Николай Иванников
Работа для Бекки
– А что делать с пацаном? – поинтересовался у Стэна один из громил.
Стэн склонил голову набок. Глаза его сверкнули.
– Усынови его! – ответил со злостью.
И быстрым шагом направился к выходу.
Пожав плечами, громила достал пистолет, подхватил с постели подушку и прижал ее Пашке к груди.
– Зажмурься, пацан, – сказал он. – Это не больно.
Это действительно не было больно. Выстрел через подушку прозвучал глухо и тихо, Пашка его так и не услышал…
Глава вторая
Время близилось к полудню, когда телефон наконец разродился мелодичным сигналом. Еще не сняв трубку – лишь услышав первые нотки электронной трели, – Хан уже знал, кто звонит. Случались с ним такие приступы предвидения: раньше это было лишь в исключительных случаях, потом случаи участились, стали регулярными, и в последнее время интуиция подводила его крайне редко. Настолько редко, что Хан знал точно: если за секунду до разговора она подсказывает ему, кто находится на том конце провода, то сомневаться не следует.
Вот и сейчас – он снял трубку, прижал ее к уху плечом и сказал, еще не услышав ни единого звука:
– Доброе утро, Влад. Я ждал, что ты позвонишь. У тебя новости для меня?
Влад разочарованно крякнул в микрофон и зацокал языком, как потревоженная канарейка.
– Надо же, – сказал он. – А я-то, грешным делом, надеялся сделать тебе сюрприз! Ради старого друга мог бы и прикинуться, что пребываешь в полнейшем неведении, – добавил он с укоризной.
– Так оно и есть, старина, – довольно сказал Хан. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
И в самом деле – почему бы не угодить старому другу? Однако уже со следующей фразы разговор приобрел серьезную направленность.
– Она пришла в себя, Хан, – сказал Влад. – Пятнадцать минут назад. Она еще очень слаба, и я бы не рекомендовал общаться с ней, но ты просил немедленно ставить тебя в известность обо всех изменениях, и я не мог не угодить старине Хану.
– За что и выражаю благодарность от лица службы, – вставил Хан. – Как ее состояние?
– Не шикарно, но она все-таки выжила, и это уже хорошо.
– Разговаривать может?
– Теоретически – да.
– Как это понимать?
– Понимай так, что она до сих пор не проронила не единого слова. Даже стандартного «где я?» от нее не услышали. Похоже, она еще в шоке, но я не думаю, что это надолго. Просто она переживает те события так, словно они произошли несколько минут назад.
Конечно, Хан все это прекрасно понимал. Но он не мог позволить ей и дальше пребывать в прострации. Он делал на нее слишком большую ставку, чтобы спокойно плыть по течению, полагаясь на волю случая.
– Когда я смогу ее увидеть? – жестко спросил Хан.
– Послушай, старик, – Влад постарался быть убедительным, – я ведь сказал тебе, что она пока не готова!
– Вот я ее и подготовлю, – прервал его Хан. – Буду через полчаса.
Он бросил трубку и несколько минут в задумчивости пережевывал свою прямо-таки огромную багровую губу, которая, видимо, и стала такой вследствие этой не очень аппетитной привычки. Потом снова схватился за телефон. Быстро потыкал волосатым пальцем по кнопкам, ошибся, матюгнулся и снова набрал номер. На этот раз удачно. Груздев отозвался немедленно.
– Через пять минут машину к подъезду, – коротко приказал Хан.
– Понял, – столь же коротко отозвался Груздев и моментально дал отбой.
И снова, как и пять минут назад, Хан почувствовал приступ интуиции и словно наяву увидел, как исполнительный Груздев складывает микрофон своего мобильного телефона, кладет трубку во внутренний карман пиджака и едва ли не бегом бросается к стоящему в готовности «Кадиллаку».
Хан едва заметно улыбнулся. Толик Груздев был предан ему бесконечной, бескорыстной, почти собачьей преданностью, и Хан нисколько не сомневался: в случае чего Груздев не предаст его. По крайней мере очень сложно представить себе ситуацию, в которой Груздев пошел бы на это.
Поочередно хрустнув большими пальцами каждой руки, Хан потянулся за стоящей на столе минералкой, поддев своими металлическими зубами пробку, сорвал ее, сплюнул на стол и налил себе полный стакан. Тремя большими глотками опорожнил его. Хлопнул ладонями по столешнице и поднялся на ноги. Взглянул на часы. Было девять утра. Что ж, самое время для деловой беседы…
Хан поднял жалюзи и глянул вниз. Дворник в драной фуфайке с торчавшими из прорех клочьями ваты монотонно швыркал облупленной метлой по асфальту. Вокруг него плыли смерчики пыли. Он, как обычно, находился в глубоком похмелье, что было заметно даже с высоты третьего этажа, и даже не шелохнулся, когда из-за угла дома стремительно вывернул черный «Кадиллак» и устремился прямо на него. Но не доехав нескольких метров, «Кадиллак» притормозил, и тут же послышалось гудение клаксона. Дворник нехотя сошел на обочину. Груздев тут же притопил газ.
С улыбкой покачав головой, Хан опустил жалюзи и, отряхнув локти, застегнул пиджак на верхнюю пуговицу. Сцена за окном была совершенно типичной, ежеутренней, и это являлось хорошим предзнаменованием. Значит, день пройдет, как задумано, и никаких неожиданностей не принесет.
Спустившись вниз, Хан залез в машину, тяжело плюхнулся на сиденье и коротко скомандовал:
– В больницу.
Груздев понял его мгновенно. И не стал спрашивать, в какую именно больницу понадобилось его боссу и для чего, а только понимающе кивнул и рванул с места, уже не обращая внимания ни на изрыгающего проклятия дворника, ни на стайку голубей, облепившую дорогу перед автомобилем. Груздев был в курсе последних событий и знал, что от него требуется.
Двадцать минут спустя Хан уже подымался по широкой лестнице нового больничного корпуса, куда почти месяц тому назад перевел из захудалой районной больницы пациентку в бессознательном состоянии, к которой проявлял столь большой интерес. И, надо заметить, что за прошедший месяц этот интерес не только не иссяк, но даже еще возрос, особенно после последних событий, когда Стэн прибрал к рукам его дальневосточные контракты.
Влад встретил его в своем кабинете привычным кислым выражением на лице и крепким рукопожатием.
– Она только что заснула, – сообщил он, указывая Хану на кресло. – Я так и не смог добиться от нее ни слова. Знаешь, у меня подозрение, что это не просто шок, а что-то более серьезное. Окажется ли она тебе полезной, если у нес не все в порядке с рассудком?
– Это как раз то, что мне нужно для моих планов, – отозвался Хан. – Хотя обычно я предпочитаю работать с нормальными людьми. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да уж, – сказал Влад. – Понятие нормальности стало в последнее время весьма растяжимым! Да ты присаживайся, в ногах правды нет.
Но Хан отмахнулся.
– Обойдусь. Я не затем пришел, чтобы торчать в твоем занюханном кабинете. Веди меня к ней, у меня совершенно нет времени.
– Но она спит!
– Придется очень нежно ее разбудить.
Влад знал, что спорить с Ханом бесполезно. Ни к чему хорошему спор не приведет – будут раздраженные крики, ожесточенные жесты, брызги изо рта, и даже самый упрямый человек в конце концов махнет на все рукой и скажет: «Черт с тобой, делай что хочешь!» Да, сложный человек Хан. И чертовски тяжело быть его другом. Тем более если эта дружба длится вот уже сорок лет, зародившись еще в те стародавние времена, когда не было ни Хана, ни Влада, а были Сережка Степченко и Владик Жиров, худющие, стриженные под «ноль» мальчишки в мешковатых одеждах, доставшихся им от старших братьев. Давненько это было!
Не сказав больше ни слова, Влад вышел из кабинета и повел Хана по этажам и переходам к палате номер 401, где и находилась сейчас та пациентка, к которой проявлял столь пристальный интерес его друг Хан.
Всю дорогу Влад молчал, Хан же наоборот – разговорился вдруг, стал многословен и все время пытался ему что-то объяснить, и было невооруженным глазом заметно, что чувствует он себя не совсем уютно из-за своего упрямства. Когда они подошли к двери с матовым стеклом по центру, на котором красной краской стоял трафарет «401», из палаты вышла молоденькая медсестра в высоком колпаке и, увидев Влада, смущенно заулыбалась. Влад тоже ей улыбнулся. «Ах ты, старый кобель», – довольно подумал Хан.
– Как она? – спросил Влад у медсестры.
– Спит, – отозвалась та.
Влад глянул на Хана так, будто хотел сказать: «Ну, что я тебе говорил!», но Хан и бровью не повел.
Они вошли в палату. Это был небольшой одноместный бокс, в который, по настоятельной просьбе Хана, Влад перевел пациентку в первый же день ее пребывания в больнице. Хан изо дня в день в течение целого месяца ждал ее пробуждения и готовил разговор, который вести в общей палате на четыре-шесть койко-мест было просто невозможно.
Бокс был маленький – около двух метров в ширину и около трех в длину. Поперек по центру стояла кровать, в изголовье – белая тумбочка, на которой в медицинском стакане с носиком стоял очень милый букетик полевых цветов. Узкое оконце было задернуто белыми занавесками, но солнце уже поднялось над тополями во дворе и прямой наводкой било точнехонько в окно, и временами казалось, что белая ткань вот-вот обуглится, вспыхнет и весело займется жарким алым пламенем.
Под окном одиноко стоял чуть покосившийся деревянный стул. Хан пододвинул его поближе к кровати, сел, закинул ногу на ногу и жестом дал понять Владу: «Дальше я все сделаю сам, оставь нас одних». Закусив губу, Влад кивнул, пристально посмотрел на спящую пациентку, снова кивнул и покинул бокс.
Какое-то время Хан сидел в полной тишине и неподвижности, собираясь с мыслями. Он очень долго готовил свою речь, ежедневно прокручивал се в голове, каждый раз добавляя что-то новое, более убедительное, но сейчас не знал, с чего начать. Он даже начал испытывать нечто похожее на волнение и, чтобы не поддаться ему, осторожно взял Бекки за подбородок, повернул ее лицо к себе и слегка шлепнул по шоке.
Она мелко вздрогнула. Хан тут же отшатнулся от нее, сцепил пальцы замком и изобразил доброжелательную улыбку.
Час, которого он так долго ждал, наконец пробил.
Веки у молодой женщины чуть шевельнулись, стало заметно, как бегают под ними глазные яблоки, а потом вздрогнул и пушок длинных ресниц, и глаза слегка приоткрылись. Ресницы слиплись, и разлепить их ей удалось лишь после некоторого усилия, зато глаза раскрылись настолько широко, что Хан почувствовал, как сжалось у него сердце. Глаза были огромные и какие-то пустые, радужные оболочки – цвета каштана, мелкие точки черных зрачков направлены прямо ему в переносицу. Он даже почувствовал, как засвербило у него между глаз. И тогда он потер рукой переносицу и громко сказал:
– Доброе утро…
Взгляд женщины не утратил своей пустоты.
– Доброе утро, – повторил он. – А для вас оно действительно доброе, Лариса Семеновна.
Часть пустоты в ее взгляде уступила место легкой заинтересованности.
– Да-да-да, я говорю совершенно искренне. – Хан сказал это и понял вдруг, что совершенно не верит в собственные слова, и это было плохо, потому что женщина, которая лежала перед ним на кровати и продолжала взглядом буравить его переносицу, совершенно явно ждала продолжения – продолжения искреннего и убедительного, иначе она просто не станет с ним разговаривать.
Чтобы выиграть время, Хан, насколько это было возможно, ласково улыбнулся ей и сделал жест, который должен был означать: «Все обстоит так, как обстоит, и я тут совершенно ни при чем…»
Потом он сказал:
– Наверное, вы сейчас спрашиваете себя, Лариса: «Что это за тип и что ему от меня понадобилось?» Совершенно справедливый вопрос. И я отвечу вам на него очень коротко: «Я ваш друг, Лариса. Старый добрый друг».
Бекки на секунду устало прикрыла глаза и отвернулась. Было ясно, что в «старых добрых друзей», тем более невесть откуда взявшихся, она не очень-то верит. Но Хан был убежден, что она заговорит, – просто ей надо еще немного времени, чтобы окончательно прийти в себя и осознать реальность. Очень тяжелую и очень печальную реальность.
И Хан не ошибся. Молчание в палате длилось не более полминуты, потом Бекки повернула к нему голову и едва слышно спросила:
– Что с моим сыном?
Хан опустил глаза. Это означало полное понимание и уважение к ее горю.
– К сожалению, Лариса, по этому поводу я не могу сообщить вам ничего утешительного. Очень неприятно, что именно мне выпало сообщить вам эту новость, но бандиты застрелили его, Лариса. Я похоронил его рядом с отцом.
Бекки зажмурилась. Хан ждал, что она сейчас заплачет, застонет или у нее начнется вполне понятная истерика, но ничего подобного не произошло. Полежав некоторое время с закрытыми глазами и крепко сжав маленькие кулачки, Бекки трижды глубоко вздохнула и снова устремила на него взгляд.
– Как давно это было?
– С тех пор прошел месяц.
– Я так долго была без памяти?
– Да, Лариса Семеновна… К сожалению.
– Когда меня отсюда выпустят?
– Вы хотели сказать «выпишут»? Это не тюрьма, Лариса, это больница. А с выпиской, я думаю, врачи тянуть не будут. Похоже, ваше физическое состояние быстро приходит в норму.
– Кто? – спросила Бекки.
Хан набычился.
– Простите, Лариса, я вас не совсем понял!
– Кто это сделал с моей семьей? Их поймали?
Хан понимающе кивнул, но тут же развел руками, чтобы Бекки не истолковала неправильно этот кивок.
– Мне известно, кто это сделал, но милиция, к сожалению, оказалась бессильной. Это бандит очень высокого ранга, чтобы милиция могла его так запросто арестовать. Там ведь тоже работают обычные люди, с обычными проблемами и обычными семьями, как у всех.
– А вы разве не из милиции?
Хан помотал головой.
– К этому ведомству я не имею никакого отношения. Я по другой части.
– И по какой же, если не секрет?
– Вы можете мне не верить, Лариса, но я действительно ваш друг. Именно я поместил вас в эту клинику, не сочтите это попыткой покрасоваться перед вами. Я хорошо знал вашего мужа, Андрея. В свое время я предупреждал его, что негоже вести дела с таким человеком, как Стэн, и что их дружба не может длиться долго. Так оно и оказалось. Андрей был хорошим парнем, но редко слушал советы старших.
Хан замолчал; подумал, что не стоило, пожалуй, так резко осуждать ее мужа – для нее все происшедшее еще не было событием месячной давности, как для него и остальных, – для нее все это произошло буквально вчера. Она умная, она не может не понимать, что во многом вина за случившееся ложится на плечи ее покойного мужа, но она всего лишь женщина, и ей нужно время, чтобы пережить это.
– Лариса, – сказал он осторожно. – Не поймите меня превратно, я вовсе не хотел говорить ничего дурного о вашем муже. Я просто хотел, чтобы вы мне поверили. Вы мне верите?
Ответом ему был ничего не выражающий взгляд. Верила она ему или нет – этого он так и не понял. Он даже подумал, что слишком поторопился и лучше перенести этот разговор на другой день, как она вдруг слегка приподняла голову с мятой подушки и сказала:
– Вы так и не ответили мне. Кто вы такой?
– Меня зовут Сергей. Сергей Петрович Степченко. Многие называют меня Ханом, но мне это не очень нравится. С вашим мужем мы познакомились около двух лет назад, когда мои коммерческие интересы пересеклись с его коммерческими интересами, и долгое время мы оба извлекали из этого порядочную выгоду. Так могло бы продолжаться и дальше, но Андрей позарился на деньги одного очень нехорошего человека. Его зовут Стэн. Вам что-нибудь говорит это имя?
Женщина медленно опустила веки.
– Да, я слышала это имя от мужа.
– Это не имя, Лариса, – сказал Хан. – Как ни печально, это обычная бандитская кличка, и с тем, кому она принадлежит, не стоит иметь дело здравомыслящему человеку. К сожалению, Андрей понял это слишком поздно, хотя я и пытался удержать его от этой связи.
– А Пашка? – тихо спросила Бекки.
– Что – Пашка?
– Вы врете, они не могли его убить… Зачем им убивать пятилетнего мальчика? Его похитили.
Она ничего не спрашивала, она просто хотела преподнести свои слова как непреложный факт, по секунду спустя Хан понял, что она и сама не верит в то, что говорит, потому что она вдруг махнула рукой и снова уронила- голову на подушку. Раздался протяжный всхлип. Он понял, что сейчас очень удобный момент, что надо продолжать, но вдруг испугался: а не возымеют ли его слова эффект, обратный ожидаемому? Может, лучше тихонько извиниться и уйти, оставить ее один на один с теми фактами, которые он ей поведал?
Он поднялся со стула и положил руку Бекки на плечо.
– Лариса Семеновна, может, мне уйти?
– Нет, останьтесь!
Ответ прозвучал столь резко, что от неожиданности он отдернул руку, словно обжегшись.
– Останьтесь, – повторила Бекки.
Он снова сел на стул.
– Зачем вы пришли?
– Хм… Все это время я беспокоился о вашем состоянии и не мог не прийти, узнав, что вы наконец очнулись. Я старый бывалый человек, Лариса, и чувствую себя в некотором роде обязанным…
Он чувствовал, что говорит какие-то стандартные, избитые фразы, но поделать с этим ничего не мог: она задавала конкретные вопросы, и он должен был отвечать столь же конкретно, чтобы не вызвать подозрений.
– Обязанным мне? Но я вас совсем не знаю.
– Зато я хорошо знал вашего мужа.
– Вы хотите мне чем-то помочь?
Вскинувшись, он развел руками.
– Все, что в моих силах, Лариса. Лечение, жилье, деньги, если понадобится…
– Забудьте об этом, – сказала она. – Жилье у меня имеется.
– Но это уже совсем не то жилье, к которому вы привыкли, – заметил он осторожно. – Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, он наделал массу долгов.
Она пропустила эти слова мимо ушей.
– Забудьте. Единственное, чего я хочу, чтобы тот человек был наказан. Это вы сможете сделать?
– Наказан… – задумчиво повторил Хан, внутренне возликовав: разговор наконец-то вошел в нужное русло. – Хм… Я уже говорил вам, Лариса, что Стэн – не простой бандит с большой дороги, голыми руками его не возьмешь. И потом: мне не совсем ясно, что вы имеете в виду под словом «наказан».
– Ну должны же принять какие-то меры. Суд, милиция.
– Милиция, как я уже сказал, тут совершенно бессильна, – прервал ее Хан. – Даже если мы с вами подадим на него в суд и найдем доказательства его вины, не думаю, что результат будет благоприятным. Черт возьми, мы с вами не в Америке, Лариса, подобные дела у нас так не делаются!
– А как у нас делаются подобные дела?
– Быстрее и жестче, чтобы самому не оказаться в проигрыше.
– Что вы этим хотите сказать?
Хан издал тяжелый вздох, который должен был означать стремление помочь несчастной женщине и вместе с тем – осознание сложности поставленной перед ним задачи.
– Во-первых, Лариса, я хочу знать: действительно ли вы намерены призвать к ответу этого человека?
Взгляд Бекки ясно дал понять, что комментарии излишни.
– Тогда, во-вторых, я хочу объяснить вам создавшееся положение. Если действовать в рамках нашего несовершенного законодательства, то мы окажемся в проигрыше, даже не успев начать дело. Это первый постулат. Второй постулат: начав дело, мы обязаны будем довести его до конца. Назад у нас с вами пути не будет, Лариса. И, наконец, третье: для Стэна и его людей вы мертвы; похороны проходили в большой секретности, да и Стэна уже давно нет в Городе, так что ему неизвестно, что вам удалось выкарабкаться. А также то, что к этому был причастен я. И мне бы очень не хотелось, чтобы он об этом узнал. Вы согласны с моими постулатами?
– Согласна, – подумав, медленно отозвалась Бекки. – Но я не совсем понимаю, к чему вы клоните?
– Уверен, Лариса, что ваши мысли совпадают с моими. Стэн – известная сволочь, он принес горе не только вам. Вы – лишь продолжение весьма трагической эпопеи. И в ваших силах положить этому конец. Охрана у него поставлена слабо, вот только свое местонахождение он всегда тщательно скрывает. Но это я возьму на себя. А уж дальше – ваше дело.
С округлившимися глазами Бекки приподнялась на локтях.
– Вы хотите сказать, что я должна его убить?
– А разве вам самой этого не хочется? Не надо кривить душой: этого хотят все, кто когда-либо имел дело со Стэном, но еще ни у кого пережитое горе не превалировало над страхом перед ним. Вы же, Лариса, в данном случае исключение. Вы единственная способны выполнить наш план.
Хан чуть было не сказал «мой план», но вовремя спохватился. Бекки раздвинула локти и рухнула на подушку.
– Уходите, – сказала она, не глядя на Хана.
Хан не шелохнулся. Он не мог поверить, что все его планы пошли коту под хвост.
– Уходите, – жестко повторила Бекки. – Мне все надо обдумать. Одной!
Хан встал. Вынул из кармана визитную карточку и положил на тумбочку у кровати.
– Что ж, это ваше право, – сказал он. – Ей-богу, я искренне хочу вам помочь, – он кивнул на визитку. – Вы всегда сможете найти меня по этому телефону, это сотовый. До свидания, Лариса.
Повернувшись, он вышел из палаты. Когда дверь за ним закрылась, Бекки натянула одеяло на голову, и из- под него донесся приглушенный плач.
Когда они подошли к выходу, к распахнутым в духоту июльского дня дверям, эхо от их звонких шагов еще слышалось где-то в самом конце коридора. У порога Влад остановился, как будто этот исшарканный деревянный приступок был некой границей, которую он не имел права переступать. Бекки тоже остановилась. Влад протянул ей полиэтиленовый пакет с портретом инфантильного байкера на «Харлее».
– Здесь красное вино, – сказал он. – Кагор. И банка красной икры. Не магазинная, это мне приятель привез с Камчатки. Свеженькая.
Бекки хотела отказаться, но Влад не дал ей и рта раскрыть.
– Не надо ничего говорить, – сказал он. – Это не презент, это лекарство, весьма полезно для крови.
И Бекки почувствовала вдруг, что ей действительно дьявольски хочется икры с красным вином, и не нашла в себе сил отвергнуть презент.
– Спасибо, – только и сказала она, принимая пакет.
– До свидания, Лариса. Если вдруг возникнут проблемы со здоровьем, смело обращайтесь прямо ко мне.
– Да, конечно, благодарю вас. До свидания, Владислав Иванович.
Она вышла на раскаленное крылечко. Солнце внимательно оглядело ее с недосягаемой высоты зенита и сразу же начало печь. Шуршал листвой в тополях ветерок, но никакой прохлады не нес, скорее наоборот – обдавал густым жаром, который буквально иссушал кожу, отвыкшую за месяц от воздуха и солнца.
Она прошла через больничный двор, то и дело сдувая липнущий к лицу аллергический тополиный пух, который снегопадом сужал поле видимости и белым покрывалом застилал бордюры асфальтовых дорожек. Кое-где дорвавшиеся до свободы мальчишки в больничных пижамах бросали па это покрывало зажженные спички, и тогда оно вспыхивало, и желтое пламя как по бикфордову шнуру устремлялось вдоль бордюра. В другое время Бекки ни за что не позволила бы себе спокойно пройти мимо этого опасного безобразия, и в лучшем случае отобрала бы у мальчишек спички, но сейчас она почему-то не чувствовала в себе желания вмешиваться в чьи бы то ни было дела. Желание у нее было одно: поскорее вернуться домой и увидеть, что с Пашкой все в порядке, что он жив и здоров, что бы там ни говорил ей давешний визитер, назвавшийся Сергеем Петровичем Степченко. Она не верила ему. Бандиты не могли убить ее сына – пусть они убили Андрея, пытались убить ее саму – но зачем лишать жизни пятилетнего мальчика? Не фашисты же, они, в самом деле, наверняка у кого-то из них есть и свои дети! Нет-нет, Пашка жив, наверное, он сейчас сидит дома или у соседей и ждет не дождется, когда вернется из больницы мама…
Пропустив летящий «уазик» «Скорой помощи», она прошла сквозь главные ворота и оказалась на улице. Местность, да и сама больница, были совсем незнакомыми. Странно, но за последнее время Бекки ни разу не задумывалась, в какой части города пребывает, и только сейчас, оказавшись за оградой больничного корпуса, поняла, что совершенно не знает, где находится. Значит – от дома далеко. Впрочем, там, вдалеке, за тополями, виднеется длинная мачта с прожекторами – уж не стадион ли это, мимо которого она несколько лет назад и три года кряду ездила на занятия в педагогическое училище?
Бекки вышла на затененный тополиными лапами тротуарчик и пошла по нему в надежде выйти к остановке автобуса. В кармане у нее бренчала кое-какая мелочь, которой хватило бы на билет – не более. Впрочем, ей ничего сейчас не было нужно. Просто хотелось домой.
Автобус пришел не скоро. Солнце пекло все яростней, поначалу Бекки попыталась укрыться под тополиной листвой, но вскоре поняла, что тень не спасает от страшной духоты. Она свирепствовала повсюду, где только возможно, и к тому времени, когда пышущий жаром автобус медленно вырулил из-за далекого поворота, Бекки чувствовала, как текут по спине струйки пота. По лицу и по груди тоже тек пот, и это было очень неприятно, тем более что вдруг активизировались огромные лохматые комары, налетевшие оголтелой стаей из ближайших кустов, так что последние минуты ожидания автобуса превратились в настоящую пытку.
Автобус оказался пуст. Кондуктор сонно прел где- то в начале салона и не мог найти в себе силы отправиться в далекое путешествие через весь салон, чтобы обилетить свою единственную пассажирку. Маршрут автобуса – «53» – ей был незнаком, и она во весь голос спросила:
– До «Маяковского» доеду?
«Маяковский» был известным городским кинотеатром, от которого было рукой подать до дома Бубновых, но то ли кондуктор очень редко посещал кинотеатры, то ли попросту еще не до конца проснулся, он буркнул что-то невнятное, почти не разжимая губ, и снова засопел, густо и неприятно потея.
До «Маяковского» они добрались через полчаса. Автобус к тому времени уже успел наполниться, стало нечем дышать и тошнотворно пахло потом. Кондуктор в конце концов нашел в себе силы проснуться и приступил к своим обязанностям, громко оповещая пассажиров: «Расплачиваемся, граждане, расплачиваемся!»
Бекки сошла на остановке, протиснулась сквозь толпу желающих наполнить автобус под завязку и торопливо направилась к дому. С каждой минутой она все больше ускоряла шаг, не в силах совладать с нахлынувшим на нее волнением: «Господи, там же Пашка меня ждет, а я тут еле телепаюсь! А может, у него нет ключа и он ждет меня где-то у соседей или еще того хуже – на улице, на жаре, голодный и брошенный!» Она все еще не могла осознать, что с тех пор, как в последний раз видела сына, прошло больше месяца, так же как не могла принять того, что его уже нет в живых. Скорее всего это была просто защитная реакция мозга – Бекки всегда считала, что если с ее сыном случится что-то страшное, то она вряд ли это переживет. И теперь, когда произошло все ЭТО, сознание отказывалось принимать действительность. Она даже не осознавала того, что этот отказ от реальности продлится очень недолго, лишь до той минуты, когда откроются двери ее квартиры…
К дому Бекки подошла совершенно уверенная в том, что сын дожидается ее на скамейке у подъезда, грустный и усталый от долгого ожидания. Но Пашки на скамейке не оказалось. Там сидела соседка из квартиры снизу, Наталья Санькова, дородная краснощекая женщина, в свои тридцать лет успевшая трижды побывать замужем, от каждого мужа заиметь по ребенку и в настоящее время вновь пребывающая в состоянии холостяцкого оцепенения. Едва приметив приближающуюся к ней Бекки, она тут же потянулась за сигаретой. Бекки подошла, натянуто улыбаясь.
– Здравствуй, Наташа, – сказала она, озираясь, ища глазами среди играющих во дворе детей сына. – Что-то Пашки моего не видно. Он не у тебя, случайно?
Наталья ответила не сразу. Какое-то время пялилась на Бекки, разинув рот, а когда поняла, что это вовсе не шутка, что ее соседка вовсе не способна на шутки такого рода, сразу отвернулась.
– Н-нет, – ответила она коротко. – Не знаю.
– Ты его не видела?
– Нет, – все так же односложно отозвалась та.
Бекки вздохнула и вошла в подъезд. Повернув в замочной скважине ключ, удивилась – замок был закрыт на один оборот. Как же так? Она же всегда наказывала Пашке, чтобы он, уходя из дома, закрывал замок на два оборота. Неужели он снова забыл все ее напутствия?
Открыв дверь, она вошла в квартиру. И окаменела. Прихожая была пуста. Совсем. Ничего, кроме линолеума на полу и кучи ненужного хлама в ней не было. Все еще не в силах ничего понять, она прошла на кухню. Там ее встретила та же картина – голый линолеум, голые стены, даже электрическая плита, которую они купили всего полгода назад, куда-то исчезла. Да что там плита – табуреток и тех не осталось. Лишь пакеты с крупой, макаронами и прочей дребеденью навалены по углам. И одинокий фикус на подоконнике.
Как околдованная, Бекки опустила пакет с презентом Влада на пол и подошла к тому месту в углу, где когда-то стояла мойка с шикарным итальянским смесителем. Сейчас там ничего не было, лишь торчали из стены две трубы с затянутыми вентилями да валялись на полу гофрированные шланги.
– Что это значит? – сама у себя спросила вслух Бекки, но еще не успела закончить фразу, как в памяти всплыли слова Хана: «Это совсем не то жилье, к которому вы привыкли. Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, Лариса, он наделал кучу долгов…»
Но она все еще не могла поверить в это. Она кинулась в комнаты, в надежде застать там совершенно иную картину, но ее надежды были напрасны – квартира была пуста. В Пашкиной комнате валялись на полу книги и всякий хлам – и все. Пашки не было.
«Да мало ли где он может быть? – поторопилась успокоить себя Бекки, чтобы осознание страшной реальности не успело заполнить пустоту, возникшую в мозгу после известия, которое ей принес Хан. – Он мог уйти гулять с друзьями, мог пойти в кино! Конечно, никогда раньше он этого не делал, тем более без моего разрешения, я даже не позволяла ему уходить со двора, ведь ему всего пять лет. Но меня так долго не было!»
Это было помутнение. Забыв обо всем, она кинулась прочь из квартиры, на улицу, чтобы немедленно отыскать среди играющих там детей своего сына или хотя бы узнать у них, где он может находиться.
Натальи на скамейке уже не было, там сидели девчонки и играли в «колечко-колечко».
– Настя, Настенька! Ты моего Пашку не видела? Нигде его нет, окаянного, ни дома, ни во дворе!
Она смотрела на семилетнюю Настю, как на последнюю свою надежду, как потерпевший кораблекрушение смотрит на горизонт в надежде увидеть дымок парохода, но в ответ последовали лишь пожатие плечами и недоуменный взгляд.
– Вы что, тетя Лариса, он же умер.
– Да! – тут же поддакнула крошечная Дашутка Лежнева. – Его давным-давно похоронили.
«Дети, девчонки, ни черта они не понимают! Понапридумывали всякой ерунды, даже слушать противно!»
Махнув на бестолковых девчонок рукой, она бросилась прочь от подъезда, к большому тополю во дворе, где на длинной нижней ветке раскачивались мальчишки, похожие на чумазых мартышек.
– Костик, Костик! Ты Пашку моего не встречал?!
