Николай Гейнце
В ночь под рождество

На дворе начали позванивать колокольцы, и тройка вскоре была готова.

– Останьтесь лучше, – начал быстро смотритель.

– Вот пустяки! – выбежал я на крыльцо и бросился в повозку. Староста застегнул передний замет.

Вьюга разыгралась вовсю.

– С Богом, трогай, – глухим голосом произнес смотритель, стоявший на крыльце, и быстро ушел в комнаты, сильно хлопнув дверью. Тройка понеслась. Колокольчик застонал.

Я не помню, долго ли мы ехали. Под однообразный звон я дремал, пригревшись в уголке со всех сторон закрытой кошмой ^[1] повозки.

Вдруг прекратившийся звук разбудил меня.

Колокольчика не было слышно.

– Что случилось? – крикнул я ямщику.

– Беда, барин, дорогу потеряли, заносит, – донесся до меня его голос.

Он, видимо, был в нескольких шагах от повозки.

Я отстегнул переднюю кошму.

Вьюга бушевала. Лошади стояли, понурив головы, изредка вздрагивая; повозка накренилась на бок и почти уже до половины была занесена снегом. Луна ярко светила с почти безоблачного неба, но, несмотря на это, далее нескольких шагов рассмотреть было ничего нельзя, так как в воздухе стояла густая серебряная сетка из движущихся мелких искорок.

Снег падал хлопьями.

Ветер гудел и вдруг с силой рванул переднюю кошму и помчал далеко в поле.

Слева от меня, в двух шагах, выделялся на белой пелене поля большой деревянный крест.

Таких крестов не встречается нигде чаще, чем в Сибири. Они попадаются и около почтовых трактов, и близ проселочных дорог, и совсем в стороне от дороги, и служат немыми свидетелями совершившихся в этой «стране изгнания» уголовных драм, придорожных убийств и разбоев.