Николай Александрович Добролюбов
От дождя да в воду
А то нашлись еще такие господа – тоже хороши! – которые возблагоговели пред статейкою (тоже не поняв ее) и внезапно почувствовали… потерю уважения к г. Пирогову!.. Такое открытие делает г. Е. Суд., и г. Драгоманов подтверждает его. В заметке г. Е. Суд. объясняется: «Бойкая статейка г. – бова производила свое желанное (?) влияние даже на киевлян, на тех людей, которые могли бы, кажется, получше присмотреться к характеру общественной деятельности своего попечителя…»
Какое же это было желанное (вероятно, мною?) влияние? А вот какое: «Статейка, по виду весьма гуманная и либеральная, соблазнительно действовала на неопытную публику (бедняжка публика: точно бедная Лиза!){21}, подрывая во многих уважение к тому, которого она уже привыкла уважать». Неопытность соблазненной публики дошла до того, что она «заподозрила в отсутствии грамотности (вероятно, надо читать: гуманности) и истинного либерализма не г. – бова (как следовало бы, разумеется), а Пирогова, и малодушно отвернулись от него даже те, которые уважали его, соответственно своей степени умственного и нравственного развития»… А в статейке-то между тем, даже среди самых горячих тирад, при выражениях, которые могли бы показаться наиболее неприятными для самолюбия, – все-таки беспрестанно проглядывает мотив всей этой горячности, состоящей в том, что автор чрезвычайно высоко ценит Пирогова и что именно такого-то человека тяжело ему видеть слабеющим и падающим под гнетом среды, в которую он поставлен. Да, слабеющим и падающим – я не боюсь повторить это: в отсутствии ясного протеста противных его коренным убеждениям пунктов комитетских «Правил» видно уже послабление, а в согласии мотивировать, оправдывать их и провозгласить, что «вполне их разделяет», – было его падение в этом случае. Вот об этом-то я и писал. «Тут нейдите, господа, – говорил я, – тут сам Пирогов упал…» И ведь я писал не для идиотов, а для людей рассуждающих, которые могли бы понять, что в статье дело идет о деле, о факте, в котором Пирогов принял участие, а вовсе не об общей и окончательной оценке всех его общественных заслуг, талантов, характера и пр. Я указал на его ошибку, положим даже преувеличив ее значение; я надеялся, что это выяснит дело и поможет торжеству новых, разумных начал над рутиною; но признаюсь – никак не рассчитывал я на такой эффект, какой указывается г. Е. Суд. И отчего это? Ведь не оттого же в самом деле, что статейка была уже до невозможности соблазнительна, irresistible[6], так сказать, а просто по причине самих же господ соблазненных. Я их никого не знаю, но г. Е. Суд., киевлянин, рисует их характеристику вот какими лестными красками: «Большинство сослуживцев его (Пирогова), не сознавая самих принципов, подчиняется влиянию личности, стремится к общественной пользе только потому, что исполняет желания попечителя, человека прославленного, знаменитого, всеми уважаемого…» И как только оказался, видите ли, человек, который не преклоняется безусловно пред «человеком прославленным» и пр., – эти господа сейчас же и переменили свои расположения и перестали «стремиться к общественной пользе». И все это – заметьте – от «раздражительных выходок» журнального крикуна, озорника, который и желал бы быть Калиновичем, да соответственного чина не имеет и потому принужден озорство свое ограничивать литературою… Что же теперь будет – спрашиваю я беспристрастных читателей, не исключая и киевлян, очень склонных к искренним признаниям, – что же будет, если на них насядет, уже не в литературе, а в действительной жизни, какой-нибудь Калинович, если их соблазнять станет уже не журнальный, а какой-нибудь другой крикун? В какой мере и надолго ли удержится тогда благодетельное влияние благородной личности г. Пирогова? Что станется с самими педагогическими советами, если их будут составлять такие личности, которые, «не сознавая принципов, подчиняются личности» и стремятся к общественной пользе только потому, да, только потому, что этого желает начальство… И ведь таких большинство… Может быть, г. Е. Суд. судит слишком строго, скажете вы; но ведь его слова согласны, в сущности, с тем, что написано в «Отчете» самого г. Пирогова. А то вот еще отзыв г. Драгоманова, «недавнего гимназиста», как о нем было сказано в одной из прощальных речей. «Старое поколение (воспитателей), – говорит он, – действует по отсталым принципам, а молодое пока умеет только говорить о новых. Это, конечно, очень прискорбно, но тем не менее это факт, факт, факт… (Видите, как сильно!) Если все предоставить нравственному влиянию, то необходимо положиться исключительно на педагогический смысл и любовь к делу воспитателей… Ну, а положитесь-ко на смысл и любовь к искусству наших воспитателей… Мы не можем удержаться от улыбки…» В начале письма г. Драгоманов в силлогизме (которого первая посылка, вследствие опечатки, потеряла, впрочем, всякий смысл) доказывает, что если бы г. Пирогов хотел заставить учителей действовать сообразно его началам, то «должен был бы выгнать почти всех учителей»… Таковы они были… Из этого г. Драгоманов, с свойственною ему последовательностью, выводит: «Что сталось бы с преобразованиями Пирогова, если бы он основывал их на личном, а не на коллегиальном начале?»… И разумеет, конечно, что тогда преобразованиям пришлось бы плохо. Но какую же прочность и достоинство имеет это коллегиальное начало между воспитателями, не имеющими ни педагогического смысла, ни любви к делу, или действующими по отсталым началам, или только умеющими говорить о новых, не сознающими здравых принципов и только из угождения начальству делающими что-нибудь порядочное? Чем сделаются пресловутые «правила» и «таблицы» при отсутствии личного влияния г. Пирогова, при сохранении административного начала в воспитании, при неопределенности некоторых пунктов, при просторе, предоставленном воспитателям в определении проступков, при узаконении в «Правилах» «безумного и унижающего человеческое достоинство телесного наказания»? Смотря на «Правила» просто как на кодекс, совершенно независимо от личности г. Пирогова, наблюдавшего за их исполнением, – на них нельзя возлагать больших надежд: г. Пирогов сознается, что они «несовершенны»; я уже говорил и доказывал, что мне они кажутся очень и очень несовершенны. Г-н Пирогов, однако, доказывает фактами, что они принесли пользу; но из фактов этих не видно одного: действовали ли тут «Правила», или более – а может быть, только – и «желание угодить попечителю, человеку прославленному», и пр. …Подождем, что будет без г. Пирогова, дождемся следующих двух-трех отчетов – тогда и окажется, до какой степени полезны сами «Правила», без личного участия г. Пирогова в применении их…
