Николай Михайловский
О Ф. М. Решетникове
Если бы Решетников с тем своим теоретическим запасом, который в пору «Подлиповцев» весь сводился у него к положению – «ни в чем не виноваты», вмешался в наши дебаты о «деревне», он, конечно, явился бы «как потерянный», и у него, наверное бы, «ударилась в пятки душа». И за всем тем, у того же Решетникова был в руках ответ, который нужно было только формулировать, ответ, заключавшийся в данных его бесхитростной и беспретенциозной повести. Вот Пила и Сысойко. Эти люди стоят едва ли не на самой низшей ступени духовного развития, это люди одичалые в полном смысле слова, обезличенные и подавленные, кажется, до потери образа и подобия божия. И вот в этих-то, по-видимому, зверях Решетников открывает искру божию, показывает нам, что эти существа – братья наши, которым не чуждо ничто человеческое. Заботы о хлебе насущном, о самозащите перед лицом «равнодушной» природы и не менее равнодушного общества не заглушили в них, по свидетельству Решетникова, всех тех высших альтруистических инстинктов, которые именно и составляют драгоценнейшее нравственное достояние человека: этот Пила, например, лечит «травками» своих однодеревенцев, сам навещая больных, указывает как и что работать, дает посильные советы, хотя все эги медицинские и юридические консультации лично не приносят ему никакой выгоды. Далее – тяжкая ноша неустанного и непосильного труда, едва-едва обеспечивающего полуголодное прозябание, не задавила в них энергии, не привела к апатии, как привела бы даже сильнейшего из нас: они неутомимо ищут «богачества», «где лучше», идут в своих поисках напролом, без знаний, без знакомства с людьми и обстоятельствами и умирают на своем «посту» – за бурлацкой лямкой (эпизод смерти героев Решетникова, к слову сказать, лучший, трогательнейший эпизод во всей повести). Терпеливо и любовно очищая образы своих героев от всевозможной наносной грязи, Решетников, таким образом, с ясностью и убедительностью, для всех очевидною, обретает в животном человека. Что из всего этого следует? Следует, что, несмотря ни на что, народ сохранил свою «душу живу», не почил духовно, не обезличен и не деморализован историей; следует, наконец, что те, которых мы назвали «оптимистами», вполне правы и их надежды на народ не на песке построены.
Но (все это не мы говорим, а говорит Решетников своею повестью) это одна сторона дела. Мало быть «человеком», необходимо быть, кроме того, гражданином. Относительно этой стороны все свидетельства Решетникова безусловно отрицательны. «Хлебушка нет, кору едим… Вон Сысойковы ребята померли, корову за них увели… лошадь украли… Апроська померла… Всего избили… смерть тожно скоро…». Так формулирует Пила свои несчастья. Формула очень характерная. В глазах Пилы, очевидно, побои квартального и смерть Апроськи, увод попом коровы и кража лошади – одинаково роковые, стихийные, неотразимые несчастия. Это тот фатализм, который неизбежен при полном отсутствии в человеке даже тени критической мысли, мысли, не дающейся человеку даром, а приобретаемой только путем умственного развития. Показания Решетникова на этот счет, повторяем, единодушны, и смысл их, можно сказать, ужасен. Подлиповка – это какое-то заколдованное царство бессознательности и непроглядной темноты, это мир фетишей и призраков, это что-то такое младенчески-беспомощное в умственном отношении, в деле понимания и сознания. Борьбы нет, а есть только пассивное терпение или какая-то азартная игра с судьбой – благо терять нечего и хуже быть не может. Еще бы эти взрослые, бородатые дети понимали свои интересы! Еще бы от них требовать умения различать своих друзей от своих врагов! Правы, значит, и наши «пессимисты». Пусть подлиповцы представляют собою только minimum развития. Они тем не менее типичны. Смягчите тени, и вы тем самым значительно расширите пределы Подлиповки, причем сущность дела остается неприкосновенною.
