bannerbannerbanner
Как отравляются угольным чадом в Париже

Николай Лесков
Как отравляются угольным чадом в Париже

 
Et trés honnêtement,
Restedans la chambrette,
Travailletoujours là.
Etla jeune fillette
Voulutobéir а…
A? а? а? а?
A monsieur son papa.
Eh! allez donc, allez donc, Turlurette!
Eh! allez donc, Turlurette, allez donc.[1]
 

Потом виделось мне, что мы пошли с бала ужинать к Вашету, что я вел под руку Режину, мое дивное замороженное шампанское, как услыхал под моим окном отчаянный крик:

– Уголь! уголь! запах угля! Спасайте! спасайте!

Пока я вскочил с постели, на улице раздались два удара, и посыпались осколки стекол. При этом должно заметить, что улица de l'École de Médecine (Эколь-де-Медесинь) принадлежит к весьма старым улицам Парижа. Она так узка, что по ней не могут местами разъехаться две кареты; что Наполеон III намерен ее сломать и что, идучи по той улице, вы часто можете слышать над своею головою разговоры двух соседок, живущих одна насупротив другой.

– Пришел муж? – спрашивает какая-нибудь Жанета, высовываясь в окошечко своей мансарды.

– Вообрази, – нет, Жанеточка! – отвечает другая головка из противоположного дома.

– И ты одна оставалась сегодня?

– Ах, какая ты странная! С кем же я была бы?

Слезы с одной стороны и вздох участия с другой.

– Не плачь, не плачь, Бланшета, он придет; он закутился.

– Нет, он был на бале; я знаю, я все знаю.

Опять слезы. Слезы, слезы дробные, хорошенькие, французские слезки, милые, тихонькие всхлипыванья, кусанье носового платочка, и все это вдруг переходит в улыбку. Никто, кроме француженок, не умеет так улыбаться с глазами, полными слез, и устами, еще подергивающимися от недавних рыданий.

– M-м! дурак! – говорит сквозь улыбку и слезы Бланшета, глядя с пятого этажа на тротуар, где стоит растрепанный французик с посоловелыми глазами.

– Ну, иди! чего ты стал? – повторяет Бланшета, утирая слезки.

– Право! – спрашивает самодовольно французик и идет нехотя. Он чванен, как индейский петух. Его любят, и он может ломаться. Это его жизнь.

– Глупец, – ласково говорит Бланшета и хочет закрывать окно.

– Ну, вот, – замечает Жанета.

– Да! – отвечает совсем веселенькая Бланшета.

Насупротив моего окна находится окно, переделанное впоперек. Нижняя половина окна освещает комнату, занимаемую г. С-н, который мне верил в долг десять литров бордо, а верхняя часть этого же окна освещает спальню его четырнадцатилетней дочери, которая приходит ко мне забирать пустые литры. У г. С. занавеска никогда не открывалась, а девица С. открывала свою занавесочку всякое утро в восемь часов. Тогда она открывала окошко, обметала стены и делала свою беленькую постельку. В это же время я открывал свое окно, любовался моей грациозной соседкой, и мы всякое утро говорили, то есть я говорил ей: «Bonjour, mademoiselle Marie», а она отвечала: «Bonjour, monsieur Nicolas!»

– Уголь! уголь! запах угля! Спасайте! – закричал сегодня под этим окном отчаянный голос, и были слышны удары по стеклам.

1Папаша Нисетты Давал ей советы: «Для жизни приличной, Достойной, отличной В девичьей каморке Работай, юла!» Девица желала Ла-ла-ла-ла-ла-ла Делами украсить папаши слова. А ну, давай, давай, юла, Давай, давай, юла! (Пер. с франц. М. Тростникова)
Рейтинг@Mail.ru