Николай Михайловский
Софья Николаевна Беловодова

Полная версия

Следовательно, чувствам Софьи Николаевны было немного простора; всякий порыв ее, дурной или хороший, с одинаковым старанием задерживался заботливой матерью. Каждое чувство вырывалось при самом начале материнскими руками. Такою системою воспитания мать достигала до громадных результатов. О своей первой и последней любви, о единственном человеческом чувстве, волновавшем ее когда-то, и о предмете своей любви, Ельнине, она относится таким образом, когда Райский спрашивает ее, отчего бы ей не выйти за Ельнина.

«…К m-me Ельнин никто не поедет, даже Катрин, кузина m-me Bazie, никто, никто…»

Как это напоминает Фамусова:

 
Что скажет княгиня Марья Алексевна!
 

И до такой мелочности, до такой пошлости могла достигнуть такая женщина, как Софья Николаевна, до такой степени втянулась она в пахотинщину!..

Умственное образование Софьи Николаевны гармонировало с ее нравственным воспитанием. Книг ей читать не давали никаких; да она и не просила. Она сама рассказывает, что из истории знала только двенадцатый год потому, что son oncle prince Serge^[3] делал тогда кампанию и рассказывал ей иногда о том времени; знала еще, что была революция, от которой бежал m-r Querney, и только. Из географии сама maman приказала ей заучить только большие города, а карт чертить ни за что не позволяла, как можно Пахотиной руки пачкать! Это mauvais genre!^[4]Такие же обширные познания Софья Николаевна получила и из других предметов.

Зато как она отлично танцевала, как держалась, совершенно comme il faut! Первые правила, преподанные ей, были: chass'eacute; en avant, chass'eacute; 'agrave; gauche^[5]. Мать, прежде чем поздороваться с ней, осматривала, как на ней сидит платье, как она приседает и т. д. Оттого уже десяти лет она держалась совершенно как большая, и это начинало радовать и ее.

Таким образом, три элемента духовного естества человека: воля, ум и чувство были у Софьи Николаевны смолоду заключены в тиски, все сжимались и сжимались мало-помалу и, наконец, право, кажется, совсем исчезли. Мы не считаем за истинное чувство этого безразличного чувства доброты ко всему на свете, не считаем инстинкта за ум. Всего этого, повторяем, недостаточно, чтобы стать человеком.