Николай Александрович Добролюбов
Стихотворения Юлии Жадовской

 
Которая со мной все радости и горе
Понять и разделить могла бы непритворно?^[6]
 

Тяжело человеку с живой, любящей душой в этой людской пустыне; среди нее вяло и медленно тянется жизнь, и можно понять ту грусть, которою полны эти стихи:

 
Я плачу все о том, что сердце увядает,
Что леденит его холодный свет…
…Я плачу и о том, что скучною машиной
Между людей я тихо прохожу;
Я плачу и о том, что в мире ни единой
Родной души себе не нахожу^[7].
 

Не подумайте, чтоб это была сентиментальность, желание выставить себя непонятого, непризнанною и т. п. Нет, в стихотворениях Жадовской видна действительная грусть, и, сколько мы можем догадываться по некоторым пьесам, грусть эта происходит из источника более глубокого, нежели какие-нибудь мечтательные или личные раздражения. Ее сердце, ее ум действительно наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество. Ее стремления, ее требования слишком обширны и высоки, и не мудрено, что многие бегут от поэтического призыва души, страдающей не только за себя, но и за других и с увлечением говорящей:

 
Говорят, придет пора,
Будет легче человеку,
Много пользы и добра
Светит будущему веку!..
 

Что им, этим толпам людей, холодных и расчетливых, до того будущего, которое принесет много добра человеку! До того ли им!

 
Бесстрастны, суетны и вялы,
Без пользы для страны родной,
Они, лениво и устало,
Идут избитою тропой…
…Для их души одна потреба —
Чтоб сытым быть, покойно спать…
Зато не дастся им от неба
Призваний высших благодать^[8].
 

Это сознание пустоты и ничтожности окружающего света составляет уже не гремушку самолюбия, не каприз сердца, а действительное страдание, которое может понять всякий мыслящий человек. Прочтите хоть это стихотворение:

 
Нет, никогда поклонничеством низким
Я покровительства и славы не куплю,
И лести я ни дальним и ни близким
Из уст моих постыдно не пролью.
Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
Пред чем порой дрожат достойные – увы!
Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
Я не склоню свободной головы.
Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
Любя свою страну, любя родной народ,
И, может быть, к моей могиле неизвестной
Бедняк иль друг со вздохом подойдет.
На то, что скажет он, на то, о чем помыслит,
Я, верно, отзовусь бессмертною душой…
Нет, верьте, лживый свет не знает и не смыслит,
Какое счастье быть всегда самим собой!
 

Скажите, сентиментальность ли это? Призрачные ли это страдания? Нет, ничего не может быть существеннее этого горя, которое приводит человека к поэтической мечте, что он найдет наконец сочувствие – после смерти… Нет этого сочувствия при жизни, и нечего добиваться его от людей, нечего раскрывать им свои душевные раны. Надо удалить свое сердце от житейского шума, надо очистить себя от мелочей людских и остаться наедине с своей душой, с ее воспоминаниями и горем, – вот к чему приходит поэт, хранящий святыню души своей. Он говорит: