Николай Цискаридзе
Мой театр. По страницам дневника. Книга II
35
Хотя мы с Захаровой станцевали генеральную «Дочери фараона», в труппе до последнего кипели страсти, какой состав будет исполнять выигрышные первый и последний спектакли. Гуданов рвался в бой. Всем подряд жаловался, что пока Цыцки, то есть меня, в театре не было, он был главной звездой, а Цыцка вернулся и отнял у него все роли.
В закулисье Metropolitan появился Валера Головицер – давний приятель Максимовой и Васильева из хлопуш ГАБТа. Перебравшись в США и обжившись в Нью-Йорке, он считал себя главным ньюсмейкером Bolshoi Ballet в Америке. Клакерское прошлое прочно засело в Валериной натуре.
Его весьма скромная персона не вызывала у меня восторженных чувств. А Головицеру очень хотелось, чтобы его воспринимали как нечто значительное. Валера всячески демонстрировал свою заботу и любовь по отношению к Гуданову, желая тем самым поставить меня на место. Везде, где мог, Головицер представлял Диму главной звездой русского балета.
На утренник «Дочери фараона», в котором танцевал Гуданов, Валера созвал всех, кого ему удалось найти в Нью-Йорке в такую адскую жару. Но «звезда» не сдюжила: Дима и сам свалился, и бедную Машу Александрову со «стульчика» уронил. Прихожу в театр на свой вечерний спектакль, а меня вся труппа по очереди поздравляет. «Да что вы, я же еще ничего не станцевал!» – удивился я. Мне в ответ: «А тебе уже и не надо!»
В этот момент появляется расстроенный Головицер, видит меня… Я ему с нежностью: «Ну что, обделались?»
А то нас с Захаровой позором заклеймили, что не даем дарованию Гуданова развернуться. Головицер ходил по театру, взбивал-взбивал эту пену. Я куражился, проходя мимо него: «Не на того ставите, Валера, не на того!»
36
10 сентября 2005 года состоялся сбор труппы ГАБТа, впервые в непривычно маленьком зрительном зале Новой сцены. Приехав в театр за несколько дней до этого события, я подобрал мебель для гримерки, как мог обустроил себе «гнездо». Труппа на работу вышла: репетиционных залов не хватает, кто где сидит – непонятно. Полная неразбериха. Помню, Максимова между репетициями устраивалась на стуле в коридоре. Фадеечева я пригласил обосноваться в своей гримерной, куда еще раньше собственными руками заселил Филина…
Стали мы плясать в филиале Большого театра. Сезон открылся «Лебединым озером», потом я исполнил «Сон в летнюю ночь». Выдалась пауза в несколько дней. Гена Таранда, руководивший «Имперским балетом», стал меня уговаривать поехать в Минск, станцевать с его коллективом «Шехеразаду». Золотого раба после травмы я еще не танцевал, там вся хореография взахлест, в эмоциях. «Нет, Гена, я еще не очень в форме», – отнекивался я. Но Гена умел уговаривать, в результате я поехал в Минск.
Выступали мы во Дворце Республики. Здание типа нашего Кремлевского дворца, только поменьше, вмещающее 2700 зрителей. Зал набит до отказа. Когда спектакль закончился, количество цветов, которые мне вынесли на сцену… Я как артист никогда не был обделен цветами, мне всегда на сцену выносили «сады Семирамиды». Но здесь сложилось ощущение, что я – Ленин, и мне к Мавзолею, как во времена СССР, несут букеты.
Публика оказалась необыкновенной, очевидно было, что зал заполнен интеллигенцией. Перед отъездом из Минска в Москву мы встретились с человеком, устроившим этот вечер: «Вы знаете, Николай, все, что происходит в Минске в смысле театра, музыки, эстрады, проходит через мою контору. Хочу вам сказать, что сегодня я впервые видел такой зал, такой контингент: профессура, театральные деятели, писатели, художники. Прежде они к нам никогда не приходили!» Я был поражен подобным признанием и в свою очередь спросил, откуда такое количество цветов? «Ну, вы же видели, тут не сплошь магазинные розы, это цветы, которые люди сами выращивают».
Из зрительного зала Дворца Республики на сцену вели две лестницы: справа и слева по ним к нам, артистам, после спектакля потекла людская река. В тот вечер мне надарили не только цветов, но и белорусских конфет, шоколада, кто-то принес в подарок собственноручно закатанные баночки с соленьями и вареньями, как привет из моего далекого детства с няней. Так тепло на душе стало. Но надо было торопиться домой – в Москве меня ждали две совершенно новые, далеко не рядовые работы.
37
Хоть я по своей природе человек крайне ленивый, моя жизнь всегда заполнена разного рода деятельностью – кроме работы еще и общественными обязанностями. Однажды как член жюри «Золотой маски» я оказался в Московском театре кукол «Тень» и буквально влюбился в его руководителей – Илью Эпельбаума и Майю Краснопольскую.
В 2000 году они создали проект «Музей театральных идей». Смысл его заключался в том, что любой режиссер мог поставить там спектакль своей мечты, единственным ограничением являлся формат в 15 минут. На крошечной сцене Лиликанского театра работали выдающиеся личности: Анатолий Васильев, Петр Фоменко, Тонино Гуэрра.
Увидев и поводив кукол, сразу вспомнилось детство и мои кукольные спектакли, которыми я замучил всю родню. Уходя, сказал на прощанье: «Как жалко, что у вас невозможно поставить балет!» – «Я для вас придумаю спектакль», – засмеялся Илья.
Прошла пара лет. Летом 2004 года мне позвонил Эпельбаум, сказал, что придумал для меня спектакль и попросил приехать в театр. Я приехал. Слушая его, я думал, что кое-кто из нас – сумасшедший. Илья предложил моим ногам сыграть циклопа Полифема, того самого, который согласно античному мифу влюбляется в Галатею.
В общем, ребята меня соблазнили совершенно невероятной, новаторской идеей, и я, тогда «одноногий», только начавший свое восстановление, стал приезжать к ним на репетиции. Илья заказал сочинение музыки à la балет, скомпоновал ее в партитуру – получился полноценный спектакль.
Коробка сцены Лиликанского театра крошечная, какой-то квадратный метр. И пока два кукловода работали с куклами-марионетками-балеринками, я – Полифем, лишенный не только голоса, но и всех прочих выразительных средств актерского ремесла, «играл» исключительно стопами, стоя на крошечной сцене босыми ногами. Только их и мог видеть зритель.
Сначала задачи, которые ставил Илья, казались мне, вернее моим ногам, просто невыполнимыми: «ты должен расстроиться», «теперь обрадоваться», «расплачься», «теперь ты ослеп». Потом я начал фантазировать, придумывать, как сделать, чтобы в движениях стоп выражалось стеснение, робость, любовь наконец! Я пребывал в состоянии блаженства, абсолютного детского восторга от самого процесса, красоты идей и их воплощения. Оттого, что через столько лет моя детская мечта работать в кукольном театре – осуществилась.
В «Смерти Полифема» оказалось две сцены с солнцем. Его диск по ходу сюжета сначала поднимался, потом опускался. Когда решали, кто будет им управлять, я засмеялся: «Есть вопросы, кто здесь Солнце?» В общем, солнцем управлял я!
Теперь в музее театра «Тень» хранится моя чашка с огромным подсолнухом в виде солнца. Каждый раз, когда я приходил, мне давали чашку с подсолнухом и радостно говорили: «Наше Солнце пришло!» Они тоже были для меня Солнцем.
Однажды Ф. Г. Раневская на вопрос критика Н. А. Крымовой, почему она так часто переходила из одного театра в другой, ответила: «Искала святое искусство». – «Нашли?» – «Да, – ответила Фаина Георгиевна, – в Третьяковской галерее!»
И хотя всю жизнь я служил в одном театре, везде искал искусство, я нашел его, святое и бескорыстное, именно в театре «Тень». Это было настоящее творчество.
Сначала предполагалось, что мы сыграем «Смерть Полифема» раза два, но премьера «балета» прошла с таким успехом, что его решили включить в репертуар театра. На случай моей крайней занятости обучили «второй состав» – ноги Майи Краснопольской.
В зрительном зале на этом спектакле могло присутствовать только 5–8 человек. Через какое-то время рядом со сценой появился экран, где публика могла видеть всё, что происходит в закулисье. Когда мы решили играть «Смерть Полифема» как полноценный афишный спектакль, я сказал ребятам: «Я так люблю ваш театр, мне не надо денег». «Нет, Коля! – возразил Илья. – Мы неплохо зарабатываем, продаем билеты на тебя за очень приличную цену». И, как я ни отказывался, мне стали платить гонорар за «проделанную работу», что было очень приятно.
Обычно представление «Смерть Полифема» заканчивалось моим общением со зрителями. Потом за кулисами мы в теплой компании с Майей, Илюшей, их детьми Сеней и Масей пили чай.
Когда я стал ректором Академии Русского балета, театр «Тень» приехал в Петербург – сыграл для учеников младших классов один из своих спектаклей во внутреннем дворе школы, абсолютно бескорыстно. Тут Майя спросила детей: «А вы боитесь Николая Максимовича?» Они хором: «Да!» – «А он кричит?» – «Да!» – «А он ругает?» – «Да!» – «А вам страшно?» Они хором: «Нет!» Вдруг какая-то девочка непосредственно выпалила: «Страшно, когда он шутит!»
В год премьеры «Смерть Полифема» выдвинули в номинации «Новация» на «Золотую маску». Его должно было отсмотреть два жюри – драматического и музыкального театра. Поскольку в зрительном зале могло присутствовать, как я уже говорил, 5–8 человек, мне пришлось специально для жюри сыграть спектакль 12 раз. Эти показы предстояло еще совместить со своими выступлениями в ГАБТе, гастрольным графиком, съемками на ТВ…
Но «Смерть Полифема» ничего не получила. Жюри музыкального театра в тот год возглавлял В. В. Васильев, он не обнаружил ничего новаторского в нашем спектакле, ему категорически не понравились мои ноги…
38
Вышеописанные события совпали с постановкой «Синего бога»…
В 1993 году, когда я впервые приехал на гастроли в Лондон, кто-то из зрителей подарил мне большой букет цветов и открытку с эскизом Л. Бакста к балету М. Фокина «Синий бог». На ее обратной стороне было написано, что я – живое воплощение этого эскиза и пожелание мне эту роль исполнить. Я только отпраздновал свое 19-летие. Конечно, я знал, что Синего бога танцевал Нижинский, что балет Фокина провалился, а его хореография оказалась утраченной. Про себя подумал: ха, ха, ха…
И, когда Андрис Лиепа через столько лет заговорил со мной о постановке «Синего бога», я подумал – нереально. Оказалось, что сначала Андрис пытался сделать этот балет для себя – не вышло; потом для Ф. Рузиматова – опять не вышло. А у меня с труппой Кремлевского балета получилось.
Ставить спектакль пригласили английского хореографа Уэйна Иглинга. Уже делались декорации, шились костюмы, а партитуры «Синего бога», сочиненной Рейнальдо Аном, не было и в помине. Из-за дележки наследства между родственниками композитора ноты оказались намертво заперты в сундуке на чердаке какого-то дома. А у труппы Кремлевского балета уже подписан контракт на гастроли в Париже и в Лондоне, потому что надвигалось 100-летие «Русских сезонов», собственно Андрис к нему и хотел выпустить «Синего бога».
Принимающая сторона поставила условие – программа должна идти под живую музыку. Пригласили Санкт-Петербургский симфонический оркестр во главе с дирижером А. В. Титовым. Мы с ним были знакомы. Именно Александр Вениаминович стоял за дирижерским пультом, когда я в Лондоне как приглашенный артист дебютировал утром и вечером одного дня в «Шехеразаде» на гастролях Мариинского театра.
Я тогда перед началом спектакля попросил Титова: «Когда закончится наш дуэт с балериной, дайте мне, пожалуйста, секунд тридцать постоять, подышать, там как раз будут аплодисменты». Тот на меня посмотрел с иронией: «Аплодисменты?!» Другим исполнителям в этом месте не хлопали. После спектакля Александр Вениаминович подошел, смеясь: «Николай, это были не аплодисменты, это были овации!»
Именно Титов подал идею по поводу музыки «Синего бога». Сказал, что А. Скрябин мечтал, чтобы его произведения исполнялись в индуистских храмах. На том и порешили: партитуру скомпоновали из разных произведений композитора. Вся партия Синего бога шла на музыку «Поэмы экстаза».
«Синего бога» Иглинг ставил долго. Работали с ним интересно. Каждый раз, когда он пытался накрутить мне в хореографии что-то сверхъестественно техническое, приходилось напоминать: «Уэйн, вы помните, что у меня на голове?» А на моей голове «жил» целый храм в виде роскошной шапки, точно по эскизу Л. Бакста, мастерски сделанный ученицей Г. А. Ромашко – Галиной Демичевой. Надев этот убор весом в 2 кг, я понял, что крутиться, прыгать туры невозможно, да и плясать полчаса с подобным сооружением на голове – задача не из легких.
Приближалась премьера. Мой костюм шили, как всегда, в мастерских ГАБТа Ю. Берляева и Н. Федосова. Он получился фантастически красивым, стоил каких-то невероятных денег. Открытые участки тела должны были быть синими. В Голливуде заказали специальную синюю краску из разряда «для съемки эротических сцен», которая, как там уверяли, не смоется ни при каких обстоятельствах. Однако на генеральной репетиции супер-краска потекла, измазав костюмы других исполнителей. Спасла положение художник Анна Нежная. За сутки до премьеры мне успели сшить комбинезон из тончайшей сетки синего цвета. Я больше не волновался, что могу «смыться».
25 октября 2005 года «Синий бог» с большим успехом прошел в Москве. На гастролях в Париже и Лондоне его встречали на ура, так же, как и по всей России. Но критики г. Москвы и Московской области бесновались, ругая почему-то именно меня изо всех сил. О такой реакции я предупреждал Андриса сразу, еще до начала работы, спасибо, что он не передумал тогда. Однако, как бывало со мной из раза в раз, катастрофа постигла не «Синего бога», а «критическую мысль». Зритель бил мастеров «пера и зубила» рублем, их мнение было туалетной бумагой, которую им самим и полагалось использовать по назначению.
Приняв участие в юбилее М. Плисецкой на сцене Кремлевского дворца, где в одном гала встретились самые разные номера, от лаосских монахов с барабанами до Grand pas из «Дон Кихота», в котором я по просьбе Майи Михайловны танцевал почему-то вариацию Солора из «Баядерки», я позвонил Р. Пети. Меня ждала его «Кармен. Соло», вернее я ее ждал.
39
27 января 2006 года я должен был оказаться в США в Оранж Каунти, где продюсер С. Данилян готовил премьеру «King of the Dance» – «Короли танца». Идея, подобная всемирно известному оперному проекту «Три тенора» с П. Доминго, Л. Паваротти, Х. Каррерасом, принадлежала танцовщикам А. Корелле и И. Стифелу. Обсуждая кандидатуры артистов из России, ребята выбрали меня – они умели считать деньги.
В I акте мы вчетвером: я, датчанин Йохан Кобборг, испанец Анхель Корелла и американец Итан Стифел, должны были исполнить новый одноактный балет английского хореографа К. Уилдона «For 4» на музыку Ф. Шуберта. В проект приглашали и француза Николя Ле Риша, но его, кажется, не отпустила Парижская опера, и итальянца Роберто Болле, но тот выступал на Открытии Олимпиады в Турине.
Во II акте планировался балет «Юноша и Смерть» Р. Пети, который мы в течение четырех дней должны были танцевать по очереди. Данилян, проявив лояльность, дал нам, артистам, самостоятельно установить очередность бенефисов. Я предложил танцевать согласно возрасту. Нет, возразили мне, по алфавиту. Я не противился, получив благодаря «Т», Tsiskaridze, самый «козырный», заключительный бенефис.
В III акте каждый из «королей» должен был исполнить какой-то новый номер, балетмейстер выбирался по его желанию. Вспомнив, что Пети предлагал мне «Кармен», я позвонил Ролану, и 17 декабря оказался уже в Женеве.
Поселился в отеле в самом центре города. Квартира Ролана и Зизи находилась неподалеку. Каждый день он за мной заходил, мы садились на трамвай, ехали в студию, которую Пети специально снял для наших репетиций. Я выучил порядок «Кармен. Соло» по пленке, как это танцевал М. Легри.
Тут между Роланом и мной началась настоящая борьба. Воевали мы друг с другом за каждое движение, просто дрались. Пети начал вносить изменения в хореографию: «Ты не должен танцевать, как Легри! У него в танце нет пола, – кипел Ролан, – как только ты начинаешь вихлять бедрами, получается отвратительный кафешантан! Я не разрешаю превращать в него свою хореографию! Тебе нельзя это делать! Скажут – сумасшедший балетмейстер, озабоченный!»
Он тут же придумал очень красивый ход, чтобы оправдать веер в моих руках, с определенного момента номера я держал его, как нож. В «Кармен. Соло» артист танцует сразу трех персонажей, а в финале, словно примерив все образы, он кончает с собой. Сцену смерти Пети отдал мне на откуп, сказал: «Тут играй что хочешь, эта драма, эти слезы – все твое!» Я улетал домой в канун католического Рождества не один, с «Кармен. Соло».
40
После традиционных новогодних «Щелкунчиков» и «Баядерки», на закуску, 21 января 2006 года, я принял участие в гала, посвященном 100-летию со дня рождения И. А. Моисеева. От Большого театра мы, практически лучшим составом, танцевали IV часть «Симфонии до мажор» Дж. Баланчина. Но только на моем выходе, который длился всего ничего – пару минут, зал Кремлевского дворца зааплодировал. Естественно, за кулисами мне тут же заявили: «А ты не мог хотя бы сегодня это не организовывать?»
Сам Моисеев на банкете не появился. К столу, около которого стояли все только что танцевавшие «Симфонию» солисты ГАБТа, подошла его супруга И. А. Моисеева и руководитель легендарного коллектива Е. А. Щербакова. «Ну, Коля, – радостно улыбнулась Ирина Александровна, – когда я сказала Игорю Александровичу, что это Большой театр танцует, и вдруг раздались аплодисменты посреди музыки, он сказал: „Что, Цискаридзе вышел?“». Понятное дело, настроение у моих партнеров по «Симфонии» испортилось окончательно.
Через несколько дней я вылетел в Лос-Анджелес. Меня встретил Данилян, ехали в Оранж Каунти готовить премьеру «Королей танца», именно там жили основные спонсоры проекта. Помимо репетиций балета К. Уилдона «For 4», мы дружной компанией ходили по приемам, которые устраивали в нашу честь очень небедные местные люди.
Перед отъездом из Москвы я поинтересовался у Сергея «формой одежды». Понимая, что это за район Калифорнии, взял с собой два чемодана: один с балетной одеждой, второй с выходными вещами haute couture. И каждый раз, когда мы куда-то собирались ехать, я спрашивал Даниляна: «Это коктейль, ужин?» Я все-таки Россию представлял. «Короли» смотрели на меня невесело, они в одной и той же одежде всюду появлялись.
Дальше и вовсе смешно. Среди компании «королей» Цискаридзе – самый высокий, все остальные ниже ростом. А я тогда еще и очень худой был, волосы длинные. В какой-то момент они подошли к Даниляну: «Сергей, попроси Николая подстричься».
Тот очень деликатно сказал мне, мол, надо бы подстричься. Я сразу все понял и подумал: «Зря вы, ребята, это сделали!» Пошли с Даниляном стричься. Видимо, у меня на роду написано не только слово «балет», но и «парикмахер»: в школе благодаря маме постоянно, потом с Роланом Пети, а теперь и на «королях». Когда меня подстригли, я, к разочарованию ребят, стал визуально еще сантиметров на десять выше.
Тем не менее жили и работали мы дружно. Но друг за другом наблюдали, момент соревнования всегда присутствовал, что придавало и нашей жизни, и проекту в целом перца.
Делаем как-то утренний экзерсис, доходим до adagio, вдруг Кобборг выбегает вон, и так продолжается в течение нескольких дней. Раз мы с Анхелем тихо приоткрыли дверь, смотрим, а Йохан стоит в коридоре и плачет.
Говорят, нечто подобное часто случалось в классе, когда занималась Сильви Гилем. Я такое видел несколько раз в Парижской опере: рядом со мной на adagio никто не вставал. Как-то Кадер Беларби прибежал на утренний урок, опоздал, встал рядом. А тут adagio! Он на меня смотрит с ужасом, а Орели Дюпон ему через весь зал кричит: «А мы тебя предупреждали, не вставай туда!»
Но когда начинались прыжки, Кобборг демонстрировал весь свой технический арсенал: и saut de basque, и cabriole… Сделает комбинацию и на меня поглядывает. А я середину сделаю и сажусь в уголке свои туфли шить. Зачем мне прыгать? Сейчас на репетиции четыре часа буду это без остановки делать.
Я приходил в зал раньше всех, уходил позже всех, много репетировал, чтобы дыхание натренировать. Весь обслуживающий персонал Orange County Performing Arts Center, где мы танцевали, относился ко мне особенно тепло, ведь я выступал там в течение многих лет.
Собираясь пробыть в Штатах больше чем месяц, я привез с собой фильмы и книги, как обычно. Но для ребят это обычным не являлось, «черненький русский» наверняка казался им не только излишне высоким, но и странным по своим привычкам.
