется дело – малина будет, – утешал ее Пантелей. – Пошлешь ему денег побольше.
– Да уж я, голубчик, и так ему двадцать рублев перед праздником выслала.
– Двадцать рублев! Велики ли это деньги! Тут Трифону Иванычу придется и порядком распотрошиться, коли захочет тебя удержать, – произнес Пантелей, поднялся и сказал: – Ну, Акулина Степановна, я пойду к хозяину в лавку.
– Иди, иди, Пантелеюшка. Он тебя пошлет со старшим приказчиком, чтоб все тебе из одежи искупить. Ты примеришь на себя, выберешь, а старший приказчик деньги заплатит.
– Прощенья просим, тетенька Акулина Степановна.
Пантелей поклонился, тряхнув волосами, и вышел из столовой.
XXV. Первый дебют «невров»
Словно взвод солдат прошел по кухне, громыхая сапогами. Это были приказчики Трифона Ивановича, вернувшиеся из лавки. На второй день рождественских праздников они заперлись часа на два ранее обыкновенного. С ними пришел и сам Трифон Иванович. Явился и Пантелей с узлом купленной ему «купецкой одежи». Пойдя в комнату, Трифон Иванович сиял улыбкой. Акулина между тем сидела около стола пригорюнившись. Известие о том, что муж хочет ее вытребовать к себе, «дабы поучить», крепко затуманило ее. Трифон Иванович осмотрелся по сторонам и, видя, что он находится глаз на глаз с Акулиной, подошел к ней и поцеловал ее.
– Ну, все, что ты просила, исполнено. Пантелей обмундирован, – сказал он, подсаживаясь к ней. – Завтра может и в лавку с приказчиками идти.
Акулина ничего на это не ответила.
– Что ж ты сидишь и молчишь? – продолжал Трифон Иванович. – Словно будто и не рада, что я так о Пантелее забочусь.
– Что же мне радоваться-то так особенно?
– А зачем же ты так особенно просила, чтоб я обмундировал его и взял к себе в приказчики? Ведь я одежи-то на сто рублей ему накупил.
– Ну, спасибо.
– Полгода ему заживать эти деньги придется. Ты уж скажи ему, чтобы он старался, потрафлял, да и старшего приказчика слушался.
– Скажу.
– Ну, то-то. А не будет слушаться и не будет потрафлять, то и одежду у него отберу, и его самого прогоню опять в деревню.
– Вас на безобразие-то хватит, вас на это только и взять, – отвечала Акулина и отвернулась.
Трифон Иванович подозрительно посмотрел на Акулину и пошел переодеваться из сюртука и сапог в халат и туфли, свою обычную домашнюю одежду. Переодевшись, он вернулся опять в столовую и застал Акулину все в том же положении, как и оставил: она сидела пригорюнившись.
– Что с тобой, Акулина Степановна? Что ты затуманилась? – спросил Трифон Иванович ласково и хотел обнять Акулину, но она оттолкнула его прочь.
– Подите вы! И без вас тошно, – сказала она.
– Что такое? Что такое стряслось?
– Чувствую, что невры будут, – вот что.
Трифон Иванович удивленно открыл глаза.
– Каки таки невры! Что за глупости? – задал он вопрос.
– А какие невры, какие у всех настоящих дам бывают. Под сердцем вот что-то мутит, и голова как бы не на месте.
– Объелась, верно. Ты гуся-то с капустой не прикончила ли?
– Стану я всякую дрянь есть!.. Просто чувствую, что невры будут.
– Выпей мятных капелек. С них живо нутро осадит.
– Лакайте сами, коли хотите, а мне не надо.
Трифон Иванович, дабы чем-нибудь развлечь Акулину, крикнул к себе старшего приказчика. Старший приказчик явился.
– Этот вот молодец, которому ты, Алексей Иванов, одежду покупал, племянник Акулины Степановны, – начал Трифон Иванович. – По нашей торговле он мало смыслит, но по просьбе Акулины Степановны я взял его в приказчики на место Андреяна.
– Слушаю-с, – отвечал старший приказчик. – А только ведь у нас из наших мальчишек есть подросточек, так его бы лучше в приказчики.
– Ну уж, мало ли, что там! Акулина Степановна просила, и это я для нее. Нашего подросточка мы к Пасхе сделаем приказчиком. А теперь возьмись за Пантелея и приучай его. Отдаю тебе его под начало. Учи его, наблюдай, втолковывай.
– Слушаю-с.
– Так уж, пожалуйста, постарайся. Трудно в эти годы приучать и втолковывать, но уж ты поналяжь. Я хотел ему другое место найти, чтобы на стороне, но Акулина Степановна боится, чтобы он на стороне не избаловался, а потому просила, чтобы на глазах у ней… Да и в самом деле: долго ли молодому парню на стороне избаловаться!
– Это точно-с, – согласился приказчик. – Коли ежели из деревни, да в слабые руки…
– Ну, с богом, – кивнул Трифон Иванович, давая знать, что аудиенция кончилась, и прибавил: – Завтра поутру захватите его с собой в лавку.
– Слушаю-с, – отвечал старший приказчик, поклонился и вышел.
Акулина продолжала сидеть пригорюнившись. Трифон Иванович потрепал ее но плечу и сказал:
– Видишь, как я о твоем Пантелее забочусь, а ты и не рада.
– Что ж мне радоваться-то? – опять процедила сквозь зубы Акулина.
– Ну, все-таки хоть поцеловала бы меня за благодарность, – прошептал Трифон Иванович и наклонился к ней, но она пихнула его в грудь.
– Отстаньте вы от меня! Мне и без вас тошно.
– Ах да… Ты давеча клюквенной-то пастилы купить себе просила. Ведь я тебе купил. Молодцы! Принесите-ка сюда клюквенную пастилу!
Вошел лавочный мальчишка, поставил на стол ящик с пастилой и удалился.
– Позобли-ка пастилки-то, позобли-ка, моя красота писаная, – проговорил Трифон Иванович. – Авось с нее и тошнота пройдет.
– Не стану я есть, – сухо отвечала Акулина.
– Это еще отчего?
– Отчего! Про пастилу-то, про съедобную дрянь, небось припомнили, а про то, что я главное у вас просила, забыли. Ну да ладно!..
– Что такое? Что такое? – засуетился Трифон Иванович.
– Вишь, у вас память-то какая куричья!
– Ей-ей, не помню. Ты лучше скажи, напомни мне. – Решительно не помню! – пожимал плечами Трифон Иванович.
– Браслетку с бриллиантами, – отчеканила Акулина.
– Ах, ты про браслетку? Да браслеску, мать моя, как-нибудь на днях… Где же было сегодня покупать? Сегодня и лавки-то с золотыми вещами были все заперты.
Акулина схватилась за грудь и застонала:
– Ох-ох-ох! Тошно мне!
– Что такое? Что такое? – испуганно спрашивал Трифон Иванович.
Вместо ответа, она, стеная и охая, поднялась со стула и приблизилась к дивану.
– Акулина Степановна, голубка моя, да выпей ты хоть капелек-то! – подошел к ней Трифон Иванович.
Акулина взвизгнула и повалилась на диван, на котором начала метаться и продолжала стонать.
– Испортили бабу в мое отсутствие! Кто мог ее испортить! – вопил Трифон Иванович, подскочил к ней, хотел что-то ей сказать, но она толкнула его ногой в живот.
Поднялась суматоха. Прибежали приказчики, прибежала кухарка Анисья.
– Дай ты ей хоть воды-то попить! – кричал Анисье Трифон Иванович.
Притащили ковш с водой, поднесли его к губам Акулины, но она не пила и продолжала стонать. Трифон Иванович выгнал вон приказчиков, схватился за голову и, опустясь около Акулины на стул, спрашивал сам себя:
– Ну что тут делать?
XXVI. Дебют «невров» продолжается
Словно кто колол или резал Акулину, до того она стонала и охала, валяясь на диване. Время от времени она схватывалась за грудь и взвизгивала самым пронзительным образом. Трифон Иванович и кухарка Анисья были около нее. Анисья качала головой и в недоумении говорила:
– Испортили бабенку, совсем испортили, сглазили. Тут не иначе, как ты хочешь, сглазу…
– Кто был с ней без меня? – крикнул на Анисью Трифон Иванович.
– Да кому быть? Никто из чужих не был…
– Отвечай, кривая ведьма! Ну?!
– Полковницкая Катерина тутотка с ней кофеи распивала, потом Пантелей был и чай с ней пил, – дала ответ, дрожа всем телом, Анисья.
– Пантелей? Ну, так это его рук дело. Завтра же Пантелей со двора долой.
Акулина открыла глаза и пробормотала:
– Нет, это не Пантелей… Это невры…
– Какие невры? Что за невры? Позвать сюда Пантелея!
– Нет, нет, не надо.
– Анисья! Стащи с нее эти хомуты-то! Вишь, она сегодня с утра в новое платье затянулась, – приказывал Трифон Иванович.
Анисья приблизилась было к Акулине, но тотчас же отскочила.
– Стащи-ка сам. Вишь, как она ногами-то брыкается. Сапоги-то ведь у ней с каблуками… В самую грудь потрафила, – пробормотала она.
Подошел к ней и Трифон Иванович, наклонился и спросил:
– Что с тобой, Акулинушка? Какое место у тебя болит?
Но Акулина ткнула его кулаком в лицо. Он схватился за нос и тоже отошел. Анисья качала головой и говорила:
– Хозяина-то своего по носу? Ай-ай-ай… Нешто это можно? Хозяин тебя поит и кормит, холит и нежит, обувает и одевает…
Но при этих словах Акулина начала как бы лаять по-собачьи.
– Оставь ее, Анисья, не попрекай… Видишь, что она не в себе… Акулина Степановна, матка, да ты бы дала себя Анисье расстегнуть, так все бы тебе полегче было, – обратился еще раз Трифон Иванович к Акулине, но уже держась от нее поодаль. – Шутка ли целый день в такой сбруе проходить!
– Нет, нет, нет… – стонала Акулина.
– Напейся хоть малинки сушеной. Вот сейчас тебе Анисья заварит. Авось тогда хоть паром все пройдет.
– Нет, нет, нет…
Трифон Иванович и Анисья отошли к сторонке и стали перешептываться.
– Как у ней это началось-то? – спрашивала Анисья хозяина.
– И ума не приложу. Пришел я – она насупившись; я ей рассказываю, что Пантелею одежду купил, – насупившись; я ей клюквенной пастилы – не внимает и не дотронулась даже до нее, а уж на что пастилу любит. Потом заговорила о браслетке, что я ей подарить обещал, схватилась за грудь и застонала.
– Испорчена. Вот помяни мое слово, испорчена. Злые люди испортили, – решила Анисья.
– Не послать ли, Анисьюшка, за доктором? – спрашивал Трифон Иванович, дрожа всем телом.
– За доктором! Да нешто доктора что понимают? Тут простую бабу-знахарку надо, которая от сглазу лечит.
– А где ее взять-то?
– Надо на Лиговке по извозчичьим дворам поспрошать, там знают. Вот я в матках у извозчиков жила, так там хозяйку лечили. Ходила бабка-знахарка и выпользовала.
– Сбегай, Анисьюшка, поищи.
Акулина услыхала эти слова и опять застонала:
– Не надо, не надо. Мне браслетку надо. Только браслетка меня и выпользует.
– Завтра я тебе, милая, браслетку принесу, завтра, – подскочил к ней Трифон Иванович. – Ну где же теперь браслетку взять! Ведь уж все лавки заперты.
– Врете вы все. Надуете… Сегодня надули и завтра надуете… – бормотала Акулина. – Вам поверить, так трех дней не проживешь.
– Не надую, Акулинушка, успокойся только. Смотри, ведь ты весь дом переполошила. Ну что тут хорошего?
– Так вам и надо, ништо вам…
Видя, что Акулина уже начинает разговаривать, Трифон Иванович отослал в кухню Анисью. Он конфузился Анисьи.
– Как что – я тебя опять позову, а теперь ступай, – сказал он ей и снова обратился к Акулине: – Ну успокойся, пташечка моя голосистая, мы завтра вместе с тобой браслетку пойдем покупать. Какая тебе понравится, такую ты себе и выберешь.
– Не верю я вам, ничего не верю. Вы теперь для меня самый невероятный человек, – отвечала Акулина и снова слабо застонала.
Трифон Иванович попробовал подсесть рядом с ней на диван, но удар ногой в спину заставил его соскочить.
– Ах ты, господи! – всплеснул он руками. – И можно же так с человеком поступать, что ничего ему не верить! И с каким человеком-то! С таким человеком, который не надышится на тебя.
– Однако сегодня же надули.
– Не надул я… Вовсе не надул. Уверяю тебя, что сегодня, ради второго дня праздника, магазины с золотыми вещами только полдня торговали, а ведь я из дома-то ушел под вечер.
– Ну и завтра, по-вашему, магазины тоже будут полдня торговать, и вы тоже уйдете из дома под вечер.
– С утра я с тобой вместе уйду, и уж к обеду у тебя будет браслетка, только успокойся, не тревожь дом и не конфузь меня перед приказчиками.
– Надуете… – стояла на своем Акулина, все еще лежа врастяжку на диване.
– Ну, хочешь деньги сейчас на браслетку получить? – предложил Трифон Иванович.
Акулина поднялась, села на диване и сказала:
– Ну, давайте. Только ведь мне надо браслетку с бралиантами.
– С бриллиантами, с бриллиантами. Купим такую, где будут и бриллиантики, – проговорил Трифон Иванович, отправился к себе в спальню за деньгами и вынес оттуда пятьдесят рублей.
Акулина пересчитала деньги и взглянула на Трифона Ивановича.
– Только-то? – спросила она.
– Сколько же тебе нужно? Тут достаточно.
– Ох-ох-ох!
Акулина снова застонала, снова схватилась за сердце и снова повалилась на диван. Трифон Иванович сбегал еще за деньгами, совал их в руки Акулине и говорил:
– На… на вот еще… на еще пятьдесят рублей… На сто рублей можно хорошую браслетку купить, успокойся только.
Акулина перестала стонать и снова села на диван. Трифон Иванович в волнении ходил по комнате. Пот с него лил градом.
Прошло минуты две, и Акулина улыбнулась Трифону Ивановичу. Потом она подошла к нему и потрепала его по щеке. Трифон Иванович млел.
– И чего тебе пригрезилось, дуре, что я тебя насчет браслетки надую? – спросил он, притягивая к себе Акулину за талию.
– Ну уж… знаю я вас…
Минут через пять она сидела около стола, вся сияющая своей здоровой красотой, и прямо из ящика черпала чайной ложкой клюквенную пастилу и ела ее. Трифон Иванович смотрел на нее с умилением. Они молчали. Вдруг Акулина проговорила:
– И чувствую я, что при моей испорченной болезни эти самые невры часто со мной будут, если вы не станете мне во всем потрафлять. Вот ведь мне тоже очень нужно и золотые часы с цепочкой. А то какая же я дама, коли без часов с цепочкой?!
