Николай Дмитриевич Попов
Гирей – моё детство
Взгляд из будущего
Славное и горькое слово «Война»! Не видел её, но она жила во мне с осознанного детства своими последствиями: изуродованной землёй и людьми, славными и трагическими воспоминаниями, рассказами очевидцев о мужестве и героизме, подлости и предательстве.
Война своей реальностью задела меня напряжённостью труда в 67‑м году, когда Израиль пытался «оторвать» часть Египта, а мы, солдаты Советской Армии, и днём и ночью , отправляли Насеру оружие возмездия.
Война коснулась, задев сердце и душу в 68‑м на земле Чехословакии, где каждый куст и травинка кричали о вреде ввода наших войск в таком огромном количестве…
Война! Не ощутил напрямую и «Афган», и межнациональные конфликты, и чеченскую компанию, но понял необходимость случившегося и не всегда стратегически продуманную политику руководства страны.
Война! В ней о гуманизме много лжи, правда только одна – есть враг человечества… Священных войн тоже не бывает, ибо в любом убийстве нет святости.
Мой жизненный опыт и анализ калейдоскопа политиков, мелькнувших перед моими глазами, позволяют сделать удивительный вывод: для политиков, жаждущих власти любой ценой, есть только одно безопасное место – тюрьма.
Мы ищем справедливость… Даже в войне. Но её НЕТ – это выдумка свободолюбцев и властолюбцев, живущих по принципу: «Разделяй и властвуй». Поэтому в любые времена верны слова замечательного человека: «Люди, будьте бдительны!»
В беседке под белой акацией у Михалыча
Тётя Мотя держит пачку сталинских облигаций и размышляет: «Красивые бумажки… но что‑то ж можно из них сделать? Пойду к Михалычу,поспрашаю… и давно не общались».
Михалыч с Лёхой раскрывали очередную философскую тему, а точнее, Лёха пытался заинтересовать и раскрутить Михалыча граммов на сто сливовицы из алычи.
– У нас изобрели водородную бомбу, – ворковал Лёха, – всё в пыль и пепел… и люди, и железобетонные сооружения – не остановит такое оружие людей от гадостей жизни. Надо изобрести такую бомбу, чтобы уничтожить врагов, но ничего при этом не разрушить – врагов нет, а всё вражеское – твоё.
– Дурак ты, Лёха, тебе главное хапнуть… Нужна такая бомба, чтоб уничтожило всё, что создано руками человека… а голые люди в пустыне, но с мозгами нашего времени… и, может быть, поймут – нельзя людям враждовать… что на хитрую задницу всегда вырастит хрен с винтом… Во! Мотря идёт! Что‑то интересное нам поведает.
– А, самогончику принести не догадалась…
– Ты подумай, если у тебя есть думалка, а не языкотрепный аппарат… Чёй‑то я тебе за так самогон разносить буду?
– Лёха, как все гирейцы, любит преувеличить свои возможности и уравнять их со своими желаниями – он ещё ничего не заработал… ничего умного не сказал.
– У Лёхи самое умное «дай»… но я к тебе, Михалыч, с вопросом… Чё делать с «замороженными» облигациями?
– Проще простого – разморозить, то есть сжечь…
– Михалыч, а серьёзно…
– Другой вариант: заклей все щели в туалете – дуть не будет и в жару прохладно…
– Чё‑то не так…
– Всё так, Мотя, Хрущёв всё сталинское изводит…
– Видно, Никита, та ещё подлюка змеиная , хочет народ смыть в клозет…
– Думаю так… Никита скоро надорвётся, – воодушевился Лёха.
– В каком смысле?
– В том‑то и дело, что нет никакого смысла в том, что он творит… от подъёма целины – заработает грыжу… от кукурузы – гастрит… от бега за Америкой – хруст в костях и одышку… оправдываться будет словесным поносом.
– Лёха, бьёшься головой об стенку? Извилины потребовались? Не надо анекдоты выдавать за свои мысли.
– Я свободен даже тогда, когда меня пошлют на хрен… но я туда не пойду – найду другое место.
– Понятно, Лёха! Не любишь семачки жарить…
– Не люблю, обжечься можно…
– Не‑а, Лёху в коммунизм не возьмём, – дополнила тётя Мотя, – он спереди вроде порядочный, даже скромный, но сзади посмотришь – удивляешься, сколько в нём дерьма!
– «Коммунизм на горизонте»… Движение к горизонту не уменьшает расстояние – он всё время удаляется, как любая выдуманная идея или цель.
– Когда Лёха трезвый, он скулит о мерзостях режима, не понимает, что самостоятельному человеку не страшен никакой режим, а противны те, кто скулит против режима.
– Режим выращивает особый сорт чиновников, которые лишают людей свободы… свобода нужна всем!
– Что чиновник? Пролез по служебной лестнице, умостил свою задницу… и работает на себя. Чем больше свободы у чиновника, тем он наглее… и никакой деятельности. Требование для них: никакой свободы, меньше прав, но больше ответственности.
– Не‑ет! Михалыч, сталинские времена прошли… на дворе «оттепель»… в Гирее расцвело воровство…
– Гирейцы не воруют – они берут своё в своём государстве, а сажают тех, кто берёт лишнее или бесцеремонно расхищает социалистическую собственность. Короче, от свободы с ума сошли – вникуда ушли.
– Свобода…
– Молчи, сучий потрох… свободы нет, не было и не будет – она в дурных головах…
Напряжённость решила снять тётя Мотя, видно было, что Лёха стал поджимать уши и шевелить копчиком:
– Это ж надо, на какую высоту суку подняли… Смотришь, так и человека в космос запустят.
– Это не при нашей жизни, Мотя…
– Поют же: «…и на Марсе будут яблони цвести…»
– С высоких трибун говорят: «…коммунизм на горизонте…» – горизонт вижу, коммунизма там нет.
– За горой спрятался, – уточняет Лёха.
– Или вот загадка, Михалыч, сын младший учит уроки… задумался… прашиваю: «Чё учишь?»… Охренела, услышав ответ: «Квадратный трёхчлен» – квадратный Змей Горыныч?.. Таких не встречала…
– Главное, Мотя, в ночь не представляй, а молодёжь разберётся…
– А старший… ещё в школе учился, сидит смеётся, спрашиваю: «Что читаешь? Гоголя или Чехова?» А он: «Географию… есть государство Непал, а там живут непальцы и «непалки». И заливается смехом… причём здесь пальцы и палки?
– Тут, Мотя, просто – когда «палка» не работает… Поняла?.. Продолжать не буду.
– Вот именно, Михалыч, когда нет Бога в душе – в голове сплошной разврат…
– И опять всплывают коммунисты…
– В правильном направлении движение, Алексей, считай, что приз в твоих руках.
– Да, Сталин дал отмашку церкви, а этот… разрушает… в общем, тоже из географии: есть Камбоджа со столицей Пномпень, и есть Хрущёв пень пнём.
– Смешно, но на приз не тянет… Может, Мотя выручит?
– Тёть Моть… бутылочку?
– И опять в долг?… Ну, пойдём, потрясу по сусекам…
Михалыч смотрел им в след и удивлся увиденному и пришедшей на ум мысли: одна пчёлка – трудяга, второй – стрекоза… точнее, стрекозёл… К этому разнообразию людей привыкаешь, и делается скучно. Почему?
Люди, не имеющие развития, становятся настолько понятными и привычными, что их не замечаешь.
* * *
Как утверждает Лёха Маслов, «все люди разные: у кого‑то прыщ на заднице, у других кадык на горле». Но это не относится к женщинам. По Лёхиному определению, «они все одинаковые».
– Женщины – игрушки для развития мужского ума. Отсутствие ума превращает мужика в игрушку у женщины, как Саню Козюлю. Бабы – пустое место, плод воображения мужиков при «спермотоксикозе», когда безгрудая,с кривыми ногами видится королевой. Баба – это гадюка на теле мужика.
Был бы Лёха серьёзным человеком, а не отрыжкой природы, можно было бы ответить по‑мужски, а так посмехуялись и разошлись… Ему не докажешь – для него своя сопля солонее, чем у других.
Дурак – понятие расплывчатое. Он обладает множеством способностей или, по‑другому, многогранен. Дурак всегда раб своих желаний, но никогда не будет рабом чужих желаний. Он согласится с чужой удобной для него мыслью, но не подчинится ей. Над дураком бессмысленно смеяться – станешь придурком.
А вот над идиотизмом необходимо смеяться, тогда он не прилипнет и не одолеет.
Взлетают, чтобы парить высоко в небе или чтобы упасть. Но Лёха никогда не будет парить и никогда не упадёт – он не способен взлететь.
Рассказывают. Когда Лёха был немножечко женат, сидел он на завалинке, читал «Правду». Подошда жена.
– Лёш, надо дойти до магазина, после вчерашнего дождя вся моя обувь сушится.
– Возьми мои галоши…
«Вот сучонок!» – молча злится жена.
– Кстати, где вчера тебя черти вечером носили?
– Ты тоже заметила чертей?
«Пора не замечать… надо заканчивать с этакой жизнью, похожей на сон», – думает жена, напяливает в последний раз мужнины галоши и топает до магазина.
Слабый «тиран» – он домашний тиран.
Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина
– Навстречу телепается Лёха, обиженный, синяк под глазом, спрашиваю: «От кого обломилось?» – «От Зинки… говорили, что весь Гирей переспал с ней…» – «И ты видел очередь?» – «Нет… но получил ответы на поставленный вопрос». – «Вывод? Значит не весь Гирей, а только определённая Зинкой часть».
– Лёха – тот ещё философ, не понимающий истинной вечности и мгновения… и с трудом понимает, что такое работа. Вечность для него – это часы трудового дня, мгновения – дни отпуска.
– Ваня Рубцов и Витя Суслов в железнодорожном «красном уголке» смотрели телевизор: с экрана выступал круглолицый с бородавками. Гирейцы смеялись, разбрызгивая слёзы. Вдруг им заламывают руки и выводят из помещения:
– «Чё смеётесь над товарищем Хрущёвым?»
– «Вань, я же говорил, что это не Райкин». – «Во, Витёк, лажанулись… жаль, не досмотрели до конца… Хряк среди свиней – умора».
Приходит к Ване Голикову страховщик:
– «Товарищ Голиков, давайте я вас застрахую».
– «А не пошёл бы ты сам без страха к нему…»
Воспоминание прошлого
Всматриваясь в себя в пятилетнем возрасте, видишь комок страхов. Один из них – страх темноты, который помню, как появился. В девятимесячном возрасте, как сейчас помню, активно и шустро ползал и всегда натыкался на невидимые мной преграды, набивая шишки. Поэтому убирали все предметы на моём пути (может быть, зря, возможно, в том возрасте смог бы увидеть действительность, какая она есть, а не обманывать себя абсолютной свободой).
В тот памятный день одна из сестёр, следившая за моими передвижениями, собрала невостребованные стулья и поставила их в соседнюю комнату, прикрыв дверь.
Меня увлекла полоска света за дверью. Толкнул дверь – она легко поддалась, и полоска света увеличилась. Когда она закончилась, раздался грохот, стало темно и страшно.
«Кричал, как резаный», – рассказывала мама… Каким образом мне удалось приоткрыть дверь и заползти в неосвещенную комнату, никто не видел. Мой крик, падающие стулья, и вновь закрытая дверь, предупреждали: возможно, мой крик из‑под вороха стульев (позже мама допытывалась, которая из «трёх» додумалась штабелировать стулья – призналась, как всегда, старшая, получив очередную взбучку).
После охов и ахов и отсутствие ответа вопрос «что делать?», мама решила вопрос о том, как делать… Вручила фонарь самой младшей, послав с улицы посветить в окно, оценить обстановку: стулья упали рядом, и дверь можно было приоткрыть, не поранив меня, освободив из темноты и от страха.
Страх темноты «застрял» во мне вместе с пронзительным криком… а маме теперь было легко «загонять» меня с улицы до наступления темноты. Проснуться ночью и находиться в страхе до утра, когда каждый звук вырисовывался в ужасную картинку, было нестерпимо.
Героическое преодоление этого чувства продолжалось до двенадцати лет… испытал влюблённость… и этот страх пропал сам собой, но ещё с десяток лет неожиданно наступившая темнота вызывала дрожь.
Взгляд из будущего
В школьные годы интуитивно протестовал против любого воспитания… Не вникал в суть его, но мне хотелось быть самостоятельным, и это желание жило во мне с тех пор, как себя помню.
И когда в три года бродил по улицам Гирея, попадал в неизвестные мне закоулки… выбирался самостоятельно из них, возвращаясь домой… Поэтому, находясь в незнакомом городе, редко задаю вопрос: Как пройти…»
И когда в пять лет без чьего‑либо присмотра переплыл Кубань… испуг пробрал на том берегу – люди на пляже виднелись далеко и, казалось, не заметили моего поступка. Но само желание преодолеть страх и самостоятельно вернуться на свой берег, сохранив силы, можно сравнить с подвигом.
И когда в шесть лет Василий Иванович дал задание написать строчку параллельных чёрточек и показал на доске, как это должно выглядеть. Я выполнил задание по-своему.
Проверку начал с меня…
– Балбес, я сказал: чёрточки, а не зигзаги, дуги и прочую белиберду… Домашнее задание: написать тебе пять строчек, всем – по три, а тебе, Бестолочь, пять. Если из пяти наберётся три кривых – будешь стоять в углу и думать. Может, стоит тебе прийти в школу на следующий год как положено?
Надуваюсь, напрягаюсь, исписал целый тетрадный лист, избавился от «зигзагов и дуг», но строчка не получается ровной… Долго смотрел на неё… внезапно пришло озарение: параллельность это не только не пересечение чёрточек, но и равное удаление их друг от друга по всей длине… Четвёртая строчка получилась ровной, кривизна даже на одну строчку не набиралась…
– Что тебе, мерзавец, сказать?.. Ты настоящий боец… и в угол не поставишь, и в первом классе не оставишь.
Я шёл на вокзал поглазеть на киоск «Союзпечать» и что-нибудь купить, но увидел медленно идущий товарняк. Внезапно возникло желание прокатиться до вокзала, чтобы не топать пешком. Поезд, разогнавшись, без остановки докатил меня до Армавира.Я испытывал страх от неизвестного и одновременно захватывающее веселье.
Редко, но выпал мой счастливый случай: на путях армавирского вокзала пыхтел парами паровоз пригородного поезда «Армавир‑Тихорецкая» с остановкой в Гирее. Только на гирейском перроне облегчённо вздохнул, почувствовав, будто это всё мне приснилось.
Я шёл на Кубань купаться, но дорогу перегородил медленно идущий состав. Появившийся тамбур вызвал желание перескочить преграду в движении, но его удобства звали доехать туда, куда довезут. Спонтанное решение всегда принимается самостоятельно, но об ошибках такого решения мы узнаём позже.
Впоследствии пришло понимание, что желание идти против всего – это противостояние не только методам воспитания, но и его идеологической направленности.
Знания сами по себе воспитывают, но тонкую грань в воспитании знаниями привносит Учитель… что я чувствовал на протяжении всей моей жизни.
Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина
Спрашиваю у Лёхи: «Что ты делаешь в праздничные дни?» Он отвечает: «Самогон глушу». «Примитивно праздники превращать в будни». – «Шурик, ты не прав… Для меня питие самогона всегда праздник!» – «Тогда, Лёха, ты герой!» – «Шура, без понтов, ни один фотограф не сможет снять миг, когда я отвернусь от налитого стакана – такого мига не будет».
– Почему Светка «убежала из‑под венца» от Лёхи? «Умный» Лёха… олух, похвастался, что как мужчина должен посадить дерево, построить дом и вырастить сына. Светка представила, что всю жизнь придётся ухаживать за каким‑то вонючим деревом, убираться в тяп‑ляпошной хате и кормить двух баранов… Ох‑охох! Лучше съездить в Сочи, где можно «стричь» баранов, получая удовольствие. А Лёха потерял всякое желание быть мужчиной… «Жить, созерцая!» – стало его девизом.
* * *
Весна 54‑го ранняя, в отличие от прошлой – снежной и затяжной. Год без Сталина, а всё как прежде. Взрослые, кто не пристроен к постоянной работе, вербуются на Дальний Восток – на рыбные промыслы за «длинным рублём».
Парни и девчонки после окончания школы мечтают о городах – подальше от колхозных полей и личных огородов.
Есть новое – комсомольский призыв! На целину! Хотя за Гиреем немеряно непаханого чернозёма, но тракторов не хватает.
К удовольствию родителей, учителей и участковых милиционеров пацаны перестали «тарзанить». Но стали «гурзить»… после выхода на экраны фильмов «Смелые люди» и «Застава в горах» исполнитель главной роли Сергей Гурзо стал кумиром для отважной пацанвы… и как быть без «Орлика» – лучшего жеребца страны? Теперь негодовали работники тех колхозов и совхозов, имеющих конюшни, – к утру многие лошади были загнаны и непригодны к работе.
«Чёртов бугор» приобрёл более шумную ноту… В Гирей протянули электричество. Скрипучий патефон заменили кричащими проигрывателями. Бабка Черненчиха, прослушав несколько благозвучных мелодий, прекратила борьбу с обитателями «чертовки».
И что не так, как в прошлом году? Смотрю и вижу намного больше. И теперь никто не скажет: «Молчи, малой, рано иметь своё слово, за пять лет ещё не все слова выучил».
Мог часами у тёти Лены рассматривать китайские картинки. Красочные, сочные с удивительно точными линиями. Линии нерукотворные. Такие краски и линии может подарить только солнце… и чувствуешь, счастье, когда восходит солнце.
Анекдоты о гирейцах от Саши Козюлина
– Макс Павлович имеет мнение, что в душе гирейца, как в балалайке, три струны: патриотизм, алкоголизм и пофигизм, но как мне видится, это всё о Лёхе, как думаешь, это тебе?
– «Всё, больше не стригусь у жидовской морды… мамка обкарнает – красавцем буду». – Обиделся? Правду сказал Павлович, мне нечего обижаться – это не про меня.
Витя Гуров мчится на велике в Гулькевичи. Жмёт с усилием на педали – поднимается в горку на виадук через железнодорожные пути. На середине виадука, опершись на перила, стоял Лёха Маслов и пристально смотрел вниз. Витёк останавливается и задаёт вопрос:
– Чё, Лёха, шпалы считаешь? – Лёха бровью не повёл.
– Чё, ждёшь, когда товарняк помчится, вагоны считать будешь? – молчание.
– А‑а, плюёшь вниз и считаешь, за сколько секунд долетит? – глухое молчание.
Витя машет рукой и продолжает путь дальше, со свистом спускаясь с горки… и на прямой слышит жалобный зов Лёхи… Круто разворачивается, жмёт на педали и взлетает вверх. Лёха спокойно спрашивает:
– Витёк, катишь в Гулькевичи?
– Да! – выдавливает запыхавшийся Витя.
– На обратном пути подхватишь?
– Минимум через три часа…
– Тю… через три часа… своим ходом через час дойду, а через три… самогон пить буду.
– Бля, столько времени потерял… Ну, ты, Лёха, и козёл…
– Только козлы теряют время, а моё со мной.
* * *
Лето. Мне три года. С любопытством и восторгом наблюдаю разгрузку машины. Из‑под лопат рабочих сыпались разные по форме, величине и цвету камешки, создавая удивительное звучание (через год увижу море и обалдею от бесконечного изобилия камушек, а рокот волны и грохотание камней будут притягивать и звать к себе ежегодно).
Я прикипел к этим камешкам, и хотелось о них знать всё, благо, папа был рядом – он руководил разгрузкой и «следил» за мной.
Папа с улыбкой и смехом отвечал на все мои вопросы и даже на тот, как они получаются.
– Они растут…
– Как картошка? – мне приходилось видеть посадку: по две картошки (в три года научился считать до трёх) и под кустом вырастает много‑много.
– Как картошка, – смеялся радостно папа.
В свои планы папу не посвятил. Нашёл укромное место, выкопал лунку и «посадил» три белых камешка. Через много времени – папа трижды брал меня купаться на речку, это случалось только по выходным, – я откопал свои камешки и… О! Чудо! Их «выросло» много и разных… и чем глубже копал лунку, тем больше находил камешков.
Переполненный восторгом и радостью прибежал к папе. Он тоже радовался и хвалил меня (отчего родилось первое лёгкое сомнение), мы смеялись, рассыпая «выращенные» мною камешки… Мама бурчала: «Нанесли мусору», – но с лица не сходила улыбка.
Вдруг мне вспомнилось, что от посаженной белой картошки вырастают белая, от розовых – розовые… Мой восторг пропал: не было белых камешков, кроме трёх, были голубые, серые, красные – я увидел неправду и разревелся. Папа что‑то говорилнепонятное для меня, но я чувствовал неправду, кричал; «Нет!» и ревел, проливая лужи слёз.
Прошло время. Папа, сестра и я возвращались с огорода, где он и сестра копали картошку, а меня, как всегда, привязали на поводок… чтоб не залез, куда не нужно, или не докучал многочисленными вопросами.
Вечерело…
– Куда прячется солнце?
Папа живо отреагировал, остановился и поднял меня на руки.
– Видишь?.. Оно садится в трубу, – так и было… солнце наполовину вошло в печную трубу на хате деда Панченко. Удивление… и дед Панченко – необыкновенный.
– Почему?
– Ночью мы спать должны… вот солнце и опускается в трубу – пачкается сажей, чтобы не светить.
– А утром солнце моется?
– Обязательно: или в реке, если день ясный, или в тучах.
– А зачем мы перед сном моемся, утром опять умываемся?
– Чтобы простыни не пачкать, – вмешалась сестра.
Простыни… неинтересно… а солнце совсем скрылось в трубе, но темнота еще не наступила – наверное, полностью не покрылось сажей.
Было одно нестерпимое желание увидеть вблизи, как солнце за сажей в трубу опускается. Но до хаты деда Панченко необходимо преодолеть железную дорогу, к которой мне запрещено даже подходить.
Однажды пути были «чистыми», и во мне исчез страх – бежал изо всех сил… Дед Панченко сидел на скамейке у забора и грозил мне пальцем.
– Куда, стервёнок, как малохольный, через путя мчишься?
– Дедушка, дедушка! Пойдем быстрее… покажи, как солнце в твою трубу садится…
– …Какое солнце?.. В какую трубу?.. Где горит?.. – он соскочил со скамейки и кинулся во двор, а я увидел: солнце скрывалось за большим раскидистым тополем на той стороне реки.
Слёзы пытались смыть неправду, но это им не удавалось при всём их обилии. А память не сохранила последующие минуты, часы, а может, и месяцы жизни.
