Не предавайтесь особой унылости: Случай предвиденный, чуть не желательный. Так погибает по божией милости Русской земли человек замечательный С давнего времени: молодость трудная, Полная страсти, надежд, увлечения, Смелые речи, борьба безрассудная, Вслед за тем долгие, дни заточения.
Всё он изведал: тюрьму петербургскую, Справки, допросы, жандармов любезности, Всё – и раздольную степь Оренбургскую, И ее крепость. В нужде, в неизвестности Там, оскорбляемый каждым невеждою, Жил он солдатом с солдатами жалкими, Мог умереть он, конечно, под палками, Может, и жил-то он этой надеждою.
Но, сократить не желая страдания, Поберегло его в годы изгнания Русских людей провиденье игривое. Кончилось время его несчастливое, Всё, чего с юности ранней не видывал, Милое сердцу, ему улыбалося. Тут ему бог позавидовал: Жизнь оборвалася.
ПОХОРОНЫ
Меж высоких хлебов затерялося Небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося И на нас невзначай набрело.
Ой, беда приключилася страшная! Мы такой не знавали вовек: Как у нас – голова бесшабашная – Застрелился чужой человек!
Суд приехал… допросы… – тошнехонько! Догадались деньжонок собрать; Осмотрел его лекарь скорехонько И велел где-нибудь закопать.
И пришлось нам нежданно-негаданно Хоронить молодого стрелка, Без церковного пенья, без ладана, Без всего, чем могила крепка…
Без попов!.. Только солнышко знойное Вместо ярого воску свечи, На лицо непробудно-спокойное Не скупясь наводило лучи;
Да высокая рожь колыхалася, Да пестрели в долине цветы; Птичка божья на гроб опускалася И, чирикнув, летела в кусты.
Поглядим: что ребят набирается! Покрестились и подняли вой… Мать о сыне рекой разливается, Плачет муж по жене молодой, –
Как не плакать им? Диво велико ли? Своему-то свои хороши! А по комребятишки захныкали, Тот, наверно, был доброй души!
Меж двумя хлебородными нивами, Где прошел неширокий долок, Под большими плакучими ивами Упокоился бедный стрелок.
Чтотебя доконало, сердешного? Ты за что свою душу сгубил? Ты захожий, ты роду нездешнего, Но ты нашу сторонку любил:
Только минут морозы упорные И весенних гостей налетит, – »Чу! – кричат наши детки проворные. – Прошлогодний охотник палит!»
Ты ласкал их, гостинцу им нашивал, Ты на спрос отвечать не скучал. У тебя порошку я попрашивал, И всегда ты нескупо давал.
Почивай же, дружок! Память вечная! Не жива ль твоя бедная мать? Или, может, зазноба сердечная Будет таять, дружка поджидать?
Мы дойдем, повестим твою милую: Может быть, и приедет любя, И поплачет она над могилою, И расскажем мы ей про тебя.
Почивай себе с миром, с любовию! Почивай! Бог тебе судия, Что обрызгал ты грешною кровию Неповинные наши поля!
Кто дознает, какою крученою Надрывалося сердце твое Перед вольной твоею кончиною, Перед тем, как спустил ты ружье?..
Меж двумя хлебородными нивами, Где прошел неширокий долок, Под большими плакучими ивами Упокоился бедный стрелок.
Будут песни к нему хороводные Из села по заре долетать, Будут нивы ему хлебородные Безгреховные сны навевать…
КРЕСТЬЯНСКИЕ ДЕТИ
Опять я в деревне. Хожу на охоту, Пишу мои вирши – живется легко, Вчера, утомленный ходьбой по болоту, Забрел я в сарай и заснул глубоко. Проснулся: в широкие щели сарая Глядятся веселого солнца лучи. Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи, Летит и другая какая-то птица – По тени узнал я ворону как раз; Чу! шепот какой-то… а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз! Всё серые, карие, синие глазки –
Смешались, как в поле цветы. В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты! Я детского глаза люблю выраженье,
Его я узнаю всегда. Я замер: коснулось души умиленье… Чу! шепот опять! Первый голос Борода! Второй А барин, сказали!.. Третий Потише вы, черти! Второй У бар бороды не бывает – усы. Первый А ноги-то длинные, словно как жерди. Четвертый А вона на шапке, гляди-тко – часы! Пятый Ай, важная штука! Шестой И цепь золотая… Седьмой Чай, дорого стоит? Восьмой Как солнце горит! Девятый Авона собака – большая, большая! Вода сязыка-то бежит. Пятый Ружье!погляди-тко: стволина двойная, Замочки резные… Третий с испугом) Глядит! Четвертый Молчи, ничего! постоим еще, Гриша! Третий Прибьет… ………………
Испугались шпионы мои И кинулись прочь: человека заслыша, Так стаей с мякины летят воробьи. Затих я, прищурился – снова явились,
Глазенки мелькают в щели. Что было со мною – всему подивились И мой приговор изрекли: »Такому-то гусю уж что за охота! Лежал бы себе на печи! И, видно, не барин: как ехал с болота, Так рядом с Гаврилой…» – Услышит, молчи! – ………………
О милые плуты! Кто часто их видел, Тот, верю я, любит крестьянских детей; Но если бы даже ты их ненавидел, Читатель, как «низкого рода людей», – Я всё-таки должен сознаться открыто,
Что часто завидую им: В их жизни так много поэзии слито, Как дай бог балованным деткам твоим. Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они. Я делывал с ними грибные набеги: Раскапывал листья, обшаривал пни, Старался приметить грибное местечко, А утром не мог ни за что отыскать. »Взгляни-ка, Савося, какое колечко!» Мы оба нагнулись, да разом и хвать Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно! Савося хохочет: «Попался спроста!» Зато мы потом их губили довольно И клали рядком на перилы моста. Должно быть, за подвиги славы мы ждали,
У нас же дорога большая была: Рабочего звания люди сновали По ней без числа. Копатель канав – вологжанин, Лудильщик, портной, шерстобит, А то в монастырь горожанин Под праздник молиться катит. Под наши густые, старинные вязы На отдых тянуло усталых людей. Ребята обступят: начнутся рассказы Про Киев, про турку, про чудных зверей. Иной подгуляет, так только держися – Начнет с Волочка, до Казани дойдет! Чухну передразнит, мордву, черемиса, И сказкой потешит, и притчу ввернет: »Прощайте, ребята! Старайтесь наипаче На господа бога во всем потрафлять. У нас был Вавило, жил всех побогаче, Да вздумал однажды на бога роптать, – С тех пор захудал, разорился Вавило, Нет меду со пчел, урожаю с земли, И только в одном ему счастие было, Что волосы из носу шибко росли…» Рабочий расставит, разложит снаряды – Рубанки, подпилки, долота, ножи: »Гляди, чертенята!» А дети и рады, Как пилишь, как лудишь – им всё покажи. Прохожий заснет под свои прибаутки, Ребята за дело – пилить и строгать! Иступят пилу – не наточишь и в сутки! Сломают бурав – и с испугу бежать. Случалось, тут целые дни пролетали – Что новый прохожий, то новый рассказ…
Ух, жарко!.. До полдня грибы собирали. Вот из лесу вышли – навстречу как раз Синеющей лентой, извилистой, длинной, Река луговая: спрыгнули гурьбой, И русых головок над речкой пустынной Что белых грибов на полянке лесной! Река огласилась и смехом, и воем: TУТ ДРака – не драка, игра – не игра…
А солнце палит их полуденным зноем. Домой, ребятишки! обедать пора. Вернулись..У каждого полно лукошко, А сколько рассказов! Попался косой, Поймали ежа, заблудились немножко И видели волка… у, страшный какой! Ежу предлагают и мух, и козявок, Корней молочко ему отдал свое – Не пьет! отступились…
Кто ловит пиявок На лаве, где матка колотит белье, Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку, Кто тащит на пожню ведерко кваску, А тот, подвязавши под горло рубашку, Таинственно что-то чертит но песку; Та в лужу забилась, а эта с обновой: Сплела себе славный венок, – Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый Да изредка красный цветок. Те спят на припеке, те пляшут вприсядку. Вот девочка ловит лукошком лошадку: Поймала, вскочила и едет на ней. И ей ли, под солнечным зноем рожденной И в фартуке с поля домой принесенной, Бояться смиренной лошадки своей?..
Грибная пора отойти не успела, Гляди – уж чернехоньки губы у всех, Набили оскому: черница поспела! А там и малина, брусника, орех! Ребяческий крик, повторяемый эхом, С утра и до ночи гремит по лесам. Испугана пеньем, ауканьем, смехом, Взлетит ли тетеря, закокав птенцам, Зайчонок ли вскочит – содом, суматоха! Вот старый глухарь с облинялым крылом В кусту завозился… ну, бедному плохо! Живого в деревню тащат с торжеством… «Довольно, Ванюша! гулял ты немало,
Пора за работу, родной!» Но даже и труд обернется сначала
К Ванюше нарядной своей стороной: Он видит, как поле отец удобряет, Как в рыхлую землю бросает зерно, Как поле потом зеленеть начинает, Как колос растет, наливает зерно. Готовую жатву подрежут серпами, В снопы перевяжут, на ригу свезут, Просушат, колотят-колотят цепами, На мельнице смелют и хлеб испекут. Отведает свежего хлебца ребенок И в поле охотней бежит за отцом. Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!» Ванюша в деревню въезжает царем… Однако же зависть в дворянском дитяти
Посеять нам было бы жаль. Итак, обернуть мы обязаны кстати
Другой стороною медаль. Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему, Но вырастет он, если богу угодно, А сгибнуть ничто не мешает ему. Положим, он знает лесные дорожки, Гарцует верхом, не боится воды, Зато беспощадно едят его мошки, Зато ему рано знакомы труды… Однажды, в студеную зимнюю пору Я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз. И шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведет под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном, В больших рукавицах… а сам с ноготок! «Здорово, парнище!» – Ступай себе мимо! – «Уж больно ты грозен, как я погляжу! Откуда дровишки?» – Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу. (В лесу раздавался топор дровосека.) – «А что, у отца-то большая семья?» – Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я… – «Так вон оно что! А как звать тебя?»
– Власом. – »А кой тебе годик?» – Шестой миновал… Ну, мертвая! – крикнул малюточка басом, Рванул под уздцы и быстрей зашагал. На эту картину так солнце светило, Ребенок был так уморительно мал, Как будто всё это картонное было, Как будто бы в детский театр я попал! Но мальчик был мальчик живой, настоящий, И дровни, и хворост, и пегонький конь, И снег; до окошек деревни лежащий, И зимнего солнца холодный огонь – Всё, всё настоящее русское было, С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы. Что русской душе так мучительно мило, Что русские мысли вселяет в умы, Те честные мысли, которым нет воли, Которым нет смерти – дави не дави, В которых так много и злобы и боли, В которых так много любви!
Играйте же, дети! Растите на воле! На то вам и красное детство дано, Чтоб вечно любить это скудное поле, Чтоб вечно вам милым казалось оно. Храните свое вековое наследство, Любите свой хлеб трудовой – И пусть обаянье поэзии детства Проводит вас в недра землицы родной!.. …………………
Теперь нам пора возвратиться к началу. Заметив, что стали ребята смелей, »Эй, воры идут! – закричал я Фингалу. – Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!» Фингалушка скорчил серьезную мину, Под сено пожитки мои закопал, С особым стараньем припрятал дичину, У ног моих лег – и сердито рычал. Обширная область собачьей науки Ему в совершенстве знакома была; Он начал такие выкидывать штуки, Что публика с места сойти не могла, Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха! Командуют сами! «Фингалка, умри!» – »Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!» – »Смотри – умирает – смотри!» Я сам наслаждался, валяясь на сене, Их шумным весельем. Вдруг стало темно В сарае: так быстро темнеет на сцене, Когда разразиться грозе суждено. И точно: удар прогремел над сараем, В сарай полилась дождевая река, Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка! Широкая дверь отперлась, заскрипела, Ударилась в стену, опять заперлась. Я выглянул: темная туча висела Над нашим театром как раз. Под крупным дождем ребятишки бежали Босые к деревне своей… Мы с верным Фингалом грозу переждали И вышли искать дупелей.
ДУМА
Сторона наша убогая, Выгнать некуда коровушку. Проклинай житье мещанское Да почесывай головушку.
Спи, не спи – валяйся по печи, Каждый день недоедаючи, Трать задаром силу дюжую, Недоимку накопляючи.
Уж как нет беды кручиннее Без работы парню маяться, А пойдешь куда к хозяевам – Ни один-то не нуждается!
У купца у Семипалова Живут люди не говеючи, Льют на кашу масло постное Словно воду, не жалеючи.
В праздник – жирная баранина, Пар над щами тучей носится, В пол-обеда распояшутся – Вон из тела душа просится!
Ночь храпят, наевшись до поту, День придет – работой тешатся… Эй! возьми меня в работники, Поработать руки чешутся!
Повели ты в лето жаркое Мне пахать пески сыпучие, Повели ты в зиму лютую Вырубать леса дремучие, –
Только треск стоял бы до неба, Как деревья бы валилися; Вместо шапки, белым инеем Волоса бы серебрилися!
* * *
Что ни год – уменьшаются силы, Ум ленивее, кровь холодней… Мать-отчизна! дойду до могилы, Не дождавшись свободы твоей!
Но желал бы я знать, умирая, Что стоишь ты на верном пути, Что твой пахарь, поля засевая, Видит ведреный день впереди;
Чтобы ветер родного селенья Звук единый до слуха донес, Под которым не слышно кипенья Человеческой крови и слез.
СВОБОДА
Родина-мать! по равнинам твоим Я не езжал еще с чувством таким!
Вижу дитя на руках у родимой, Сердце волнуется думой любимой:
В добрую пору дитя родилось, Милостив бог! не узнаешь ты слез!
С детства никем не запуган, свободен, Выберешь дело, к которому годен,
Хочешь – останешься век мужиком, Сможешь – под небо взовьешься орлом!
В этих фантазиях много ошибок: Ум человеческий тонок и гибок,
Знаю, на место сетей крепостных Люди придумали много иных,
Так!.. но распутать их легче народу. Муза! с надеждой приветствуй свободу!
РЫЦАРЬ НА ЧАС
Если пасмурен день, если ночь не светла, Если ветер осенний бушует, Над душой воцаряется мгла, Ум, бездействуя, вяло тоскует. Только сном и возможно помочь, Но, к несчастью, не всякому спится…
Слава богу! морозная ночь – Я сегодня не буду томиться. По широкому полю иду, Раздаются шаги мои звонко, Разбудил я гусей на пруду, Я со стога спугнул ястребенка, Как он вздрогнул! как крылья развил! Как взмахнул ими сильно и плавно! Долго, долго за ним я следил, Я невольно сказал ему: славно! Чу! стучит проезжающий воз, Деготьком потянуло с дороги… Обоняние тонко в мороз, Мысли свежи, выносливы ноги. Отдаешься невольно во власть Окружающей бодрой природы; Сила юности, мужество, страсть И великое чувство свободы Наполняют ожившую грудь; Жаждой дела душа закипает, Вспоминается пройденный путь, Совесть песню свою запевает…
Я советую гнать ее прочь – Будет время еще сосчитаться! В эту тихую, лунную ночь Созерцанию должно предаться. Даль глубоко прозрачна, чиста, Месяц полный плывет над дубровой, И господствуют в небе цвета Голубой, беловатый, лиловый. Воды ярко блестят средь полей, А земля прихотливо одета В волны белого лунного света И узорчатых, странных теней. От больших очертаний картины До тончайших сетей паутины, Что по воздуху тихо плывут, – Всё отчетливо видно: далече Протянулися полосы гречи, Красной лентой по скату бегут; Замыкающий сонные нивы, Лес сквозит, весь усыпан листвой; Чудны красок его переливы Под играющей, ясной луной; Дуб ли пасмурный, клен ли веселый – В нем легко отличишь издали; Грудью к северу, ворон тяжелый – Видишь – дремлет на старой ели! Всё, чем может порадовать сына Поздней осенью родина-мать: Зеленеющей озими гладь, Подо льном – золотая долина, Посреди освещенных лугов Величавое войско стогов – Всё доступно довольному взору…
Не сожмется мучительно грудь, Если б даже пришлось в эту пору На родную деревню взглянуть: Не видна ее бедность нагая!
Запаслася скирдами, родная, Окружилася ими она И стоит, словно полная чаша. Пожелай ей покойного сна – Утомилась, кормилица наша!..
Спи, кто может, – я спать не могу, Я стою потихоньку, без шуму На покрытом стогами лугу И невольную думаю думу. Не умел я с тобой совладать, Не осилил я думы жестокой…
В эту ночь я хотел бы рыдать На могиле далекой, Где лежит моя бедная мать…
В стороне от больших городов, Посреди бесконечных лугов, За селом, на горе невысокой, Вся бела, вся видна при луне, Церковь старая чудится мне, И на белой церковной стене Отражается крест одинокий. Да! я вижу тебя, божий дом! Вижу надписи вдоль по карнизу И апостола Павла с мечом, Облаченного в светлую ризу. Поднимается сторож-старик На свою колокольню-руину, На тени он громадно велик: Пополам пересек всю равнину. Поднимись! – и медлительно бей, Чтобы слышалось долго гуденье! В тишине деревенских ночей Этих звуков властительно пенье: Если есть в околодке больной, Он при них встрепенется душой И, считая внимательно звуки, Позабудет на миг свои муки; Одинокий ли путник ночной Их заслышит – бодрее шагает; Их заботливый пахарь считает И, крестом осенясь в полусне, Просит бога о ведреном дне.
Звук за звуком гудя прокатился, Насчитал я двенадцать часов. С колокольни старик возвратился, Слышу шум его звонких шагов, Вижу тень его; сел на ступени,
Дремлет, голову свесив в колени, Он в мохнатую шапку одет, В балахоне убогом и темном… Всё, чего не видал столько лет, От чего я пространством огромным Отделен, – всё живет предо мной, Всё так ярко рисуется взору, Что не верится мне в эту пору, Чтоб не мог увидать я и той, Чья душа здесь незримо витает, Кто под этим крестом почивает…
Повидайся со мною, родимая! Появись легкой тенью на миг! Всю ты жизнь прожила нелюбимая, Всю ты жизнь прожила для других. С головой, бурям жизни открытою, Весь свой век под грозою сердитою Простояла ты, – грудью своей Защищая любимых детей. И гроза над тобой разразилася! Ты, не дрогнув, удар приняла, За врагов, умирая, молилася, На детей милость бога звала. Неужели за годы страдания Тот, кто столько тобою был чтим, Не пошлет тебе радость свидания С погибающим сыном твоим?..
Я кручину мою многолетнюю На родимую грудь изолью, Я тебе мою песню последнюю, Мою горькую песню спою. О прости! то не песнь утешения, Я заставлю страдать тебя вновь, Но я гибну – и ради спасения Я твою призываю любовь! Я пою тебе песнь покаяния, Чтобы кроткие очи твои Смыли жаркой слезою страдания Все позорные пятна мои! Чтоб ту силу свободную, гордую, Что в мою заложила ты грудь, Укрепила ты волею твердою И на правый поставила путь…
Треволненья мирского далекая, С неземным выраженьем в очах, Русокудрая, голубоокая, С тихой грустью на бледных устах, Под грозой величаво-безгласная – Молода умерла ты, прекрасная, И такой же явилась ты мне При волшебно светящей луне. Да! я вижу тебя, бледнолицую, И на суд твой себя отдаю. Не робеть перед правдой-царицею Научила ты Музу мою: Мне не страшны друзей сожаления, Не обидно врагов торжество, Изреки только слово прощения, Ты, чистейшей любви божество! Что враги? пусть клевещут язвительней. Я пощады у них не прошу, Не придумать им казни мучительней Той, которую в сердце ношу! Что друзья? Наши силы неровные, Я ни в чем середины не знал, Что обходят они, хладнокровные, Я на всё безрассудно дерзал, ' Я не думал, что молодость шумная, Что надменная сила пройдет – И влекла меня жажда безумная, Жажда жизни – вперед и вперед! Увлекаем бесславною битвою, Сколько раз я над бездной стоял, Поднимался твоею молитвою, Снова падал – и вовсе упал!.. Выводи на дорогу тернистую! Разучился ходить я по ней, Погрузился я в тину нечистую Мелких помыслов, мелких страстей. От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви!
Тот, чья жизнь бесполезно разбилася, Может смертью еще доказать, Что в нем сердце неробкое билося, Что умел он любить… (Утром, в постели)
О мечты! о волшебная власть Возвышающей душу природы! Пламя юности, мужество, страсть И великое чувство свободы – Всё в душе угнетенной моей Пробудилось… но где же ты, сила? Я проснулся ребенка слабей. Знаю: день проваляюсь уныло, Ночью буду микстуру глотать, И пугать меня будет могила, Где лежит моя бедная мать.
Всё, что в сердце кипело, боролось, Всё луч бледного утра спугнул, И насмешливый внутренний голос Злую песню свою затянул: »Покорись, о ничтожное племя! Неизбежной и горькой судьбе, Захватило вас трудное время Неготовыми к трудной борьбе. Вы еще не в могиле, вы живы, Но для дела вы мертвы давно, Суждены вам благие порывы, Но свершить ничего не дано…»
* * *
В полном разгаре страда деревенская… Доля ты! – русская долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени, Всевыносящего русского племени Многострадальная мать!
Скромна моя хозяюшка Наталья Патрикеевна, Водой не замутит! Да с ней беда случилася, Как лето жил я в Питере… Сама сказала, глупая, Типун ей на язык!
В избе сам-друг с обманщицей Зима нас заперла, В мои глаза суровые Глядит, – молчит жена. Молчу… а дума лютая Покоя не дает: Убить… так жаль сердечную! Стерпеть – так силы нет! А тут зима косматая Ревет и день и ночь:
«Убей, убей изменницу! Злодея изведи! Не то весь век промаешься, Ни днем, ни долгой ноченькой Покоя не найдешь. В глаза твои бесстыжие Соседи наплюют!..» Под песню-вьюгу зимнюю Окрепла дума лютая – Припас я вострый нож… Да вдруг весна подкралася..»
Как молоком облитые, Стоят сады вишневые, Тихохонько шумят; Пригреты теплым солнышком, Шумят повеселелые Сосновые леса; А рядом новой зеленью Лепечут песню новую И липа бледнолистая, И белая березонька С зеленою косой! Шумит тростинка малая, Шумит высокий клен… Шумят они по-новому, По-новому, весеннему…
Слабеет дума лютая, Нож валится из рук, И всё мне песня слышится Одна – в лесу, в лугу: »Люби, покуда любится, Терпи, покуда терпится, Прощай, пока прощается, И – бог тебе судья!»
