Николай Гарин-Михайловский
Еврейский погром
Какая-то баба вздыхает:
– Вот и Пасха: из жидов пух, а из русских дух…
* * *
Пришли войска.
Сухой барабанный треск несётся по пустым улицам.
Ловят, тут же на улице раскладывают и секут.
Множество слухов. Высекли даму. Высекли унтер-офицера с георгиевским крестом. Схватили графа С., но он распахнул пальто и показал свой форменный фрак со звездой.
Общество возмущено.
Одному офицеру в доме моего товарища в моём присутствии показали на дверь.
Он вышел на улицу и крикнул:
– Только попадитесь мне: всех перепорю!
Ловят облавами. Неожиданно с двух противоположных концов появляются из боковых улиц войска, сходятся и всех попавших в эту мышеловку подвергают допросу и суду.
Тут же расставляются скамьи, появляются розги.
Преображенская улица в средней своей части сплошь почти была заселена евреями.
Я шёл к товарищу, когда вдруг из двух боковых улиц с барабанным треском появились солдаты.
Я и все со мной метнулись, как рыбы, почувствовавшие сеть.
Куда? За кем-то я проскочил в подворотню.
Подворотня захлопнулась, и я очутился во дворе, битком набитом евреями.
Двор, как бы дно глубокого колодца.
Из раскрытых окон всех этажей этого колодца смотрели на меня глаза евреев.
Я один среди них русский, и ужас охватил меня.
Они теперь могли сделать со мной, что хотели: убить и бросить в эту ужасную помойную яму.
Может быть, кто-нибудь из них видал, как я курил папироску, поданную мне из разграбленного магазина. И меня схватят и вытолкнут на суд туда на улицу, откуда уже несутся раздирающие душу вопли. Просто со злобы вытолкнут… А там, может быть, как раз тот офицер… И я стоял, переживая муки страха, унижения, тоски.
Мгновения казались мне веками и с высоты этих веков на меня смотрели из всех этих этажей тысячи глаз спокойных, терпеливых. Смотрели, понимая, конечно, моё положение, точно спрашивая:
