Николай Александрович Добролюбов
«Очерки Дона» А. Филонова
В объяснении недостатков учения в 1805–1807 годах автор «Очерков Дона» является до того наивным, что внушает невольное подозрение, – не воспитан ли он по методе г. Миллера-Красовского, в принципе: не рассуждай… Принцип этот выражается у него в двух явлениях: во-первых, он никак не может перевернуть предмет на разные стороны и открыть сущность дела под внешней оболочкой; а так, – какой стороной вещь пред ним ляжет, та только сторона и отразится в его сознании, – и уж дальнейшего движения и работы в уме не ждите. Во-вторых, если дело идет о старших, начальниках, учителях, преданиях, предписаниях и т. п., то хотя бы они показались ему и прямо дурной стороной, но он старается закрыть и уничтожить эту сторону увесистым силлогизмом, в виде такого булыжника: «А все-таки они старшие», или: «А все-таки они учители, – стало быть, во всяком случае лучше нас, и, следовательно, не надо попускать в себе развиваться мысли о дурных сторонах их…» О том, до какой степени сильны в г. Филонове оба эти явления (несомненные признаки воспитания и принципах г. Миллера-Красовского), могут свидетельствовать следующие факты.
У г. Филонова приводится несколько документов, свидетельствующих, что многие, при всем желании учить своих детей, не имели возможности отдавать их в училище по бедности, а другие бежали от ученья, ужасаясь обращения учителей и всех училищных порядков. В одном донесении директора даже прямо говорится: «А народ, скудостию отягощенный, хотя и желает учить детей, но ежедневные домашние нужды их от того отвлекают: один пасет овец, другой в кузнице помогает отцу, а третий на пашню уехал» и пр. И все эти факты приводят г. Филонова к тому заключению, что в народе не было любви к просвещению. «Мы обязаны сознаться, – говорит он, – что в народе понятия о просвещении были самые жалкие» (стр. 186). Ну, конечно: понятия народа виноваты…
Другой пример: г. Филонов сам же приводит несколько сведений о том, как учителя были глупы, грубы и бессовестны. Учитель Яновский за какие-то пустяки колотил ученика по щекам до того, что у того кровь пошла из носу; учитель Арнольди одного ученика таскал за волосы, а другого колотил по голове за то, что они в его классе писали не в тетради, а на полулисте; учитель Божковскмй был оставляем в гимназии учителем математики нарочно затем, дабы усовершенствоваться в оной; все учение было в долбежку, так что, «когда отвечают ученики, что рай был в Азии, – на вопрос: «Что есть Азия?» – отвечают в одних местах, что «Азия есть растение», а в других, что «Азия есть страна», на вопрос же: «Какая страна – правая или левая?» – отвечают: «Левая», и пр. (стр. 191). Напавши раз на подобные факты, человек, избегнувший принципа «не рассуждать», конечно, мог бы выйти от них к соображениям весьма полезным и важным. Потрудившись над собранием и распределением возможно большего количества фактов и сравнивши их с общим состоянием просвещения и нравов в то время, можно было представить весьма живую и занимательную картину внутренней жизни тогдашних училищ. А занявшись изъяснением причин, от которых происходил у нас везде такой контраст просвещенной формы с самым грубым невежеством в существе дела, можно бы дойти до выводов весьма широких и плодотворных. Но г. Филонов боится рассуждать: свои пять страничек, на которых излагается темная сторона обучения (с обвинением народных масс), он заключает следующими строками:
