bannerbannerbanner
Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым

Николай Александрович Добролюбов
Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым

Полная версия

На стр. 56–57 находится рассказ о воробьях и голубях, посредством которых Ольга сожгла Коростень, и ни слова не говорится о послах древлянских к Ольге. Видно, что автор счел рассказ о послах баснею, а воробьев принял за чистую монету. По крайней мере предание о воробьях рассказано у г. Жеребцова тоном глубочайшей уверенности в исторической истине события!

Стр. 58. «Ольга обходила свои области, проповедуя евангелие».

Как легко г. Жеребцов выдумывает исторические факты – для красоты слога!.. И каково читателям, когда такие выдумки, искажения и грубые ошибки попадаются на каждой странице, а всех страниц около 1200!.. Нам надоело уже следить за промахами г. Жеребцова; вероятно, и читателям тоже. Поэтому мы прекращаем свои замечания, которые могли бы тянуться в бесконечность, потому что небрежность и недобросовестность поражают читателя на каждом шагу в «Опыте об истории цивилизации в России». Самые элементарные сведения, излагаемые в каждом учебнике, по-видимому, вовсе не известны автору. Он уверяет, например, что по смерти Владимира Русь разделена была на 13 удельных княжеств, так как у Владимира было 12 сыновей, а 13-й – усыновленный Святополк. Между тем о двух сыновьях Владимира прямо говорит летопись, что они умерли прежде отца, а о трех нет сведений, даны ли им уделы, и, кроме того, Святополк везде входит в счет 12 сынов Владимира… Смело утверждает г. Жеребцов, что Святополк убил своих братьев Бориса, Глеба и Владимира; между тем известно, что убит был Святослав, а сына Владимира вовсе и не было у Владимира 1-го; – разве это был тот роковой тринадцатый, которого сочинил г. Жеребцов. «Не ранее 1033 года Ярослав успел изгнать Святополка из Киева», – положительно утверждает г. Жеребцов; между тем в самом кратком учебнике русской истории вы найдете, что бегство и смерть Святополка относятся к 1019 году. И с такою-то тщательностью составлена вся книга!.. Небрежность автора может равняться только его самоуверенности и хвастливости…

Правда, приближаясь к новым временам, г. Жеребцов становится несколько осторожнее в своих суждениях. Так, например, он удерживается от всяких заключений относительно смерти царевича Димитрия и говорит о Годунове, что «историческое беспристрастие налагает на нас обязанность не позорить память гениального человека, взводя на него преступление, которое было ему приписываемо особенно потому, что оно ему именно принесло выгоду» (том I, стр. 229). Равным образом, говоря об отречении от престола Петра III, г. Жеребцов весьма благоразумно замечает следующее насчет известного мнения о смерти Петра:

Спустя несколько дней после своего отречения, которого акт был написан весь его собственною рукою, он скончался, как говорят, от геморроидальной колики. Некоторые, основываясь на современных записках, говорят, будто он был отравлен; но где доказательства? Мы имеем об этом только современные рассказы, имевшие основанием единственно слух, ходивший в обществе; но должно ли верить слухам, какие ходят в народе во время подобных переворотов? По крайней мере они не дают нам права пятнать обвинением в ужасном преступлении память гениальной женщины, великой государыни (том II, стр. 39),

Нельзя не признать этого замечания г. Жеребцова весьма благоразумным, нельзя на этот раз не отдать чести его осторожности в исторических суждениях. Но, к сожалению, он весьма редко соблюдает эту осторожность; большею частию он не церемонится с фактами и беспрестанно выдумывает то происшествия, то произвольные объяснения их причин и следствий. То скажет, что Святослав перед смертью намерен был произвести гонение на христиан в России, приписывая неудачу своей последней войны гневу богов за терпимость его к христианам… То откроет, что в жизни Владимира отразилось влияние Ольги, которая была его воспитательницей (хорошо было бы влияние: Владимир до христианства отличился братоубийством и несколькими сотнями наложниц!..). То сочинит, что Владимир потому не принял веры римско-католической, что уже предвидел на Западе возможность Григория VII… И такие фантастические вещи являются у г. Жеребцова не только в изложении событий глубокой древности, и даже и в рассказе о временах более новых. Он, например, преспокойно уверяет, что за царем Феодором Ивановичем была княгиня Ирина Годунова, что при Феодоре утверждено было владычество России над Грузиею и всеми горными племенами Кавказа{28}. Изобретения подобного рода ничего не стоят для г. Жеребцова…

Впрочем, мы опять вовлеклись в указание фактических ошибок г. Жеребцова; между тем продолжать это указание мы вовсе не желаем, – сколько из опасения надоесть читателям, столько же и по личному отвращению к подобной работе, которая нам кажется странною и даже совершенно непозволительною в приложении к такой книге, как сочинение г. Жеребцова. Есть люди, которые ужасно любят делать заметки о чужих ошибках, где бы они ни находились и какого бы рода ни были. Услышат ли они немца, плохо говорящего по-русски, – останавливают и поправляют его на каждом слове; заглянут ли в карты к плохому игроку, – тотчас начинают выходить из себя, критикуя каждый ход его; найдут ли тетрадку пошленьких стишков, переписанных безграмотным писарем, – немедленно примутся читать ее, преследуя на каждом шагу неправильное употребление запятых и буквы ять. Делая это, они бывают необычайно довольны собой. Да и как же иначе? С одной стороны, им тут представляется случай выказать собственные познания, насколько их хватит; с другой – они своими замечаниями все-таки оказывают услугу обществу, потому что их поправки если и не выучат немца хорошо говорить по-русски, то по крайней мере докажут слушателям, что действительно – немец говорит неправильно. Подобных людей много является повсюду; есть они и в литературе. Им мы и предоставим подобное перечисление всех ошибок г. Жеребцова; они, верно, не пропустят ничего, что заметить и поправить позволит им состояние их собственных познаний. Вероятно, найдутся и читатели, которые будут очень довольны трудолюбием усердных поправщиков. Что касается до нас, то мы не питаем особенного сочувствия к подобным критикам. Они напоминают отчасти чтение плохой корректуры, а еще более – человека, который идет с вами по болоту и при каждом шаге кричит: «Здесь вязко, здесь топко, здесь грязно, здесь трясина, здесь болото, здесь увязнуть можно!» Нельзя сказать, чтоб все эти восклицания были несправедливы, но – бесполезны они и надоедают очень уж скоро. И всего забавнее то, что ведь этот человек, кричащий о топкости болота, как бы в предостережение вам, обыкновенно сам не знает болота, по которому идет, и чуть-чуть успеет ступить на твердое местечко, тотчас и уведомляет, что тут уж нет болота, что тут безопасно. А вы тут-то и провалитесь… И выходит, что лучше бы было, если б ваш руководитель не выкрикивал своего мнения о болоте при каждом вашем шаге, а просто предупредил бы вас, что вам предстоит идти через болото и что следует при этом быть осторожнее. Такой образ действия избираем и мы в отношении к «Опыту истории цивилизации в России». Конечно, мы не думаем предостерегать «европейских читателей», для которых писал г. Жеребцов; но мы полагаем, что его книга (уже появившаяся в продаже в Петербурге) легко может попасть в руки и русским читателям. В прошедшей статье мы объяснили обстоятельства, которые могут заинтересовать русских читателей в пользу книги г. Жеребцова, прежде чем они успеют узнать ее сущность. Прибавим к этому, что до сих пор значительная часть образованного русского общества читает охотнее по-французски, чем по-русски, и, следовательно, примется за «Опыт» г. Жеребцова скорее, чем хоть, например, за вышедшую на днях книгу г. Лешкова «Русский народ и государство»{29}, хотя г. Лешков и не уступит в патриотизме г. Жеребцову. Имея это в виду, мы не считаем лишним предупредить читателей, что «Опыт истории цивилизации в России» и действительно можно уподобить топкой трясине, в которой ежеминутно можно погрязнуть в тине лжи, выдумок, безобразных искажений и произвольных толкований фактов. Затем, для совершенной очистки собственной совести, мы представляем читателям источник, из которого можно почерпнуть опровержение главных исторических ошибок г. Жеребцова. Этот источник – «Краткое начертание русской истории» г. Устрялова, изданное для приходских училищ; этого источника очень достаточно. Указавши на него, мы считаем возможным избавить себя от мрачной обязанности составлять перечень фактических погрешностей г. Жеребцова.

Гораздо более интереса представляет для нас другая задача: уловить те начала, которыми руководился автор в своей книге, проследить ту систему мнений, которой он следовал, изобразить тенденции, для выражения которых послужила ему история русской цивилизации. Мы уже коснулись в первой статье взглядов автора на современную цивилизацию в Европе и в России; не мешает рассмотреть и то, путем каких исторических выводов дошел автор до своих оригинальных заключений. Не мешает это и потому, что изложение взглядов и приемов г. Жеребцова может показать, какие понятия возможны еще у нас даже между людьми, принадлежащими к образованному классу общества, путешествовавшими по разным странам Европы, читавшими и узнавшими кое-что, – хотя и поверхностно, – и умеющими написать по-французски два толстых тома о предметах, вызывающих на размышление. Но, кроме этого специального интереса, взгляды г. Жеребцова имеют и более общее значение: мы уже имели случай заметить, что мнения, излагаемые им, близко подходят к системе взглядов целой партии, к которой г. Жеребцов сам причисляет себя. Общие положения г. Жеребцова не им выдуманы; ему лично принадлежат только ошибки и неуменье развить эти положения. Вот почему мы и оставляем в стороне его личные промахи и решаемся обратиться к тому, что является в книге его еще не по ошибке и неведению, а намеренно, вследствие принципов, принятых автором.

 

Противодействие ложной идее, старающейся утвердиться посредством ложного толкования фактов, – составляет, по нашему мнению, одну из важнейших обязанностей современной критики. Ложь, облекающаяся покровом научного, серьезного изложения и несколькими блестками либеральных тенденций, всегда и везде опасна, но особенную опасность представляет она в наше время у нас. Мы только что успели еще понять превосходство мысли и науки пред грубою силой и потому рвемся неудержимо ко всему, что имеет хотя вид чего-то мыслящего, хотя только претензию на разумность. Мы так разучились рассуждать, что теперь готовы, разинув рот, слушать всякое рассуждение и приходить от него в восторг только потому, что это все-таки резонное рассуждение, а не бессмысленно заданный урок, который мы должны бессмысленно выучить. Понятно, что в таком состоянии мы беспрестанно подвергаемся опасности сделаться жертвою ловкого шарлатана, который вздумает заговорить нас. Так, при первом вступлении в жизнь, попадаются в сети мошенников неопытные юноши, которых все воспитание строго сообразовалось с одним великим принципом: «Не рассуждать!»

Полное, грубое невежество, презирающее мысль и правду, вовсе не опасно в наше время: над ним уже всякий смеется, зная, что время преобладания грубой силы прошло невозвратно. Сами противники знания и прогресса очень хорошо понимают это и стараются достигать своих целей, прибегая к помощи того же знания, которое они так не любят. Таким образом, знание становится в их руках орудием их личных стремлений; истина признается там только, где она удовлетворяет их вкусу, согласна с их выгодами. Собственно говоря, им до истины и дела нет; им нужно только как-нибудь порезоннее вывести свои результаты, заранее уже готовые, – и это очень часто им удается благодаря тому, что для человека вообще очень трудно бывает отрешиться от личных пристрастий и искать только истины.

Особенно легко впасть и ввести других в заблуждение при исследованиях исторических. История представляет собою то же разнообразие, отрывочность и смешанность разных элементов, какие представляются нам и в самой жизни. Поэтому здесь – чего хочешь, того просишь: можно найти данные для подтверждения какой угодно теории. И даже уличить в неправде трудно, потому что итоги фактов не подведены окончательно и группировку их в наших книжках довольно еще бесхарактерна. Невольно соблазняется даже самый добросовестный исследователь и объясняет факты по тем философским убеждениям, какие уже составились у него в голове. Трудно найти человека, который бы занимался историческими изысканиями, вовсе не предполагая, что из них выйдет, – опровержение ли его убеждений или подтверждение их. Чтобы достигнуть этого, надобно стать выше всех человеческих пристрастий. Можно, конечно, желать этого; но нельзя слишком строго требовать от всякого, занимающегося историею.

Зато можно от каждого требовать по крайней мере добросовестности пред самим собою. Пусть человек приступит к своим занятиям, не вполне свободный от известных идей, заранее им усвоенных; пусть у него вначале будет даже желание разработать факты именно для подтверждения этих идей. По пусть он не простирает пристрастия к своим идеям до того, чтобы для них искажать факты и прибегать к обману. Как бы ни был человек ослеплен пристрастием, но в глубине его сознания всегда остается еще некоторое чувство истины, которое может вывести его на прямую дорогу. Даже мать, желающая превознести и возвеличить детей своих, – может быть приведена к убеждению в их негодности, если ей беспрестанно будут представляться факты, свидетельствующие об их дурном поведении. Тем скорее может и должен повить истину ученый, видя, что факты вовсе не благоприятствуют убеждениям, составленным им заранее. Если человек признает факты и все-таки упорствует в том, что этими фактами опровергается, – это уже явный признак некоторого помешательства или природного идиотства. В пример подобного упорства мы можем привести анекдот, недавно слышанный нами. Один ученый хотел каким-то особенным способом добыть калийную соль. Опыты его не удались: что-то такое получилось, но в этом нем-то калия вовсе не было. Тем не менее ученый остался в полном убеждении, что добытое им что-то было – именно калийная соль; он был очень доволен и рассказывал о результатах своих опытов таким образом: «Я наконец успел добыть калийную соль, и замечательно, что эта соль вовсе не содержит в себе калия!» Такого рода упрямцы безвредны: помешательство их обыкновенно бывает кротко и простодушно. Но настоящую язву общества составляют упрямцы другого рода – недобросовестные. Эти поступают обыкновенно так: если им представляется пять фактов – один в пользу их мнения, один сомнительный и три против них, – то они последние три бросят, сомнительный переделают на свой лад и с особенным ожесточением налягут на тот один, который для них выгоден. С этакими господами нечего уже делать: их не урезонишь, потому что они не хотят убеждения, не хотят правды, а видят и знают только то, что им выгодно. Такого рода обращение с наукою действительно неблагородно и заслуживает того, чтоб быть выведенным на чистую воду. И само собою разумеется, что вывести его можно не простым пересмотром частных погрешностей, а показанием того, как различные неправды исследователя цепляются за одну главную ложь, положенную им в основание своих изысканий.

Обращаясь к г. Жеребцову, мы считаем необходимым отделить в его мнениях две тенденции – одну общую и наружную, которой он старается щегольнуть явно, и другую личную, более глубокую, которую он тщательно, хотя и не совсем искусно, старается прикрыть. Сначала изложим мнения автора, которые он сам хочет поставить на вид.

Общая система мнений, которую избрал г. Жеребцов орудием для своих задушевных целей, – не отличается особенной новостью и оригинальностью. Она представляет довольно монотонные вариации того глубокомысленного замечания, которое поставлено эпиграфом нашей статьи. Автор силится везде провести ту мысль, что все бедствия России происходят оттого, что она заимствовала от Запада цивилизацию, которая там делается прескверно. Чтоб убедиться в этом, довольно прочитать оглавление того отдела, в котором г. Жеребцов представляет «resume analytique» [6] всей своей книги. Вот, например, каким образом резюмирует он русскую историю:

Благочестие и общинное устройство были основаниями общественного развития в России. – Подражание Западу всегда было пагубно для этого развития. – Международные сношения новгородцев. – Феодальные идеи Рюрика, перенесенные в Киев. – Христианство, пришедшее из Константинополя. – Различие направлений в развитии Европы и России. – Две общественные основы приходят в Россию из Константинополя и из Новгорода. – Россия спасает Европу от нашествия монголов. – Во время монгольского ига религия спасает народность. – Она господствует над государственной властью. – Религиозное значение царской власти. – Патриархальный и религиозный характер нравов. – Влияние западных идей произвело погибель патриарха Никона. – Реформа Петра Великого. – Ее характер и форма. – Ограничение влияния церкви. – Материальное развитие идет по пути усовершенствования. – Высший класс развращается. – Император Николай производит возврат к народности и православию. Распространение добрых идей в обществе. Русская партия. Купцы и мещане. Народ.

То же самое отвращение к Западу ясно выражается, например, и в оглавлении следующей статьи, в которой г. Жеребцов излагает общий взгляд на историю распространения знаний в России. Вот какие моменты определяет он (том II, стр. 530):

28Годуновы не были князьями, они происходили из костромских дворян; присоединение Грузии к России началось с Георгиевского трактата 1783 г.; Кавказ был присоединен в ходе Кавказской войны 1817–1864 гг.
29Лешков В. Н. Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII в. М., 1858.
6«Аналитическое резюме» (фр.). – Ред.
Рейтинг@Mail.ru