Запечатленный ангел. Сборник – Николай Лесков

Вот это я понимаю удар – автор с первых же страниц укладывает читателя на лопатки. «Запечатленный ангел» – прекрасная возможность проверить себя как читателя на выдержку. Я грызла книгу, продиралась сквозь текст, словно через колючий терновник, но упорно лезла вперёд, делая частые передышки. Но я выбралась, дочитала до конца и, как ни странно, результат мне понравился. Во первых, чувствуешь себя героем, победившим чудо-юдо, а во-вторых, автор всё-таки награждает читателя интересным финалом. В чем «фишка» этой повести? Язык, которым она написана. Девяносто пять процентов текста – это рассказ от первого лица, да не простого человека, а старовера второй половины 19 века. Лесков – гениальный стилист, он с щепетильной точностью воссоздал речь староверов. Здесь использованы не только историзмы и архаизмы, но и привычные слова и фразы часто исковерканы до неузнаваемости. Сами предложения построены абсолютно по-другому, непривычно нашему слуху. Иногда приходится перечитывать их не по одному разу, чтобы понять смысл сказанного. Я уж не говорю о том, что весь рассказ сочится «мифологией», если так можно выразиться, староверов – в книге огромное количество отсылок к священным писаниям и житиям святых. Если бы не многочисленные комментарии к тексту, можно просто потонуть под грузом этих деталей. Таким же «старовеским» языком даются описания, например, строительства моста или техники иконописи. Все это читать архисложно. Но, при определенном настрое, даже интересно. «Запечатленный ангел» – это уникальный памятник языку, который утрачен навсегда.Не буду углубляться в сюжет, скажу только, что это история о том, как староверы, у которых отобрали их самую главную реликвию чудодейственную икону с ликом ангела, решились на авантюру – написать точно такую икону и подменить ею отобранную. Прочитала повесть неделю назад и до сих пор «отхожу» от чтения. Как только закончила читать, первая мысль была «всё, больше Лескова читать не буду, он мне не по зубам». Сейчас, конечно, я немного передохнула и уже нацеливаюсь на другие повести автора.

Кто бы мог подумать, что за тихим, ленивым, по-лесковски вязким течением событий последует такая мощная, будоражащая кульминация! Читатель награждён нешуточным катарсисом. Или это ─ компенсация за фальшь, которая сквозит в развязке?Да, от неё ─ только раздражение и зудящая досада, от этой фальши в конце: староверы всей дружной общиной неожиданно обращаются в православие. Подспудный конфликт старообрядчества и православия, который не только слышится в повести, но и движет событиями, − этот конфликт решается в пользу официальной религии. А между тем внутренняя правда повести говорит об обратном. Правды искусства не исказишь, а попытаешься ─ так читатель, проницательный и не очень, без того всё поймёт. Лесков пытается. Но мы-то понимаем.Понимаем и то, как ему не везло ─ если здесь уместно это слово. Первые ─ антинигилистические ─ романы приняли даже не холодно, но ─ враждебно. Дальше его в печать почти не пускали. Особенно в передовые журналы. Всё переменилось, как только он обратился к теме „русских праведников“: так появляются Соборяне , гениальный Очарованный странник и, конечно, „Запечатленный ангел“. Его удалось напечатать. С условием: переписать финал. И Лесков на это пошёл. Оно и ясно.Не посчастливилось ему, впрочем, и после.

Не посчастливилось ему, впрочем, и после. В советское время имя его затенялось. На романы 60-х наложили сургучную печать: „борьба с общественным прогрессом“. „Реакционное влияние, искажавшее его творчество“ ─ характерная цитата из комментариев в советском ПСС. Что до поздних произведений, так и здесь всё ясно: для горбатого атеизма в Лескове слишком много сквозного религиозного света. Пустить нельзя было. Да и не поняли бы.Сначала Лесков был не понят-не принят, затем ─ осознанно забыт. Сегодня он забыт неосознанно. Это, конечно, и инерция советского времени с советским же литературоведением (потому как что они могли в нём найти, не затрагивая религии? пресловутый русский характер? бросьте ─ он корнями утоп в христианстве, этот характер; Лескова, как и классическую русскую литературу вообще, в отрыве от религии читать нельзя). А отчасти это и потому, что для сегодняшнего читателя Н.С. слишком тяжеловесен. Симптоматично уже то, что последний гениальный русский стилист (и один из лучших русских стилистов вообще) ─ Соколов ─ современниками, то есть нами, в целом не оценён и не понят, известностью не пользуется, и потому уже три десятилетия пишет в стол. Всё это ─ и лесковская непопулярность, и соколовская, − симптомы одного, и симптомы пугающего упрощения, оглупления литературы из-за оглупления и упрощения читателя. Постмодернизм умирает, господа, что же дальше? Похабный, кичливый неореализм Шаргунова и Ко? Не смешите. А дальше ─ очевидное засилье потребительской литературы. Пресный бубль-гум, а не будущее. Советские писатели строгали прозу в угоду режиму ─ и оттого будут забыты. А те, кто писал, следуя только своей правде, которая часто шла вразрез с общественной, − те вовсе не будут забыты. Сколько уже поколений заворожённо следит за пируэтами, скажем, толстовской мысли? Или за головокружительным, бездонным реализмом Достоевского? Ну и проч., и проч. ─ патетических примеров можно подобрать ─ не счесть.И Лесков ─ один из них. Галереи небывалых, но таких живых характеров. Гениальность его языка, который объединяет совершенно несхожие, казалось, пласты: от диалектов до библеизмов. Едва ли в русской литературе найдётся равный Лескову стилист (разве только Соколов).

Он мелодичен: способствует тому и сказовое повествование, и органичная мешанина диалектов, наречий и танцующие напластования языка. Лесковское слово томительно, сочно и мягко. Поначалу эта волшебная речь непривычна, но только распробуешь ─ потечёт почти физическое наслаждение.Замечательно и то, что и язык, и события реалистически мотивированы. О чём бы он ни писал ─ о романтическом ли татарском плене, или об исчезновении только-только поставленной на икону печати, − почти всё Н.С. реалистически объясняет. Особенно это заметно в „Ангеле“ ─ если учесть специфику выбранной темы. Но это не значит, что в его произведениях нет места чуду. Напротив. И выходит совсем по-достоевски: чудеса реалиста никогда не смутят.Мысль Лескова удивительна и глубиной, и проницательностью, и охватом.Повествование даётся не сразу, в отличие от того же Странника , и если с начала увлекает язык и столь характерная для Лескова экзотичность лиц и места действия, то к середине неудержимо раскручивается маховик сюжета. Запускает его, что характерно, анекдотичный, но тоже реалистически выписанный случай. И кульминация. Зрима, бурна, будоражит.P.S. Безнадёжно верю, что придёт время ─ и Лескова оценят. Откроют заново. А пока мы, очевидно, не готовы и не способны. Кроме того, глаза слепят Достоевский в компании с Толстым и Чеховым, и мы по инерции, по устоявшемуся заблуждению сводим последнюю треть девятнадцатого ─ к ним одним. А это не так. В их ряду недостаёт Лескова (и, пожалуй, Гаршина, но этой другой разговор).P.P.S. О, оказывается, по пилотному проекту нового школьного стандарта по русской литературе, Лесков исключён из числа обязательных авторов. Кто бы сомневался.

Новогодняя рождественская история. Рассказ-быль о староверах и о иконе необыкновенной силы. Но и о силе веры и силе духа истово верующих людей. Наверное написать такую повесть мог только человек, сам искренне и убеждённо верящий в бога и воцерковлённый. Однако интересно то, что при этом в положительном свете Лесков изображает именно староверов, а люди традиционной христианской православной веры творят, скорее, беззакония и самодурства. И только лютеранин-немец вступается за староверов и не просто сочувствует им, но входит с ними в прямой заговор, пытаясь помочь им вернуть отобранную властями чудотворную икону.Повесть, поскольку является изустным рассказом (едва ли не прямой речью) одного из персонажей, имеет совершенно особенную языковую форму, усыпанную архаизмами и многочисленными местечковыми разговорными словечками. Эта манера придаёт литературному произведению именно вид записанного рассказа, вот как будто не читаешь, а слушаешь запись с магнитофона. Но, возможно, это уже просто особенности моего личного восприятия.Что касаемо именно религиозных смыслов, то для меня здесь как раз показательно, что в самой принадлежности к церкви, т. е. к тому или иному религиозному институту, нет никакой сопричастности богу и с богом. Потому что практически любая церковь, прикрываясь именем всевышнего и действуя от имени создателя, творит дела вполне земные и зачастую неправедные. И каждая церковь считает именно самоё себя истинно верной, а все прочие – извращениями и отходами от истинной веры. А ведь это сродни спору между чёрными и белыми шахматными фигурами – каждая сторона противостоит другой и каждая сторона то побеждает, то проигрывает в процессе игры. А между партиями и те и другие фигуры мирно полёживают в коробке…