bannerbannerbanner
Золотой скальпель

Николай Фёдорович Шахмагонов
Золотой скальпель

Полная версия

Гулякин с восторгом оглядел местность. Под солнцем горело и сверкало ярко-белое покрывало снега. На горизонте синели леса, чуть ближе пестрели крыши районного городка, примостившегося на берегу величавой Волги, русло которой ещё темнело студеной водой, ожидавшей скорого ледяного покрова.

А вокруг, словно большие пушистые снежинки медленно опускались на землю серебристые купола парашютов.

Потянув одну стропу, Михаил развернулся по ветру и приготовился к встрече с землёй. И вот ноги ушли в снег, и он, удачно сманеврировав, быстро погасил купол.

Поблизости приземлялись десантники. Многие сегодня прыгали впервые. Барахтался, пытаясь высвободиться из паутины строп Дуров, ему старался помочь Тараканов. А Мялковский стоял рядом, задрав голову, и с тревогой глядел вверх.

– Парашют не раскрывается, – неожиданно закричал он. – Смотрите, смотрите… Что же он?

Гулякин поднял голову и посмотрел туда, куда указывал Мялковский. Один десантник падал комом…

– Мялковский, за мной. Тараканов – остаётесь здесь, – скомандовал Гулякин и, определив, что десантник упал где-то на окраине города, поспешил туда.

Десантник лежал на левом боку в глубоком сугробе, наметённом возле плетня.

– Сержант Черных! – узнал Мялковский и, нащупав пульс, радостно воскликнул: – Жив!

Гулякин склонился над пострадавшим.

– Снег спас, снег возле плетня. А если б на открытом месте, – он махнул рукой. – Но состояние тяжёлое! Срочно нужна операция.

С аэродрома примчалась машина. Из неё с поспешностью вышли военврач 2 ранга Кириченко и начальник парашютно-десантной службы бригады лейтенант Поляков.

– Что с сержантом? – чуть ли не в один голос спросили они.

– Множественный перелом рёбер слева, – сказал Гулякин и, продолжая осмотр, прибавил: – Есть признаки внутреннего кровотечения.

Черных открыл глаза и, узнав Гулякина, через силу проговорил:

– Я ещё буду прыгать, доктор?

И даже попытался улыбнуться.

А к спасительному плетню уже сбегались местные жители, в основном, конечно, женщины и вездесущие дети.

– Какой дорогой быстрее попасть в больницу? – спросил Кириченко, обращаясь ко всем сразу.

– Здесь недалече. Там вон, за поворотом она, в переулке, – сказала женщина в телогрейке.

– Двухэтажный домик, белый такой?

– Он самый, сынок, он самый…

– Видел его. Мимо проезжали.

– Сержанта в машину, – распорядился Кириченко. – Давайте помогу. Осторожнее…

Несколько человек склонились над пострадавшим, аккуратно подняли его и положили в машину. Он не проронил ни звука.

Поехали потихоньку. Дорога-то ухабистая. Просёлок. Остановились у крылечка больницы. Гулякин взбежал по ступенькам и открыл дверь.

– Есть кто? – громко спросил он.

На голос вышла пожилая женщина в белом халате.

Поздоровавшись, Гулякин сообщил:

– Мы привезли пострадавшего. Нужно срочно оперировать, – и спросил – Хирург на месте?

– Нет хирурга, никого нет. На фронт все ушли. Один терапевт остался, да и он на вызове, в деревне.

– Хирурга нет? А кто ж оперирует? – удивился Гулякин.

– В область отвозим. А по мелочам и сама управляюсь.

– Вы фельдшер?

– Какой там?! Сестрой хирургического отделения здесь всю жизнь проработала.

Зашёл Кириченко. Сразу оценил обстановку. Тихо сказал, положив Гулякину руку на плечо:

– Ну, Миша, решайся. Ты же хирург…

Медлить было нельзя.

– Мне не приходилось делать таких операций! – сказал Гулякин.

– Иного выхода нет, Миша, – сказал Киричнко. – Жизнь сержанта в твоих руках. В твоих, Миша! Приказать не могу, но… решайся, – и, обратившись, к медсестре спросил: – А вы поможете?

– Конечно, о чём разговор. Операционная у нас в порядке, хоть и не используется давно.

Нашлись и носилки. Это ж не в машину перенести, что остановилась в двух шагах. Тут нужно было аккуратно доставить в операционную, которая оказалась на втором этаже.

Сержанта внесли в комнату, сообщавшуюся с операционной, осторожно поставили носилки. Медсестры тут же сделала инъекцию морфия и камфары с кофеином. Стала готовить внутривенное вливание физиологического раствора.

Лицо сержанта было бледным, пульс едва прощупывался. С помощью Мялковского и медсестры Гулякин осторожно освободил пострадавшего от оставшихся элементов снаряжения и одежды. Сразу обнаружил кровоподтёки на коже левого плеча и левой ноги. Нижняя часть груди была деформирована.

«Каковы же повреждения? – попытался определить заранее, до начала операции. – Очевидно, пострадали селезёнка, печень, лёгкие. Упал на левую сторону – значит, слева переломы рёбер. Да, явно разрыв селезёнки».

Коротко доложил стоявшему рядом Кириченко уточнённый диагноз.

– Кто оперировать будет? Вы? – спросила медсестра, уловившая то, о чём говорили военные медики, когда узнали, что в больнице нет хирурга.

– Да, оперировать будет военврач третьего ранга Михаил Филиппович Гулякин. Я давно уже администратор, да и прежде был не хирургом, а терапевтом. Ну а он у нас хирург.

Прежде Михаил Гулякин не думал, что вот так, в такой обстановке и при подобных обстоятельствах придётся делать столь сложную операцию. Да, ему приходилось нередко быть ассистентом у опытных хирургов. Ему даже доверяли операции, но операции далеко не такие, как предстояла теперь. Ещё на аэродроме, осматривая сержанта, он не сомневался, что в ближайшей больнице наверняка есть хирург. Ну и Кириченко рядом. Почему-то казалось, что уж Кириченко-то справится с задачей… А вот ведь как всё повернулось!

В предоперационной было тихо. Все с надеждой смотрели на Гулякина. Много раз впоследствии он ловил на себе подобные взгляды, когда речь шла об очень тяжёлых операциях. Но это было потом. А в те минуты он не то чтобы растерялся, нет, он просто пытался определить, справится ли. Ведь действительно ещё не имел необходимого опыта для такого сложного хирургического вмешательства.

Ответственность! Огромная ответственность! А если неудача? Какого молодому хирургу начинать с неудачи?

Гулякин неуверенно спросил у Кириченко:

– Может, всё-таки поручить более опытному хирургу?

– Ко-о-му? – начиная терять терпение, протянул Кириченко.

Гулякин назвал начальника физиологической лаборатории военврача Кунцевича и врача Яковенко из другой бригады.

– Не думал, Миша, что ты предложишь такое, – упрекнул Кириченко, – не думал, что, боясь ответственности, попытаешься уклониться от помощи десантнику, жизнь которого в твоих, только в твоих руках.

– Я не уклоняюсь. Я хочу, как лучше для сержанта…

– Лучше? А тебе известно, что Кунцевич – опытный преподаватель, много лет прослужил в Военно-медицинской академии, прекрасно знает биохимию, но никогда не делал операций? Тебе известно, что Яковенко находится в двадцати километрах отсюда и пока машина доберётся до него, пока привезёт сюда, если он вообще на месте и не придётся его искать в подразделениях, пройдёт столько времени, что он окажется уже не нужен…

Кириченко не хотел приказывать, но время на разглагольствования истекло. Сержанта уже перенесли на операционный стол.

– Всё! Решение принято! Будешь оперировать ты, Миша. Верю, что сделаешь всё возможное!

Твёрдость начальника, уверенность, с которой он поручил такое ответственное дело, придали Михаилу силы.

– Больной готов? – спросил он у медсестры.

– Готов!

– Ассистировать будете вы и фельдшер Мялковский. Очевидно, потребуется кровь…

– Об этом позабочусь, – сказал Кириченко. – Я уже вызвал младшего врача бригады Тарусинова и фельдшера-лаборанта. Приступайте к операции.

Дверь открылась, и на пороге появился комбат старший лейтенант Жихарев. Из-за его плеча выглядывал комиссар Коробочкин.

– Что с Черных? – спросил комбат.

– Скоро узнаем, – ответил Кириченко. – Гулякин будет оперировать. Состояние тяжёлое. Черных в рубашке родился. С этакой высоты… И надо же. Сугроб, наверное, единственный во всей округе, спас.

– Разберитесь, что случилось, – приказал комбату начальник парашютно-десантной службы бригады лейтенант Поляков. – Нужно выяснить, почему не раскрылся парашют. Это важно знать всем – и нам, и, – он кивнул на всё ещё открытую дверь в операционную, – его товарищам.

Пока Гулякин тщательно мыл руки, медсестра подготовила стерильный халат, помогла надеть его и подала перчатки.

Затем быстро подготовилась сама и вслед за Гулякиным вошла в операционную, где уже находился Мялковский. Туда же поспешил и Кириченко.

– Так, прошу дверь закрыть. К столу посторонним не приближаться, – уже твёрдым голосом, которым отдают приказы, – распорядился Гулякин.

Он подошёл к операционному столу, и в памяти его сразу ожило всё, чему учили преподаватели в институте и хирурги в клинике, которым он ассистировал во время дежурств. В больнице аппаратуры для проведения общего наркоза не оказалось, не было и анестезирующих средств общего обезболивания. К счастью, нашёлся раствор для местной анестезии.

Аккуратно обработав поверхность грудной клетки, Гулякин взял из рук сестры шприц с новокаином и ввёл анестезирующий раствор в места, из-под кожи выступали обломки рёбер.

Тут же вспомнилась заключительная напутственная лекция начальника кафедры военно-полевой и госпитальной хирургии военврача 1 ранга профессора Левита. Она так и называлась: «Как поступать на фронте».

Медленно, словно что-то постоянно обдумывая, профессор расхаживал по кафедру, вовсе не по-профессорски, а дружески говоря:

– Огнестрельную рану всегда сопровождают кровотечение, шок, инфекция… Поэтому наипервейшая обязанность каждого врача – остановить кровотечение, ввести анестезирующий раствор в места перелома костей…

Гулякин сделал первый разрез. В полости живота оказалось много крови. Предположение, что при ударе о землю произошёл разрыв селезёнки, к несчастью, подтвердилось.

Что же делать? Ему не доводилось не только оперировать самому, но даже и наблюдать, как работают другие хирурги при подобном повреждении. Конечно, теоретически он знал порядок операции, но его охватило беспокойство: удастся ли справиться практически?

 

Посмотрел на Кириченко. Тот казался спокойным, хотя, наверное, тоже понял, что жизнь сержанта – на волоске висит.

– Мялковский, следите за пульсом, – распорядился Кириченко. – Миша, смелее, всё будет в порядке.

«А ведь даже не предполагает, каково мне сейчас, что впервые берусь за столько сложное дело, – подумал Гулякин. – Надеется на меня, верит, что справлюсь. Верят и Мялковский, и медсестра, которая уже приготовила очередной хирургический инструмент, но имя и отчество которой так и не успел спросить, верят и командир батальона с комиссаром, что остались за дверью. Я обязан справиться!»

– Ну что же ты, Миша? Всё готово, – спокойным тоном проговорил Кириченко.

И снова твёрдый, голос военврача 2 ранга вселил уверенность, придал силы.

Тщательно осушив полость живота, Михаил аккуратно перевязал повреждённые сосуды и удалил селезёнку, глубокие трещины которой уходили к сосудистой ножке. Осмотрев другие органы, и не обнаружив повреждений, стал накладывать швы.

– Ну вот, кажется, и всё, – облегчённо вздохнул Кириченко.

– Нет, – отрицательно покачал головой Гулякин. – Необходимо переливание крови.

Вызванные младший врач бригады и лаборант уже доложили Кириченко, что подобраны два донора с первой группой крови, что, кроме того, готовится консервированная кровь.

После переливания крови самочувствие сержанта Черных заметно улучшилось: стало ровным дыхание, нормализовался пульс. Но угроза жизни ещё существовала. Дежурить у операционного стола Гулякин приказал Мялковскому, чтобы в случае ухудшения состояния, немедленно вызвать его.

Сняв халат и перчатки, Гулякин вышел из операционной. Кириченко крепко пожал руку:

– Спасибо. Ты даже не представляешь, Миша, что сегодня сделал! Сложнейшая операция и в таких условиях! Это же.., – Кириченко махнул рукой и, обняв Гулякина, прибавил: – Это настоящая победа.

– Первая моя операция! – устало сказал Гулякин.

– Неужели первая?! – удивлённо воскликнул комиссар батальона Коробочкин, который тоже подошёл, чтобы поблагодарить и поздравить с успехом. – Никогда не оперировал?

– В институте в основном ассистировал. Ну а операции доверяли простейшие, да и то под руководством опытных хирургов. А такие вот операции и в клинике делают очень редко. Практики в институте, да и на военфаке студенты и слушатели не получают.

– В таком случае поздравляю с боевым крещением! – сказал Жихарев, тоже обнимая Гулякина и пожимая ему руку.

– Почему же с боевым? – пожал плечами Гулякин. – В бою я ещё не был.

– Да разве это не бой? Разве сегодня ты не сражался с главным врагом, – смертью, что угрожала Черных? – убеждённо сказал Жихарев.

– Сражался! – улыбнулся Гулякин.

– И победил, – заметил военврач 2 ранга Кириченко. – Это и есть боевое крещение хирурга. А в бою участвовать не наше с вами дело. Наше дело быть всегда готовыми прийти на помощь раненым. Конечно, война нынче особая. Может, придётся и за оружие браться, чтобы защитить свой медицинский пункт или медсанбат. Но основное для нас – врачебная помощь раненым.

Кириченко вышел на крылечко. За ним последовали остальные. После необычайного напряжения, после тревог за жизнь сержанта, все оживились.

– Кстати, вы слышали о подвиге военно-санитарного поезда? На днях указ был. Нет? – спросил Кириченко. – Так послушайте… Недавно наградили начальника поезда, начмеда и нескольких медсестёр. Фашисты, как уже известно, ни с какими правилами ведения войны не считаются. Вот и этот поезд несколько раз бомбили, хотя и видели на крышах вагонов красные кресты. Тогда-то начальник поезда и решил создать из медперсонала команду стрелков-зенитчиков. Командующий армией придал поезду три зенитных-пулемёта. При очередной транспортировке раненых фашистские стервятники как всегда сунулись за лёгкой добычей. Сунулись, как на воздушной прогулке. И тут ударили по ним из пулемётов. Два бомбардировщика сразу сбили, один крепко повредили. Вряд ли он дотянул до линии фронта. Остальные драпанули… Вот так. Нас это касается в первую очередь. Мы будем драться за линией фронта. А фашисты раненых не щадят, тем более десантников…

Комиссар Коробочкин как бы подвёл итог свершившемуся:

– Знаете! Сегодня и ещё одно очень важное событие произошло. На глазах у всего батальона у Черных не раскрылся парашют. Да что там батальона? Вся бригада уже знает, небось. И корпус скоро будет знать – солдатский телеграф работает быстро. Так вот! Сержант упал с такой высоты, что, казалось бы, всё – никаких шансов. А наш же, наш родной военврач третьего ранга, наш начальник батальонного медпункта спас его! Какую веру это придаст десантникам, которые в бой пойдут! Веру в то, что сильная у нас медицина. Спасёт, если что.

– Да, такая вера тоже ведь нужна, когда в бой идёшь, – согласился комбат Жихарев.

Скоро на фронт

Как-то вечером Николай Ляшко сказал Михаилу Гулякину:

– Знаешь, по всему чувствуется: скоро на фронт.

– В том-то и дело, – оживился Михаил, радуясь, что можно поделиться волновавшими его мыслями. – Вот, думаю теперь, как быть? Может, оформить через местные власти квартиру для мамы с братьями и сестрой? Вдруг они всё же приедут, а жить негде. Да и меня здесь не будет. Кто поможет?

– Попроси, конечно, попроси. Может, что-то и выделят, – сказал Николай и тут же предложил: – Хочешь я с тобой поживу там, чтобы скучно не было? Признаться, надоело в гостинице. Тебя по ночам дёргают к больным. Спать не дают. Да и я волнуюсь…

На следующий день вместе сходили в квартирное бюро. Михаилу предложили занять две комнаты в свободном и просторном доме бывшего директора школы. Дом находился рядом с расположением части.

Расплатившись с гостиницей и не указав своего нового адреса, Гулякин вместе с приятелем отправился на новую квартиру.

– Ты даже с Зоей не попрощался, – напомнил Николай.

– Зачем? Станет адрес просить, захочет встретиться. А надо ли это?

Перед тем как лечь спать, Гулякин написал домой ещё одно письмо, в котором указал свой новый адрес. Поторопил, намекая на то, что, возможно, уже скоро переедет из города в другое место. Долго думал, прежде чем написать эти строки. С одной стороны, не стоило беспокоить мать сообщением об отправке на фронт, но с другой – хотелось поторопить, хотелось повидаться перед отъездом. Да, впрочем, разве ей не понятно, что у каждого сейчас путь один – на фронт.

Запечатал письмо, прилёг, но заснуть не мог. Почему-то вдруг подумал о Зое.

«А правильно ли поступил, что тайком сбежал из гостиницы? Решит ведь, что всё потому, что она мне не нравится. Ну и пусть. Пусть так решит. Все ни к чему. Впереди фронт…»

…Прошло несколько дней. Гулякин каждый вечер просил Николая Ляшко заглянуть в гостиницу, чтобы узнать, нет ли вестей от мамы. Вестей не было.

В тот день Михаил возвращался со службы, когда было уже около полуночи. И вдруг заметил свет в окне своей комнаты. Побежал, подумав о том, что приехал кто-то из родных.

В прихожей его встретил Николай и тихо сказал:

– Тебя ждут…

Он рванул дверь и увидел сидящую за столом с книгой в руках Зою. Бросился в глаза какой-то особый порядок в комнате, который мог быть только благодаря прикосновению женских рук.

– Скрылся, – с укоризной сказала Зоя. – А я вот нашла! – она покраснела и замолчала.

– Давно ждёшь? – спросил Михаил, не зная, что ещё сказать.

– Да уж часа два – не меньше.

– Я сегодня задержался, да и не знал…

– Если бы знал, наверное, и совсем бы не пришёл? – спросила она, пытливо всматриваясь в его лицо.

– Ну почему же? Зря ты так думаешь.

– Потому что вижу – избегаешь меня.

Михаил не успел ответить, потому что вошёл Николай и спросил:

– Ну что, молодежь, чаю согреть?

– С удовольствием, – согласилась Зоя и спросила. – Остаться у вас можно, а то вон как поздно, да и погодка – метель метёт.

– Конечно, конечно, – сказал Николай, не обращая внимания на знаки, которые ему потихоньку делал Михаил. – Можешь занимать диван в смежной комнате.

За чаем говорил в основном Николай, стараясь развеселить насупленного Михаила и задумчивую Зою. Но, увидев, что это не удаётся, заявил:

– А теперь отдыхайте. Завтра трудный день.

– Располагайся, – сказал Михаил Зое и ушёл в свою комнату, прикрыв за собой дверь.

Утром, когда Михаил и Николай ушли на службу, Зоя осталась одна в квартире.

Николай был старше Михаила. Он ни о чём не спрашивал, а по пути даже сказал:

– Зоя хорошая девушка. Как для каждого из нас закончится война, мы не знаем. Живём надеждами. И она надеждой живёт.

В обеденный перерыв Михаил, забежав домой, увидел на столе записку:

«Если мои искренние чувства тебе безразличны или кажутся оскорбительными, скажи об этом прямо. Первой на встречу больше не приду».

Что делать? Снова и снова Михаил думал о том, что ждёт его уже в недалёком будущем. Вспомнилось, что говорил о десантниках преподаватель по авиационной подготовке: «Десантник – это человек, всегда готовый на самопожертвование!»

«Зачем связывать свою судьбу с милой Зоей, обрекать её на ожидание, на волнения? Её увлечение пройдёт, ведь время – лучший лекарь. А когда и где может быть следующая встреча? Этого никто не может сказать».

И всё-таки домой в тот вечер Гулякин вернулся пораньше. Вскоре пришёл и Николай. Сразу спросил:

– А где же Зоя?

Михаил молча протянул записку. Николай прочёл, подумал немного и решительно заявил:

– Ты должен ей что-то ответить. Так же нельзя. Она же просит.

– Постараюсь, хотя, если честно, не знаю, что отвечать.

На следующий день, встретив в городе подругу Зои, Гулякин попросил передать, чтобы Зоя вечером обязательно пришла к нему домой. Ждал с волнением, совсем не представляя, что скажет ей, но понимая, что сказать что-то надо.

Зоя робко вошла в комнату, присела к столу, положила перед собой томики Пушкина и Тютчева. Долгим, внимательным взглядом посмотрела на Михаила. Он почувствовал стеснение.

– Хочешь, почитаю стихи? – предложила она.

– Конечно, – с радостью согласился Михаил.

24 ноября 1941 года личному составу батальона был объявлен приказ о выступлении на Западный фронт.

– Выходим в восемь ноль-ноль, – говорил старший лейтенант Жихарев, – Совершаем марш в пешем порядке до города Энгельса. Там грузимся в эшелоны. Доложить о готовности к маршу сегодня в двадцать два ноль-ноль.

Гулякин поспешил в медпункт. К тому времени в работе медицинской службы батальона установилась строгая и чёткая система. В ротах помимо штатного санинструктора были теперь нештатные активисты-санитары. Гулякин обеспечивал их необходимыми медикаментами, учил действовать автономно, не дожидаясь подсказки фельдшера или санинструктора.

Вечером он собрал небольшое совещание, поставил задачи по обеспечению марша.

Своим подчинённым сказал:

– Понимаю, что вам самим будет трудно, очень трудно. Предстоит пройти около семидесяти километров. Но помните, на глаза у бойцов мы, медики, должны выглядеть молодцевато. Ведь на нас лежит ответственность за здоровье каждого, кто идёт в строю. И если кому-то плохо, вся надежда на нас, и взоры десантников тоже будут на нас обращены. Сами убеждали их, что мы их защитники в трудную минуту – при ранениях, травмах, да и просто болезнях.

Точно в назначенный час Гулякин доложил о готовности к маршу и отправился домой, чтобы хоть немного отдохнуть перед дальней дорогой.

– С Зоей-то попрощался? – спросил Николай.

– Когда же? Минуты свободной нет.

– Так сходи, ещё есть время. Нехорошо так.

– Нам же не рекомендовали сообщать местным жителям о выступлении на фронт, – напомнил Михаил.

– Можно подумать, что никто и ничего не поймёт. Целый корпус в одночасье снимается и куда-то марширует. Да и зачем говорить, что на фронт отправляют. Скажи, учения будут. Многие так и говорят. Ну а уж что подумают – то подумают.

Гулякин помолчал, видимо, размышляя, потом решительно сказал:

– Нет, я лучше напишу ей.

Он сел за стол и написал ласковое, нежное письмо. Пожелал стойкости в это суровое время. И, конечно, счастья.

Ещё было темно, когда бригада вышла на улицы. Но, словно по мановению волшебной палочки, поднялся весь город. Жители выстроились вдоль тротуаров, образовав длинный коридор, сквозь который проходили колонны десантников.

Женщины плакали, что-то кричали вслед, пожилые мужчины желали быстрой победы, просили бить германца, как били они в годы первой мировой войны.

И вдруг Гулякин услышал знакомый голос, пробившийся сквозь нестройный хор множества голосов. Кричала Зоя. Она стояла на тротуаре, махала рукой. И послышалось Михаилу самое желанное и дорогое:

 

– Буду ждать!

В Энгельс прибыли в час ночи. Не все одинаково перенесли марш. Михаил был удивлён тем, что крепкому и выносливому с виду Василию Мялковскому пришлось оказывать помощь. Василий совсем выбился из сил, и ему помогали идти Виктор Тараканов и Дуров.

В целом же марш прошёл успешно. Заболевших не было, не было и таких, кто не дошёл до конечного пункта.

Эшелон стоял на станции, паровоз – под парами. Хозяйственники спешно получали продукты на пусть следования. Михаилу Гулякину пришлось сразу же заняться проверкой их качества. К нему обращались командиры подразделений. Их беспокоило то, что многие красноармейцы, отказавшись от горячей пищи, повалились на пол в зале ожидания и заснули.

– Не беспокойтесь, они просто устали. Через часок-другой поедят с аппетитом, – успокаивал Гулякин.

Ему и самому не очень хотелось есть. Мысли о неотложных делах не оставляли времени подумать о еде.

В три часа ночи началась погрузка. И снова дел хоть отбавляй. Путь предстоял неблизкий, и Гулякин обошёл все вагоны, посмотрел, как разместились красноармейцы и командиры, как соблюдаются санитарно-гигиенические нормы.

Наконец, ранним утром паровоз дал длинный гудок, и эшелон медленно тронулся, постепенно набирая скорость. Застучали на стыках рельс и выходных стрелках множество колёсных пар.

Остановки в пути были крайне редкими и очень короткими.

– Спешим к Москве, – сказал Жихарев. – Настал наш черёд сразиться с врагом.

По тылам врага.

В конце ноября 1-й воздушно-десантный корпус был в основном готов к боевым действиям, а когда советские войска начали мощное контрнаступление под Москвой, его перебросили к линии фронта.

Бригада разместилась побатальонно в районе города Люберцы и в посёлках Дзержинский, Капотня, Малаховка. 2-й отдельный воздушно-десантный батальон дислоцировался близ аэродрома. Личный состав расписали по самолётам. Каждую минуту ждали приказа на десантирование в тыл врага.

Морозным декабрьским вечером 1941 года к Михаилу Гулякину на медицинский пункт пришёл комиссар батальона. Он раскрыл свою командирскую сумку и достал топографическую карту.

– Смотри Миша, знакомые места?

– Ещё бы, вот Мценск, Чернь, Скуратово, – оживился Михаил. – Я здесь всё исходил вдоль и поперёк. А вот и Акинтьево моё родное. Ну что ж, Николай Иванович, эту местность знаю хорошо, быть может, буду полезен не только как военврач.

А сам подумал: «Эх, если бы удалось повидать маму, сестру, брату Анатолия. А то ведь никаких вестей от них…»

– Как ты, наверное, понял, Миша, ориентировали нас на действия именно в этом районе. А там уж как решит командование. Обстановка на фронте меняется быстро.

И действительно, всё вышло несколько иначе. 10 декабря, вскоре после начала контрнаступления советских войск под Москвой, бригада была выброшена небольшими группами на пути отступления врага. С одной из групп было приказано десантироваться и Михаилу Гулякину со своими помощниками – санинструктором Таракановым и санитаром Мельниковым. Только вот действовать пришлось не южнее, как предполагалось первоначально, а северо-западнее Москвы.

Морозной ночью взревели двигатели самолётов. Летчики опытные, многие прошли закалку за Полярным кругом. Им сам чёрт не брат. Совсем недавно, пару недель назад производили выброску красноармейцев-добровольцев из стрелковых полков, чтобы остановить движение вражеских танков под Можайском. Без парашютов, в глубокий снег с минимальной высоты и на минимально возможной скорости. Теперь проще, теперь и высота нормальная и скорость обычная, разве что под крылом белая пелена, да и самолеты, словно не по воздуху летят, а в молоке плывут. С другой стороны, вражеских истребителей не встретишь.

Заняли места, приготовились. Пока проводилась посадка, кто-то раза два упомянул о необыкновенном, героическом десанте. Гулякин заинтересовался. А когда самолёт набрал высоту, услышал рассказ о том подвиге. И ясно представил себе картину…

Представим и мы себе, что произошло буквально в последние дни вражеского наступления на Москву, и буквально за несколько дней до начала контрнаступления. Тем более, сегодня нам известно уже значительно больше, нежели мог услышать военврач 3 ранга Михаил Гулякин в ту декабрьскую ночь, когда десантный самолёт уносил его в тыл врага для выполнения боевого задания.

Сталин разговаривал с командиром 3-й авиадивизии дальнего действия полковником Головановым, когда раздался звонок по ВЧ (высокочастотной телефонии). Командующий фронтом генерал армии Жуков доложил встревоженным голосом о том, что со стороны Можайска на Москву движется шестьдесят танков и до трёх полков пехоты на автомобилях. Остановить их нечем. Никаких наших подразделений и частей на этом направлении нет.

Не время было спрашивать, почему оборона на этом направлении оказалась эшелонирована столь слабо. Сталин спросил лишь одно:

– Ваше решение?

Командующий фронтом доложил, что решил собрать артиллерию двух стрелковых дивизий пятой армии, 32-й и 82-й, но для того, что бы перебросить их на участок прорыва, нужно любой ценой задержать танки, а задержать их нечем.

Сталин тут же позвонил командующему авиацией московской зоны обороны генералу Жихареву, коротко ввёл в обстановку и попросил ударить по танковой колонне силами фронтовой авиации.

– Это невозможно, товарищ Сталин. Низкая облачность не позволит нам нанести точный бомбовый удар, а против танков удар по площади не эффективен.

Сталин согласился с ним и обратился к Голованову:

– Может быть, выбросить десант?

– Вероятно, это единственный выход, – согласился Голованов, – Но здесь есть сложности. Выбрасывать десант с шестисот – тысячи метров в данной обстановке бессмысленно. Низкая облачность сведёт на нет точность выброски, а глубокий снег не позволит десанту быстро сосредоточиться в районе прорыва. К тому же, противник сможет расстрелять парашютистов в воздухе.

– Но не сажать же самолеты в поле перед танками противника? – с раздражением спросил Сталин.

– Да, это тоже невозможно, – подтвердил Голованов. – Часть самолётов неминуемо погибнет при посадке, да и приземление под огнём противника не приведёт к успеху.

– Каков же выход?

– Выход есть. Нужно высадить десант с предельно малых высот и на предельно малой скорости самолётами транспортной авиации. Глубокий снег в этом случае нам на руку.

Сталин долго молчал, затем сказал:

– Без парашютов? Как же это? Ведь люди погибнут.

– При выброске с парашютами погибнет больше. А в данном случае снег смягчит удар. Можно надеяться на незначительные потери. К тому же иного выхода у нас нет, – убеждённо сказал Голованов.

– Погибнут люди, – повторил Сталин, всё ещё внутренне сопротивляясь такому решению, хотя нельзя было не понять, что иного выхода просто нет.

– Товарищ Сталин, немецкие танки идут на Москву.

– Как вы собираетесь выбросить десант?

Голованов доложил, что на аэродроме транспортной авиации близ села Тайнинское находятся самолеты ПС-84 и ДС-З. Лётчики на них опытные, у каждого солидный налёт в различных метеорологических условиях. Пройти на бреющем над полем и обеспечить выброску десанта они вполне способны и прибавил:

– Остаётся найти резервные части, которые можно быстро доставить в Тайнинское.

У Сталина на карте были нанесены все самые свежие данные об обстановке, о расположении частей и соединений, о подходе резервов. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: ближе всех к Тайнинскому находились части стрелковых дивизий, следовавших маршем на формирование 1-й ударной армии в район Пушкино. Верховный попросил уточнить, где находятся они в данный момент, и, узнав, что подходят к Мытищам, приказал повернуть два стрелковых полка на аэродром.

– Какие силы мы можем десантировать? – спросил Сталин у Голованова.

– Каждый самолет может взять до тридцати десантников с противотанковыми ружьями из расчёта одно на двоих, с противотанковыми гранатами и личным оружием.

– Хорошо. Сколько у нас есть самолётов?

– Надо количество транспортников довести до тридцати, – сказал Голованов. – Пятнадцать в Тайнинском уже есть. Ещё пятнадцать прикажу перебросить с аэродрома Внуково из состава особой авиационной группы.

– Поезжайте в Тайнинское, – размеренно сказал Сталин. – Лично поставьте задачу лётчикам. Когда прибудут стрелковые полки, поговорите с людьми, обрисуйте обстановку и попросите от моего имени выполнить эту опасную задачу. Отберите только добровольцев. Только добровольцев, – повторил он.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru