Николай Иванович Липницкий
На грани жизни
–Да пойми ты, живых тебе их уже не найти. Напоролись на засаду, наверное. Были бы живы – дали бы о себе знать. А теперь им уже всё равно – горячился комдив.
–Пока их не увижу живых или мёртвых – поиски будут продолжаться – упёрся на своём комбат – мои люди должны знать, что я их не брошу.
Комбат думал… Он думал о тридцати человеческих жизнях, потерянных где то среди заснеженных скал. Умом он давно понимал всю тщетность своих поисков. Умом…, но не сердцем. Пусть даже один полуживой боец лежит сейчас где то среди камней, он вправе надеяться на то, что его найдут. Если сейчас отказаться от поисков, как после этого бросать людей в бой? Как отправлять их в свободный поиск, где в любую минуту можно поставить на кон самое дорогое – жизнь? Как смотреть им в глаза и ставить боевую задачу, когда люди не уверены в том, что их вытащат из любой передряги? Как?
–Сколько можно ждать чая? – раздражённо спросил батя.
–Чай давно на столе – как чёртик из табакерки выскочил из-за двери писарь.
Только сейчас батя заметил перед собой алюминиевую солдатскую кружку с чаем. Он отхлебнул глоток и тут же сплюнул прямо на пол.
–Это что за моча? И почему холодный? Ты что? В строй захотел? Обнаглели, пригрелись возле штаба, крысы тыловые! Ты чем меня поишь? Я тебе сейчас эту кружку на голову надену!
Писарь, давно уже привыкший к вспышкам ярости командира, быстро убрал кружку и опять поставил чайник на печку. Хлопнула дверь, моментально потянуло морозным холодом, и в комнату ввалился коренастый, грузный капитан Прошин, начальник штаба батальона.
–Командир, батальон построен. На улице мороз, так что давай побыстрее, чего людей зря морозить.
–Сам знаю – буркнул комбат, влезая в бушлат.
–Замполит обижается. Говорит, что мог бы и сам с людьми поговорить. Это, как никак его работа…
–Я сам поговорю с людьми.
Ветер словно ждал, когда они вышли из модуля. Резкие порывы ударили в лицо, залезли под бушлат и пробрали до костей. Сразу стало холодно и неуютно. На плацу серой массой копошился батальон. Раздались команды, строй покачнулся и замер.
–Товарищ майор! Батальон разведки по вашему приказанию построен. Проверка личного состава произведена. Второй взвод четвёртой роты… – дежурный замялся и, не найдя ничего лучше, продолжил: отсутствует. Дежурный по батальону лейтенант Незванцев.
–Вольно!
–Вольно – эхом отозвался лейтенант.
–Товарищи – хрипло начал комбат. Откашлялся и продолжил – бойцы… Я думаю, что все вы знаете, что второй взвод четвёртой роты пропал… Мы должны их найти, что бы ни случилось. В такую погоду я не могу приказывать никому. В поиск пойдут только добровольцы. Сынки… Будь моя воля, я сам бы с вами пошёл. Кто пойдёт пацанов искать
–
два шага вперёд!
Строй шевельнулся, смешался, и добровольцы вышли, привычно отсчитав два шага и повернувшись кругом.
Начался новый день поисков. Третьи сутки комбат не смыкал глаз, меряя шагами тесную комнатку штабного модуля. Третьи сутки охрипший радист пытался отыскать в эфире пропавший взвод. Но эфир молчал, а километры, пройденные батей из угла в угол, так и не приблизили ни к чему хорошему. Взвод пропал. На войне это могло означать только одно – взвод погиб. Но комбат упорно отказывался в это верить. Он не мог в это поверить, ведь каждый человек в батальоне был его сыном, был больше, чем сыном. И потеря любого из них означала потерю части самого себя, части своего сердца.
–Командир, лейтенант Фирсов на связи. – подал голос радист.
–Что там? – Встрепенулся батя.
–Ничего. Вышли в свой район. Прочёсывают сектор.
–Хорошо… Что там ещё?
–Капитан Аршинин… То же самое.
Всё как вчера. Связь с поисковыми группами, прочёсывание секторов и ничего. К полудню облака ушли. Неласковое зимнее солнце низко повисло над грядой гор вселяя надежду на лётную погоду.
–А ну-ка дай летунов. – бросил батя радисту. Всё то же самое. Выпустили разведчика. Если погода позволит, поднимут «вертушки». А там пацаны…
Комбат присел у стола, придвинул к себе кружку чая, услужливо подсунутую писарем, и задремал. Задремал впервые за трое суток.
–Командир, командир! – радист осторожно тряс за плечо. – Командир, старший лейтенант Семёнов на связи… Кажется, нашли…
Батя вскочил со скамейки, отсиженная нога подломилась, он схватился за столешницу, поймал равновесие и рванулся к рации.
Их, почти всех, нашли недалеко от горной тропы. Они лежали там, где их нашли пули, выпущенные из засады. Лейтенант Хорин лежал, ткнувшись лицом в обломок скалы, сжимая в окоченевшей руке бесполезный автомат без рожка. Радист, изрешечённый пулями, словно прикрывая собой рацию, лежал ничком, глядя невидящими глазами в небо…
Батя попрощался с каждым. Потом, скользнув взглядом вдоль строя, он, тяжёлой шаркающей походкой ушёл в модуль. Комбат плакал. Он мог себе это позволить, когда никто не видит. Кружка разбавленного спирта, кусок чёрного хлеба и пачка «Беломора». Через час он обычным сварливым голосом потребовал чая, объявил совещание на 17.00, загрузил работой радиста и начальника штаба. Жизнь продолжалась. Светлая память погибшим, но живые хотят жить. Они требуют внимания. Батя знает, что он нужен, и не время расслабляться. Будет время, когда закончится этот кошмар. Когда Батя сможет позволить себе не быть твёрдым и жёстким. Когда он напьётся и будет рыдать, размазывая пьяные слёзы по лицу. Он вспомнит их всех. Дай бог. Дай только бог выжить.
Гибель второго взвода спецназа тяжело ударила по всем. Даже те, кто совсем не знал ребят или питал к ним далеко не нежные чувства, тяжело переживал эту утрату. Вообще, к спецназу на войне очень сложные отношения. С одной стороны, никто особо не любил этих самоуверенных рослых парней, не верящих ни в бога, ни в чёрта, не признающих никого, кроме своих командиров. Ни один офицер, кроме спецназовского не мог сделать замечания их солдату, не рискуя нарваться на агрессию. Что уже говорить про их офицеров? А уж к пьяному спецназовцу лучше совсем не подходить. А что им будет, если они чуть ли не каждый день голову свою в пасть к «духам» суют, совершая глубокие рейды. Ну «залетит» такой спец, ну отправят его в свободный поиск. Вот и всё наказание. Погибнет – пал смертью храбрых, какого «духа» притащит, значит герой, и все грехи автоматически списываются. Это, с одной стороны. А с другой, рискуя жизнью, только они могли вытащить и вытаскивали, когда, казалось, никто уже не поможет, и готовишь уже для себя последний патрон или гранату. Так что отношение к ним было совсем неоднозначным.
Вот на фоне этого всеобщего траура как-то вечером, когда Коля с Толяном уже укладывались спать, дверь в модуль сначала дёрнулась, а потом с треском вылетела из своих петель. На пороге выросла огромная фигура спецназовца со стеклянными глазами, в которых казалось булькал авиационный спирт, основной увеселительный напиток на войне. Громила пробормотал что-то, хмуро оглядывая ребят, мирно расположившихся на койках.
–Что он сказал? – удивлённо разглядывая гостя, спросил Николай.
–По-моему, ему кажется, что он пришёл к себе домой, и он интересуется, какого чёрта мы делаем в его модуле, – ответил Толик.
–Объяснять что-то ему сейчас бесполезно. Он сейчас из нас котлеты делать будет. Интересно, где таких выращивают?
–Когда он тебя в узел завяжут, тебе уже будет всё равно.
–Договориться с ним, похоже, не удастся. Он же невменяемый!
–А что делать? Он сейчас нас грохнет и ему ничего за это не будет.
Спецназовец переводил взгляд с Николая на Толика, и его глаза медленно наливались яростью.
–Толик, у меня под кроватью автомат лежит. Ты его отвлеки как-то, а я попробую достать.
–Легко сказать, а как я его отвлеку? Он, смотри, на каждое движение реагирует. Даром, что пьяный. Ладно, на три-четыре я тянусь к тумбочке за пистолетом, а ты – давай.
Толик вытянул руку за пистолетом. Громила отреагировал мгновенно, купившись на такой простой трюк. Внешне расслабленная фигура мгновенно напряглась, сгруппировалась, и спецназовец прыгнул бы вперёд, если бы не щелчок затвора Колиного автомата. Его взгляд, до этого мутный и ничего не соображающий, прояснился. Он огляделся по сторонам, как бы не понимая, как он тут оказался, потом посмотрел на направленные в его сторону стволы, булькнул что-то неразборчивое и вышел из модуля. Ребята подпёрли дверь поленом и ещё долго не могли прийти в себя.
–Да, Коля, боишься от руки «духа» погибнуть, а тут чуть свой не пришиб.
–Нашёл своего. Агрессор какой-то. Если они через день, да каждый день будут вот так в гости заходить, до ближайшего духа не доживём. Интересно: это случайность, или такая милая традиция?
–Ладно, давай спать.
–Ага. Завтра старшине скажи, чтобы дверь отремонтировал, пока мы в парке будем. Ребята улеглись в кровати, прихватив, однако, с собой в постели автоматы.
До утра никто больше не беспокоил, если не считать того, что во сне Толик лёг на рукоятку затвора и теперь при каждом вдохе морщился от боли в рёбрах. В хлопотах прошёл весь день, и острота переживаний прошлой ночи как-то отошла на второй план. В приподнятом настроении друзья подошли к своему модулю.
–Смотри, старшина дверь отремонтировал на совесть!
–Да, почти, как новенькая. Молодец. Толик, ты в первом взводе обрати внимание на Горбунова. По-моему, этот боец свой КамАЗ не обслужил как следует. И вообще, не любит он технику. Как бы где на трассе не пришлось из-за него стоять. Да что ты встал! – воскликнул Николай, вдруг ткнувшись в спину внезапно остановившегося в проходе Толяна. Потом бросил взгляд через его плечо и сразу всё понял. В модуле, ставшем сразу очень тесным, на кровати Николая сидел вчерашний агрессор.
–И что теперь делать? – спросил Коля, – Он точно на разборки пришёл.
–Что делать? Ты командир, ты и решай. Сейчас он вспомнит, кто в него из автомата целился – и конец некоторым товарищам. Останется рота без командира.
–А ты сильно не радуйся. Кое кто в него из пистолета чуть не выстрелил. Быть роте и без зампотеха.
–Интересно, чем эти шифоньеры думают? Бицепсами, что ли?
–Ну уж точно не головой. Смотри какой лоб. Им только кирпичи ломать. Броня – четыре пальца, как у танка. Ты его задержи пока, а я за помощью сбегаю.
Спецназовец спокойно сидел и смотрел на перешёптывающихся друзей. Выдержав паузу, он. наконец, приступил к тому, зачем пришёл.
–Мужики, я это, к вам вчера случайно забрёл… Вы уж извините меня. Перебрал маленько.
–Да чего уж там! Мы не в обиде, – хором закивали друзья, мечтая, что бы этот опасный гость поскорее покинул их модуль.
–Спасибо, что не подстрелили. Обидно, знаете, от своей глупости домой в ящике вернуться. Я, это, принёс кое-что. Закусить найдётся?
–Конечно! – радостно засуетились ребята, поняв, что мордобитие на сегодня отменяется. На тумбочке, как по волшебству, появилась немудрёная закуска: чёрный хлеб, тушёнка.
луковица и трёхлитровая банка с водой. Подняли за знакомство, потом – за спецназ, потом
–
третий тост, ну и так далее. Спецназовца звали Виталей. Виталя оказался очень весёлым, жизнерадостным и далеко не глупым человеком. Родом из интеллигентной ленинградской семьи, он был одним из тех, кто оказался заложником своей внешности. Неплохо разговаривающий по-английски, цитирующий Шиллера и Гёте, свободно разбирающийся в мировой и отечественной литературе, двухметровый Виталя, внешне похожий на неандертальца, производил пугающее впечатление. Однако, стоило поговорить с ним полчаса, о внешности буквально забываешь. Ребята подружились и их ежевечерние посиделки превратились в стойкую традицию, прерываемую только рейдами спецов или рейсами автобатовцев.
Магомед крепко растёр своё тело вафельным полотенцем так, как он привык это делать давно, ещё в военном училище. Тело привычно отозвалось на эту процедуру жаром по всем клеточкам. Короткий взгляд на мышцы принёс удовлетворение. Несмотря на сорок с маленьким хвостиком, и бицепсы, и трицепсы были вполне в тонусе. Быстро натянул на себя тёплый вязаный свитер и НАТОвский камуфляж, быстрым шагом прошёл в общую комнату, служившую одновременно приёмной и штабом. У двери уже давно переминался с ноги на ногу адъютант.
–Командир, ночью с поисков пришла группа Хамида. Он ждёт с докладом.
–Зови.
Адъютант исчез, и через минуту в комнату вошёл широкоплечий, коренастый, заросший бородой от глаз до самого кадыка, Хамид.
–Говори, Хамид, как сходили? – привычно обнявшись, проговорил Магомед, – Давай чаю попьём. Я ещё не завтракал, да и ты, наверное, тоже голодный.
Молодая азербайджанка, не поднимая глаз, проворно накрывала на стол.
–Прошлись по тылам, посмотрели что к чему. Русские потихоньку тропы перекрывают. Оседлали, проклятые, закрепились хорошо. В паре мест сунулись – не пройти. Позиции выбрали грамотно. Там взводом армию держать можно. Но ещё троп достаточно. На Бакинском направлении блокпост вырезали. Меньше спать надо. – Хамид хрипло засмеялся.
–А ну-ка покажи на карте. – Магомед сдвинул посуду в сторону и разложил перед собой карту-верстовку.
–Вот здесь, здесь, здесь и здесь. Потом в этом районе вот эти проходы, и ещё там и там.
–А блокпост где вырезали?
–Вон там. Мы пленных привели.
–Что, важные пленные? Знают что-нибудь?
–Да нет, просто, когда уходить уже собирались, двоих под нарами нашли – спрятаться решили, а об одного мы уже уходя, споткнулись. Пьяный возле бруствера валялся. Ну и решили прихватить. Пусть ребята позабавляются.
–Ладно, иди к ребятам.
Магомед скрупулезно стал наносить на карту места новых русских пикетов. Русские перекрывают всё новые и новые тропы. Конечно, Троп в горах ещё множество, но кольцо всё сжимается и сжимается. Он всем своим волчьим нутром чуял, что уходить надо из этого района. Да и свой человек докладывал, что на него русские охоту открыли. Опять на север рвать надо. Да вот в ушах до сих пор звучат слова Рахмуна о том, что растерял Магомед свой отряд на севере и сюда на юг сбежал. Гордость не позволяет уходить. Ничего. Даст Аллах, Магомед ещё покажет этим горе-воякам, полевым командирам доморощенным, как воевать надо. Аллах на его стороне. Размышления прервало неожиданное оживление за окном. Магомед вышел из дома и уселся в плетёном кресле– качалке, откуда-то принесённом его бойцами. Толпа, стоящая кругом, расступилась, и в центре круга он увидел троих русских. Их вид являл жалкое зрелище. Оборванная форма, в кровь избитые лица. «Именно так и должен выглядеть враг. Видно, не первый час развлекаются» – подумал Магомед: «А лучше, всё-таки враг смотрится с отрезанной головой». Он с интересом рассматривал пленных. Один из них внушал уважение, злобно сверкая единственным уцелевшим глазом вокруг. Второй тихо, по щенячьи скулил, пуская кровавые слюни и сопли и преданно заглядывая в лица своих мучителей. Третий молча стоял на подгибающихся ногах, тупо глядя себе под ноги. Приближался конец забаве. Как обычно, сейчас выйдет кто-нибудь из особо изобретательных бойцов и, на потеху зрителям, попробует на жертвах новые способы пыток, от которых неверные и скончаются в страшных муках. Магомеду вдруг надоело всё это зрелище. Он, обычно, даже поощрял подобные забавы. А сейчас, как обида подкатила к горлу. «Для чего всё это? Все эти лишения и постоянный риск, мои погибшие единоверцы? Просто месть проклятым гяурам, или нечто большее? О чём мечтал я, постигая нелёгкую военную науку в военном училище, или лёжа на нарах в неласковой зоне? Ведь мечтал я о том, что моя страна наконец сбросит с себя ярмо ненавистных русских. Вот она – цель, за которую не жалко и жизнь отдать. Эти доморощенные полевые командиры ничего не видят дальше своего носа. Им бы пузо бараном, да сундуки золотом награбленным набить. Неужели я опустился до их уровня? Нет. Мои цели гораздо выше. Мои бойцы – будущие солдаты свободной страны. А раз так, пора заканчивать с подобными забавами» – молнией пронеслось в его голове. Его отряд должен быть воинским подразделением, а не бандой садистов. И врагов убивать надо в бою, а не вот так. Как ему не хватает тех бойцов, бывших его солдат, с которыми он воевал там, на севере.
–Всё, заканчивай скорее. Через полчаса проверяю снаряжение. – Магомед резко встал и вошёл в дом. Однако какой-то неведомой силой его потянуло к окну.
К пленным подошёл Хамзат – местный палач-любитель. Резкий удар ногой под сгиб колена, и пленный, тупо глядящий себе под ноги, упал на колени. Хамзат зашёл за спину, двумя пальцами за ноздри поднял вверх подбородок жертвы и резко полоснул по горлу. Фонтан крови забил из раны под гогот толпы. «Нет, это не мои солдаты. Как их не учи, а быдло – оно быдлом и останется» – с презрением подумал Магомед, наблюдая, как ловко, словно у барана, отделяет голову от тела палач. В этот момент «непокорный» вдруг бросился на Хамзата, ударил его ногой в лицо, опрокинул на спину и, упав на колени, попытался дотянуться до его горла зубами. «Молодец, хоть умрёт как мужчина, а не как баран. Жаль, руки у него связаны. Этому недомерку палачу бы не поздоровилось». Из толпы выскочил здоровенный Нимат и одним ударом приклада раскроил «непокорному» череп. Хамзат, оторопело хлопая глазами, вылез из-под трупа и пинками стал вымещать злобу на единственном оставшимся в живых пленном. Тот с покорностью принимал все удары, униженно что-то бормоча разорванными губами. «Ну, это даже не баран. Не знаю, как и назвать его» – подумал Магомед, наблюдая, как пленный с готовностью становится на колени и безропотно поднимает голову, подставляя горло. При этом его умоляющие глаза с надеждой смотрят на палача. «Трусливая порода. До самой смерти надеются на то, что своим послушанием и покорностью заслужат жизнь. Таких не жалко». Под одобрительные крики Хамзат поднял над собой голову последнего пленного. Всё. Представление закончено. Магомед с тяжёлым сердцем наконец оторвался от окна. Настроение, такое прекрасное с утра, было безнадёжно испорчено.
Командир автомобильного батальона резким движением затушил сигарету в колпачке от авиационной бомбы, приспособленном под пепельницу и взглянул на вошедшего Николая.
–Садись, попей чаю. Конечно, не «Три слона», но пить можно. В госпитале санитарка сломалась. Просят у нас машину. Надо раненных на аэродром везти. Выделишь какую ни будь из своих. С утра мимо колонна пойдёт, с ней и потопаете.
–Есть, товарищ майор. Я подберу старшим машины, кого-нибудь из командиров взводов.
–Поедешь сам. Не удивляйся. С ротой в твоё отсутствие и Мальцев управится. А ты мне нужен. Тут видишь, какое дело, раз оказия такая, я с вами зампотыла отправляю. А он мужик, конечно, хороший. Да только, как на аэродром попадает, так кучу друзей ему навестить надо, с каждым горло смочить. За ним глаз, да глаз нужен. Прошлый раз его, как дрова привезли, а наутро половины бушлатов не досчитались. Считай, что это твоё ответственное задание. Жгут на горло ему не наложишь, а проконтролировать, чтобы получил всё тютелька в тютельку и обеспечить сохранность имущества – это в твоих силах.
–Понял. Спасибо за чай.
–Попил? Ну, давай, иди.
Рано утром два КамАЗа, влившись в попутную колонну, неспешно покатили между горных отрогов. В одном – хлопал сонными глазами Николай, сидя рядом с батальонным врачом Мережковым, в другом досматривал прерванный сон зампотыла. Мимо проплывали заснеженные вершины, в плохо пригнанное боковое стекло дуло, а в голову лезли воспоминания о том, что совсем недавно он ехал по этой же дороге в обратном направлении с аэродрома в лагерь. Недавно, а кажется, что столько времени прошло! Да, наверное, правильно говорят, что на войне время по-своему идёт.
–О чём задумался, Коля? – прервал затянувшееся молчание Мережков.
–Да так… Совсем недавно вот так впервые с аэродрома ехал. Как оглушённый был, когда узнал, что на войне оказался. А сейчас уже как ветеран и, кажется, что всю жизнь только и делаю, что воюю.
–На войне люди быстро осваиваются. Или погибают. Закон выживания. Или приспосабливайся, или погибай. Третьего не дано.
–Ты, Славик, вроде не кадровый военный. Как же ты здесь оказался?
–После мединститута, как получил погоны лейтенанта запаса, так сразу в армию и забрали на два года. Служба ничего показалась. Устроился в госпитале работать. Да, в прочем, какая разница, где интернатуру проходить. А тут разнарядка сюда. Я хожу спокойно: у меня, как раз жена родила сына. Ну, думаю, уж мне то точно командировка не грозит. Да не тут-то было. У нас в госпитале, на кого ни плюнь, все или крутые, или подкрученные. Один я из рабоче-крестьян. Ну, их папы, да дяди подсуетились, и оказалось, что кроме меня и ехать некому. Да я и не в обиде. Конечно, сначала разозлился, было. Да плетью обуха не перешибёшь. Поехал. А сейчас вижу, что я в выигрыше остался. Где ещё я бы такую практику в хирургии получил. Там в госпитале, на Большой Земле, я бы ещё лет пять ассистентом на операциях бы стоял, зажимы и скальпели подавал, а здесь сам. Да я уже сейчас на голову выше многих наших врачей со стажем. Так что, не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот недавно твоему Гришину ногу ампутировал, так Хамленко мне руку пожал за профессионализм. А Хамленко – ас. Он на войне с первого дня. Он операции ещё при керосинке делал. У Зайцева пулю из области сердца достал. Эту операцию не в каждом стационарном госпитале делают, а в какой-то полевой операционной, в палатке… Это нереально. Короче, практика здесь – зашибись!
–Да… Кому война, а кому и мать родна.
–Это ты зря, Коля, говоришь. Ты думаешь, мне в госпитале легче, чем тебе? Я недавно духа пленного оперировал. А у самого перед глазами зайчики прыгали. Взял бы и зарезал сволоча. А нельзя. Клятву Гиппократа давал. Ты, вот, автоматик взял – и в атаку. Или пан, или пропал. Одного-двоих, ну троих за бой потеряешь. А у меня конвейер не хуже, чем на мясокомбинате. Я. поначалу, думал: с ума сойду. Анестезии – никакой. Обезболивающих
–
только на особо сложные операции. Офицерам мы хоть спирт наливаем, а солдатам – наживую.... На всех спирта не напасёшься. Здесь или душой зачерствеешь, или с ума сойдёшь. Мне, конечно, по-человечески жаль пацанов. Да только одной жалостью не поможешь. Вот сцепишь зубы и режешь. А запричитает – наорёшь на него, матом обложишь, а самому его жалко, как сына родного.
Разговор плавно перетёк на семью, потом на общие темы… За беседой незаметно пролетело время. На аэродроме Николай спешился, предоставив Мережкову заниматься передачей раненных, и, не спуская глаз с зампотылу, попытался найти Рината. Аэродром жил своей суетливой жизнью, взлетали и садились самолёты, поднимали тучи снежной пыли винтами вертолёты, на рулёжках толчея военных напоминает восточный базар. На ЦЗТ уселись на свежевыпавшем снегу вновь прибывшие в ожидании транспорта… В общем, всё, как всегда. Зампотылу с ходу нашёл друзей, с которыми они сразу организовали сабантуй. Звали и Николая, однако он, помня наказ комбата, благоразумно отказался. Получение имущества запланировали на вторую половину дня, и Николай решил сохранить трезвую голову хотя бы до загрузки имущества в машины. Ринат так и не нашёлся, и, пытаясь убить время, Николай решил пройтись по аэродрому. В толпе снующих туда-сюда военнослужащих он его тоже не обнаружил и стал уже скучать, когда обычная суета броуновского движения толпы вдруг сменилась настороженным ожиданием, а потом толпа вдруг ломанулась в одну сторону, взволнованно переговариваясь. Николай, поддавшись движению толпы, тоже влился в общую струю. Над головой, в безоблачном, пронзительно синем небе, коптя чадным дымом из двигателей, падал МИ-8. Машина, будто живя своей жизнью, пыталась бороться. Резкие смены высоты сменялись натужным горизонтальным полётом. Стоявший рядом военный в промасленной «техничке», сжав мазутные кулаки, стонал сквозь зубы: «Давай, давай!» Казалось, вертушка услышала эту молитву, и, пьяно перевалившись с боку на бок, сравнительно мягко стукнулась шасси о взлётную полосу. Тоскливо взвыв своими сиренами к вертолёту рванули пожарка и скорая. Подбегая, Николай увидел, как медики вытаскивали из кабины экипаж. Среди белых халатов мелькнуло лицо Мережкова.
–На посадке «стрелой» сбили – сказал кто-то из толпы: – Опять оцепление проспало. Толпа рассасывалась неохотно, переговариваясь и делясь мнением об увиденном.
Николай выхватил проходящего мимо Славика.
–Что там случилось?
–Да почём я знаю? Смотрю – падает вертушка. Я рефлекторно схватил из машины свою сумку и туда. Наверное, быстрее санитарки прибежал. Как лётчик сажал вертушку – я не знаю. Он уже мёртвый был. Экипаж вытаскивать начали, а врач из санитарки лыко не вяжет. Готовый на нет. Хорошо, пока я промедол свой дефицитный по раненным расходовал, из госпиталя завотделением прискакал. Всех по носилкам рассовали, врача на персональные положили, пусть отсыпается. Ну, вот и всё. Надо к ним заехать, промедолу выпросить взамен истраченного. Глядишь, ещё чем у этих жмотов разживусь. У них госпиталь то перевалочный. К Большой Земле поближе и снабжение получше.
Мережков вприпрыжку умчался, поскальзываясь на наледях и путаясь в полах не по размеру длинного бушлата. Николай взглянул на часы. Пора двигаться в сторону складов. Несмотря на обильное возлияние, зампотылу крепко держался на ногах и даже умудрялся спорить с коллегами по поводу качества получаемого имущества. Коля, воспользовавшись ситуацией, выторговал себе пару новых берцев, продублировал зампотылу при подсчёте полученного и, выставив охрану у машины, пошёл выяснять время отправки колонны в сторону своего лагеря. Зампотылу вернулся к любимым бутылкам, а в штабе сообщили, что колонна пойдёт только завтра после двенадцати. Пора устраиваться на ночлег. Времени больше, чем достаточно и Николай, прихватив с собой бутылку спирта, отобранную у вовсю уже пьяного зампотыла, отправился в расположение пехоты. После непродолжительного поиска, он уже стучал в дверь одного из вагончиков, составлявших что-то вроде офицерского общежития. Ринат, голый по пояс, с мылом на шее и на ушах, с радостным криком обнял своего гостя.
–Коля, привет, дорогой! Заходи. Всегда рад тебя видеть!
–Конечно, рад. Я с утра здесь ошиваюсь. А тебя и след простыл.
–Извини, только что с гор. Ориентировка пришла, что спецгруппа духов прошла к аэродрому. Хотели перехватить. Да, как видишь, не успели. Я сейчас в штабе такую головомойку получил! Да ладно. Мы не всемогущие. Ты-то как? Живой! Рад за тебя! Что там в кармане? О-о! Вот эта бутылка как раз подойдёт к той банке солёных огурцов, которая у меня в тумбочке стоит. Подарок с Большой Земли передали. Сейчас ребят позову. Посидим. Тебе когда уезжать? Завтра? Отлично. Мои ребята с вами пойдут.
Спустя короткое время на столе организовалась нехитрая сервировка, в комнатке появились новые ребята, офицеры из батальона Рината, а после второй выпитой потянулся неспешный разговор.
–Вот ты говоришь, недавно здесь, а как будто всю жизнь воюешь, – разглагольствовал Ринат, – а про меня что сказать можно? Я здесь с самого начала. Такое впечатление, что я с автоматом родился. Я даже бояться привык. Не представляю себя без чувства страха.
–А я от сюда уже раз пять уехать мог. – вдруг произнёс белобрысый старлей, кажется. Вадик, -Мне замену предлагали.
–И что же не уехал? – пьяно удивился Коля.
–Да его там, на Большой Земле на крупную сумму обули. Теперь ему туда дороги нет.– вмешался в разговор капитан в маскхалате, засаленном на кругленьком, выпирающем животике.
–Как это обули?
–Да как последнего дурака. Обвели вокруг пальца и всё. А сейчас деньги требуют. Нет ему домой дороги. Вот и напросился сюда.
–Ну нельзя же так! Есть же, наконец, милиция. Есть закон. И вообще. Что с тобой сделать могут? Объясни им, что ты не виноват. Не звери же. Поймут.
–Да в том то и дело, что звери. И понимать ничего не будут. Не для этого меня обували. Ты знаешь, боюсь я. Здесь сколько боёв прошёл, в четырёх рукопашных побывал – нормально. Страшно было, но нормально. А там… Страх какой-то животный. Здесь ты плечо товарища всегда чуешь. Не видишь его, а знаешь, что он тебе спину держит. А там ты один. Если бы как здесь, я с ними быстро бы разобрался. А там как здесь нельзя. Так что на войне мне самое место.
Дальше всё начало сливаться в сплошное бу-бу-бу. Пробуждение было трудным. Холодная вода слегка помогла, однако голова всё норовила перевеситься, а в ней всё перекатывался чугунный шар. отдаваясь болью то в затылке, то в висках, то во лбу. Зампотылу и Славику было примерно так же, поэтому обратная дорога прошла в полудрёме и в полнейшем молчании.
Магомеду ещё никогда не было так тоскливо. Даже в зоне, когда накатывало порой отчаяние, такого он не испытывал. Все мечты об объединении полевых отрядов под одним командованием и о создании южного фронта борьбы с русскими пошли прахом. Не так он представлял себе свою войну. А всё из-за того, что каждый из командиров отрядов, воевавших здесь мнит себя самым великим военачальником и подчиняться никому не желает. Каждый гребёт только под себя. Переговоры сорваны. И не просто сорваны, а испоганены на нет. И надо же было русскому спецназу оказаться недалеко от его расположения. Рахмун чуть прямо в руки к ним не попал. Вот был бы подарочек! К каждому в голову не залезешь, мысли не переставишь как надо. Вот и ходят по горам домыслы одна нелепей другой. Договорились до того, что Магомед Рахмуна хотел русским продать. Обидно, конечно. Но куда обидней, что перестали доверять ему командиры. Даже на повторные переговоры отказываются собираться. И всё эти намёки про Рахмуна. Эти глупцы не понимают, что не просто так русские перевалы перекрывают. Готовится серьёзная войсковая операция. Сейчас необходимо собраться и железным кулаком ударить по блокпостам и уйти в долину. Зимой в горах особо не спрячешься. Пробовал через посыльных предупредить, да где там! Отмахиваются, как от мухи назойливой. Гассан прямо так и ответил: «В горах троп много. Да и мы здесь дома, а русские в гостях. Что они смогут?». Не хочется им уходить с насиженных мест. Как страусы голову в песок прячут, страусиной политикой занимаются. Самому уходить – гордость не позволяет. Потом опять попрекнут где-нибудь. Красавица азербайджанка убрала со стола пустую пиалу. Молодец. Глаз не поднимает. Родители хорошо научили. В дверь для приличия стукнули и в комнату ввалился адъютант.
–Что там такое неотложное приключилось?
–Командир, к тебе пришли. -Кто?
–Ты Сашу вызывал, доставили уже.
Поморщившись от такой фамильярности, Магомед устроился поудобнее. «Да, это не мои ребята» – привычно пронеслось в голове. Странно, но такие мысли для Магомеда уже стали привычными. В комнату вошёл русский и встал, опершись о стену.
