bannerbannerbanner
Из «Свистка»

Николай Александрович Добролюбов
Из «Свистка»

Полная версия

№ 6

Письмо благонамеренного француза о необходимости посылки французских войск в Рим и далее для восстановления порядка в Италии

(Перевод с французского)

Милостивые государи!

Извините, что, не имея чести быть вашим соотечественником и единоверцем, осмеливаюсь просить вас о помещении в «Свистке» моего письма. На это имею я важные причины. Во-первых, ваш образ мыслей подходит к моему гораздо более, нежели все остальные журналы Европы и Америки. Во-вторых, «Свисток» пользуется огромным влиянием на общественное мнение и даже на умы многих государственных людей Европы. Я знаю из верного источника (de bonne source), что сам кардинал Антонелли, после того как у вас было о нем упомянуто{100}, любопытствовал прочесть «Свисток», и, конечно, этому обстоятельству надо приписать то, что последние поты его значительно веселее прежних. В-третьих, вы более, нежели кто-нибудь, имеете свободы в рассуждении о политике: вы не связаны тираниею общественного мнения, которое у нас так страшно тяготеет над журналистикой. Можете себе представить, что у нас ни один журнал не решился бы поместить мое письмо, не потому, чтоб оно несогласно было с видами правительства (напротив, я надеюсь, что оно очень с ними согласно), а просто потому, что это значило бы раздражить общественное мнение! Вы, как я по всему вижу, еще не дошли до такого печального положения; у вас журналист – учитель и господин своей публики и потому может говорить ей, что ему угодно, а она должна только слушать, верить и преклоняться пред его авторитетом… Для меня и для моих предположений именно это и нужно.

Пред вашей публикой я могу открыто и прямо сказать, что решительно не одобряю итальянское движение и считаю Гарибальди разбойником (brigand){101}. Некоторые корреспонденты французских газет уверяют, что русская публика исполнена энтузиазма к «освободителю Италии» и ждет окончательного водворения итальянского единства, точно большого праздника. Может быть, это и правда; но так как ваша публика находится еще во младенчестве и не доросла до собственного мнения, то я думаю, что мне церемониться с нею нечего. Итак, я признаю Гарибальди разбойником (brigand) и формально протестую против всякого государственного акта, который совершится на основании его беззаконных выходок. Но этого мало, я предлагаю верные средства для уничтожения всего, что им наделано, и думаю, что ваш «Свисток» окажет услугу русской и европейской публике напечатанием моих предположений.

Дело в том, что теперь священная обязанность наблюдения за порядком в Европе принадлежит Франции. Не обижайтесь; говоря это, я вовсе не думаю исключать из числа великих держав ваше отечество. Я читал сочинения господ де Жеребцова, Головина и Чичерина (в «Le Nord») и вполне с ними согласен, что России предназначено великое будущее{102}. Но надеюсь, что и они не станут спорить, если я скажу, что вы еще весьма молоды в исторической жизни и потому никак не можете претендовать на первенство перед французами в опытности и благоразумии. Вы еще, так сказать, отроки, безмятежно совершающие свой курс в тишине благородного пансиона, а мы – уже взрослые люди, перенесшие много горя и видевшие много бурь на океане, простирающемся от Бастилии до Люксембурга…{103} Вот почему теперь, как опытные пловцы, мы должны первые предвидеть бурю и останавливать новичков. Надеюсь, вы меня поняли и, следовательно, согласились со мною[3].

Франция вот уже 11 лет{104} весьма усердно очищает свою репутацию от нареканий, заслуженных ею в бедственное время насильственных. переворотов. Она уже давно перестала быть очагом (foyer) анархических движений; все ее желания направлены теперь к тишине, порядку и законному благоденствию под покровом религии и нравственности. Конечно, большинство людей, считающих себя образованными, вопиет еще о какой-то солидарности императорской Франции с принципами 1789 года;{105} но, к счастию, голоса этих людей год от году слабеют, и смело можно надеяться, что скоро совсем заглохнут. Благодаря благоразумию правительства они лишены теперь возможности пропагандировать свои мнения в печати, и хотя по временам прорывается в журналистике дух – не то что непокорства, а как будто бы некоторого недовольства, но общий тон журналов, можно сказать, в высшей степени успокоителен (rassurant). Я не говорю уже о первых звездах нашей журналистики – «L'ami de religion», «Gazette de France», «L'Union», «Le Monde» – преисполненных до мозга костей религиозными и нравственными началами; не говорю о «Constitutionnel», в котором г. Грангильо изображает почти каждый день настоящее блаженство и величие Франции такими яркими чертами, что иногда сам «Moniteur» бледнеет пред ним; не говорю о «Patrie» и «Pays», которые, уж конечно, и потому должны быть благородны (genereux), что поддерживаются (subventionnes) правительством. Но я укажу вам на «Journal des Debats», на «Presse»{106}, прежде столь задорные: радостно читать их ныне!.. Вы знаете, что в «Journal des Debats», например, отличался весьма едким (caustique) стилем г. Прево-Парадоль. Надо полагать, что это происходило в нем не столько от серьезного политического недовольства, сколько от расстройства печени. В начале нынешнего лета расстройство это усилилось до того, что г. Прево-Парадоль издал брошюру «Les anciens partis»[4], в которой весьма много желчи. Но само собою разумеется, что это ни к чему не новело. Правда, пять тысяч экземпляров брошюры были расхватаны в несколько дней благодаря разнесшемуся слуху, что ее будут отбирать, и когда действительно стали отбирать, то нашли всего несколько десятков экземпляров; но автор, как и следует, был осужден к тюремному заключению и штрафу, издатель тоже заплатил штраф весьма значительный; в ответ на брошюру явилось прекрасное сочинение: «Le parti de la providence»[5], и кончилось тем, что только «Journal des Debats» избавился от выходок г. Прево-Парадоля и украшается ныне вполне благонамеренными premier-Paris[6] г. Аллури и Вейсса{107}. Вообще во всей журналистике нашей только и можно быть недовольным двумя журналами: «Siecle» и «L'Opinion Nationale». Но они оба, сколько я знаю, уже имеют по авертисману[7] за выходки против святейшего отца и потому не очень могут храбриться. Притом нельзя не заметить, что и они тоже не лишены патриотизма – только что в них заметна еще некоторая игра крови. Вообще же говоря, журналистика, да и вся литература наша представляют умилительное зрелище: как горячо, например, отзывались они на превосходные речи об императорской политике, произносившиеся недавно нашими государственными мужами при открытии выборов!{108} С каким восторгом перепечатывали они известия о путешествии императорской четы и дифирамбы, по этому случаю произнесенные разными официальными лицами!{109} Только «Opinion Nationale» пожалело довольно ядовито, что декорации для триумфальных арок и прочих выражений народного энтузиазма перевозятся из города в город один и те же компанией спекуляторов, составившейся для этого случая! Но «Opinion» не получило за это даже авертисмана: это одно уже доказывает вам, как ничтожны у нас все подобные выходки пред силою правительства, опирающегося на энтузиазм народа… Словом, Франция сознала теперь, что она сильна централизацией и, если позволите выразиться, политическим благонравием. Предания первой революции еще несколько сбивают ее с толку своего грандиозностью; но теперь появляются уже смелые борцы, которые смело топчут в грязь и эти предания. Так, например, вам, без сомнения, уже известна (все благородные книги наши так быстро получаются в России!) недавно вышедшая «История жирондистов» г. Гранье де Кассаньяка, политического редактора «Pays». Невозможно лучше разоблачить все ничтожество и зверство деятелей революции. Г-п Гюаде, внук известного депутата, старался было возражать, журналы сделали несколько двусмысленных выходок; но против истины стоять невозможно, и книга г. Гранье де Кассаньяка, как слышно, заставила даже г. Ламартина решиться исключить «Историю жирондистов» из полного собрания его сочинений или по крайне мере назвать ее «историческими бреднями», reveries historiques{110}.

 

Вы понимаете, что, находясь на таком хорошем пути, Франция должна всеми силами заботиться, чтобы ничто не могло свернуть ее в сторону. С этой точки зрения итальянское движение давно должно было возбудить ее негодование и противодействие. Но, к несчастию, наше правительство, привыкнув к законности и к беспрекословному исполнению своих справедливых требований, думало, что дело может быть устроено путем здравых внушений и дипломатических переговоров. Вот отчего так много времени потеряно; вот отчего до сих пор, по рыцарскому великодушию, император старается сдерживать негодование Франции против неблагодарных итальянцев. Еще на днях одна из провинциальных газет получила авертисман за то, что назвала Виктора Эммануила коронованным разбойником (Bandit couronne){111}, хотя дипломатические отношения наши с Пьемонтом уже прерваны{112}. Мы не могли себе представить, чтобы итальянцы могли ослушаться правительства великой нации, которая уже столько раз давала им чувствовать свою силу; мы хотели действовать на них мерами кротости и благоразумия. Но год испытания прошел, и мы должны были убедиться, что с непокорным народом надо действовать не словами, а оружием. Верно, уж когда дело пошло на вооруженное и гласное восстание, то тут никакие депеши, никакие конференции, никакие дипломатические меры не помогут. Поможет одно: армия. А ежели нет намерения или недостает решимости послать армию, то и говорить ни о чем не стоит: всякие рассуждения, не имеющие за собою определенного плана военных действий, будут забавным пустословием, годным только в качестве материала для каких-нибудь парламентских прений.

Кажется, дело просто. И, однако же, до сих пор мы не видим деятельных мер правительства для укрощения итальянцев. Что же мешает ему? Где препятствия для решительных действий? Где основания для бездействия? Об этом я и намерен объясниться с Европою через «Свисток».

 

Главным препятствием служит мнимая законность и будто бы благородство дела итальянцев. «Как, говорят, остановить движение, в котором выражается национальное стремление и которое направлено против чуждого владычества, беззаконий и злоупотребления, превосходящих всякое терпение? Как идти против воли нации, когда само императорское правительство возникло из всеобщего народного избрания?» Все это, по здравом рассуждении, оказывается чистейшими пустяками (futilites). Прежде всего оставим в стороне «волю народа»: она признала себя несостоятельною в тот самый день, как избрала Людовика Наполеона. Избран он, конечно, не для того, чтобы быть на посылках у народа, а затем, чтобы предписывать ему, как держать себя, потому что сам народ не умел распоряжаться собою. И как скоро французы поставили у себя человека, в руки которого отдали свою волю, так они и должны его слушаться беспрекословно. Таким образом, для императора обязательна одна воля народа: желание, выраженное 2 декабря 1851 года, чтобы он владел Францией. Сообразно с этим желанием он и должен делать все возможное, чтобы продолжить свое владычество, в котором Франция нашла свое блаженство{113}. Следовательно, все свои действия он должен располагать сообразно тому, благоприятно это будет для продолжения его управления во Франции или нет. Ему нечего стесняться детским лепетом народа, ни французского, ни итальянского, и никакого другого. Кажется, это ясно как солнце (clair comme le soleil).

Таким образом, Франция должна смотреть на итальянское движение единственно с той точки, благоприятно оно для правительства императора или нет? Если оно неблагоприятно, то, очевидно, противно воле французской нации, избравшей Наполеона, и, следовательно, должно быть признано враждебным Франции. Это опять ясно.

Теперь – нужно ли говорить о том, что революционный дух наших соседей не может не произвести вредного влияния на расположение духа и во французском народе? Надо признаться, что народ еще очень глуп у нас. То, что вы знаете под именем французской нации, – это, собственно говоря, не народ, это сливки его, благородные избранники, которых интересы и понятия совершенно противоположны народным. Эти-то люди и господствуют над миром посредством своего вкуса, остроумия, изящества и блеска своих благородных идей. Они господствуют и над собственно называемым народом; но, разумеется, только до тех пор, пока нет серьезных столкновений. А как скоро дело дойдет до ссоры, то как же хотите вы, чтобы горсть людей благородных, изящных и образованных, но зато весьма деликатных в физическом отношении, могла противостоять грубой силе целой массы? Да еще надо прибавить к этому, что и в образованном-то классе большинство готово при первом удобном случае зашуметь о свободе и об интересах народных. Даже теперь, несмотря на всю бдительность императорского правительства, беспрестанно прорываются беспокойные идеи. Так, например, в последнее путешествие императора какой-то сумасшедший, говорят, пробовал в него выстрелить в Тулоне; факт еще не подтвержден решительно, а уже кое-кто пытался было сделать его поводом разных вольных рассуждений. К счастию, газетам запрещено было упоминать о нем{114}. Недавно то же – отставные революционеры затеяли было подписку в память г. Флота, убитого в рядах гарибальдиевских скопищ (bandes){115}. Правительство имело благоразумие запретить и эту подписку; но ее затея уже показывает вам настроение некоторых господ. Они молчат теперь, но нет сомнении, что при первой возможности они заговорят и найдут тысячи последователей. Пусть только ослабится, например, хоть бдительность надзора за прессою: завтра же явятся десятки журналов с самыми гибельными тенденциями и увлекут всеобщее внимание. До какой степени падок народ на нелепости подобного рода, вы можете судить, например, по «Courrier du Dimanche», еженедельной газетке, которая имеет огромный успех, а берет только тем, что в ней какой-то валлах или молдаван Гапеско делает беспрестанно выходки против императорского правительства. Еще на днях, например, он осмелился требовать отмены закона de la surete generale!..[8]{116} При таком положении дел, когда с одной стороны угрожает г. Гапеско, а с другой – целый народ шумит и волнуется, не может быть никакого сомнения в том, что надобно делать правительству. На неразумного валлаха претендовать нечего: он затем и существует, чтобы привлекать общее внимание, подделываться под общий вкус; беда в том, что вкус-то общества получает такое вредное направление. Следовательно, надо уничтожить то, что подает повод к искажению нравственных понятий и чувств французов, надо во что бы то ни стало укротить движение на полуострове. В прошлом году император принял весьма хорошую меру, взявши итальянское дело в свои руки и порешивши его разделом Ломбардо-Венецианского королевства между Австрией и Сардинией{117}. Но затем Франция сделала несколько важных ошибок, допустивши присоединение герцогств и Романьи{118} и не придушивши с самого начала экспедицию Гарибальди. Конечно, кто же мог этого ожидать? Никому в голову но могло прийти, чтобы в каких-нибудь три месяца Неаполитанское королевство могло исчезнуть с политической карты Европы и чтобы самому святейшему отцу стали угрожать в его резиденции, охраняемой французскими штыками…{119} Но в том-то и дело, что подобными вещами никогда не должно пренебрегать. С таким народом, как итальянцы, и при таком правительстве, как неаполитанское, всегда следовало ожидать, что не нынче, так завтра последует катастрофа. Всегда следовало поступать так, как поступаем мы с Римом. Недавно кто-то распустил слух, что французский отряд из Рима двинулся к Анконе;{120} «Patrie» опровергала этот слух таким образом: «известие это нелепо уже само по себе; всякому известно, что французский отряд, находящийся в Риме, никак не может оставить папской столицы: если бы он сегодня вышел из Рима, то завтра же римляне возмутились бы и прогнали папу; а между тем охранение папского престола и составляет настоящую цель пребывания французских войск в Риме». Вот это политика смелая, откровенная и благородная! Тут нет никаких церемоний с народной волей, а прямо объявляется, что армия поставлена против народа, для того чтобы он не наделал глупостей… Если так ведет себя Франция в Риме, почему ей не делать того же и во всей остальной Италии? Почему не послать войск в Сицилию, почему не поставить гарнизона в Неаполе, почему не занять Анконы, почему, наконец, в согласии с Австриею, не содержать нескольких полков в Венеции? Все это чрезвычайно легко было сделать несколько месяцев тому назад; теперь труднее, по возможность еще не потеряна благодаря твердости нашего правительства, умевшего сохранить честь нации (l'honneur de la nation) удержанием и даже усилением римского отряда. Теперь можно действовать через Рим; посылать туда подкрепление за подкреплением, а оттуда вводить войска в Гаэту, покамест король Франциск еще там держится;{121} из Гаэты же идти на Неаполь. Никто с нами, разумеется, драться не будет, потому что Пьемонт не осмелится оскорбить знамя великой нации (drapeau de la grande nation), в особенности когда еще Австрия угрожает Италии. Таким образом, мы занимаем Неаполь, восстановляем Франциска, посылаем войска в Силицию, требуем от Сардинии очищения Марок и Умбрии{122} и объявляем Австрии необходимость содержания французских войск в Венеции: Австрия ничего не может возразить, потому что, во-первых, мы восстановлением Франциска дадим ей достаточное ручательство в нашей благонамеренности, а во-вторых, и потому, что габсбургское правительство находится при последнем издыхании и если бы Франция двинула на него свои легионы, то уже никакие силы в мире не спасли бы его…

100Имя кардинала Д. Антонелли, руководившего внешней политикой правительства Папской области, было упомянуто в статье Добролюбова «Оговорка», открывавшей № 5 «Свистка».
101Комментарием к этому месту «Письма» может служить, напр., следующая выдержка из передовой статьи газеты «Constitutionnel» 29 сентября 1860 г.: «Гарибальди не разбойник (un brigand), как его представляют религиозные газеты, но еще меньше он государственный человек, как утверждают революционные листки».
102Кроме книги «Опыт истории цивилизации в России» (Париж, 1858), подвергнутой Добролюбовым уничтожающей критике в статье «Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым» (см. наст. изд., т. 1), на французском языке был опубликован еще ряд сочинений Н. А. Жеребцова, в том числе «Три вопроса момента» (Париж, 1857), «Об освобождении крепостных в России» (Париж, 1859). Из французских сочинений публициста-эмигранта И. Г. Головина, чьи выступления с воцарением Александра II утратили оппозиционный характер, «благонамеренный француз» мог иметь в виду, в частности, брошюры «История Александра I» (Лейпциг – Париж, 1859), «Русское самодержавие» (Лейпциг, 1860), «Польша и Россия» (Лейпциг, 1860) и др. Б. Н. Чичерин в 1858 г. поместил в газете «Nord» (Брюссель) статью о книге Жеребцова «Опыт истории цивилизации в России».
103То есть от Великой французской революции, начавшейся штурмом тюрьмы Бастилии 14 июля 1789 г., до восстановления во Франции монархии в результате государственного переворота 2 декабря 1852 г. (в Люксембургском дворце с 1852 г. заседал послушный Наполеону III сенат).
3Это место в русском переводе вышло несколько грубо; но смеем уверить, что в подлиннике оно исполнено тончайшей грации и самой благоуханной прелести, так что нимало не представляется оскорбительным. – Прим. ред. «Свистка».
104После подавления революции 1848 г.
105Возможно, Добролюбов имеет в виду, в частности, П.-Ж. Прудона, чьи взаимоотношения с режимом Второй империи давала повод обвинять его в бонапартизме. О колебаниях Прудона в отношении к Наполеону III говорили и некоторые его сочинения: брошюра «Государственный переворот как проявление социальной революции» (Париж, 1852), книга «О справедливости в революции и церкви» (Париж, 1858).
106«L'Arai de la religion» («Друг религии», 1814–1862), «Le Monde, union catholique» («Католический мир», 1860–1866) – католические газеты; «Gazette de France» («Газета Франции», 1762–1914), «Constitutionnel» («Конституционалистская газета», 1815–1914), «Moniteur universel» («Всеобщий указатель», 1789–1901), «La Patrie» («Родина», основана в 1841 г.), «Le Pays» («Страна», основана в 1849 г.) – официозные и консервативные газеты; «Journal des Debats» («Газета дебатов», 1789–1944), «La Presse» («Пресса», основана в 1836 г.), «Siecle» («Век», 1836–1939), «L'Opinion nationale» («Национальное мнение», 1859–1879) – либеральные газеты разной степени оппозиционности к политике Наполеона III.
4«Старые партии» (фр.). – Ред.
5«Партия будущего» (фр.). – Ред.
6Передовые статьи в парижских газетах (фр.). – Ред.
107Добролюбов не вполне точно излагает последовательность событий. Из «Journal des Debats», где Л. Прево-Парадоль с 1857 г. писал передовые статьи (помесячно, чередуясь с Л. Аллури), он ушел в апреле 1860 г., написав январский и мартовский циклы статей, и был сменен Ж.-Ж. Вейссом. С апреля он в том же качестве выступал в газете «La Presse», которая 29 мая объявила, что на следующий день выйдет брошюра ее сотрудника Прево-Парадоля «Старые партии». В своей брошюре, высказываясь в пользу демократической многопартийности, он именовал правящую бонапартистскую партию «старым, как мир, альянсом демагогии и деспотизма» (с. 31; цит. по Guiral P. Prevost-Paradol (1829–1870), Paris, 1955, p. 246). За несколько дней из 5000 экземпляров брошюры было продано 4920. 22 июня 1860 г. автор был приговорен к 1 месяцу тюрьмы и 3000 франков штрафа, издатель – к 3000 франков штрафа, владелец типографии – к 500 франкам штрафа. По выходе из тюрьмы Прево-Парадоль в августе того же года вернулся в «Journal des Debats», где выступал уже по разделу литературной критики.
7Предостережению (фр. avortissemont). – Ред.
108Ближайшие по времени выборы в Законодательный корпус состоялись в июне 1857 г.
109Путешествие Наполеона III и его жены императрицы Евгении на юг Франции, на Корсику и в Алжир продолжалось е 23 августа по 24 сентября 1860 г. Все газеты, в том числе и либеральные, ежедневно давали обширную информацию об этой поездке, перепечатывая из официальной «Moniteur universel» тексты приветственных речей, произнесенных в честь императорской четы мэрами посещаемых городов, председателями местных торгово-промышленных палат, католическими иерархами и т. п., а также самого Наполеона III.
110В книге «Histoire des Girondins et des massacres de septembre» («История жирондистов и сентябрьских избиений», Париж, 1860), как и в других своих исторических работах («История классов знатных и незнатных», 1837–1840; «История Французской революции», 1850; «История Директории», 1851), Б.-А. Гранье де Кассаньяк описывал революционные события во Франции с консервативно-монархических позиций. Ответом на эту книгу явилась брошюра Ж. Гюаде «Protestation centre le livre intitule «Histoire des Girondins…» par m. A. Granier de Cassagnac, et Appreciation historique de ce livre et des massacres de seplembre, par J. Guadet», Paris, 1860 («Протест против книги под заглавием «История жирондистов…» г. А. Гранье де Кассаньяка и историческая оценка этой книги и сентябрьского избиения», Париж, 1860), которую и имеет в виду Добролюбов, и вышедшая позднее «Les Girondins, leur vio piivce, leur vie publique, leur proscription et leur mort» («Жирондисты, их личная и общественная жизнь, их осуждение и смерть». Париж, 1861), где автор пишет о судьбе своего деда М.-Э. Гюаде, одного из вождей Жиронды. В условиях частичной либерализации режима Второй империи (конец 1860 – начало 1861 г.) Л. Ламартин включил свой известный труд «История жирондистов» (1847) в новое полное собрание своих сочинений (1861–1863). Но не без влияния критики его в книге Гранье де Кассаньяка счел необходимым предпослать выходу томов 9–14 этого издания, куда вошла «История», том 15. Этот том содержал написанную Лаыартином в октябре 1861 г. «Критику «Истории жирондистов»…», где пересматривал ряд положений своего труда, а его последнюю страницу, «написанную в одну из тех минут энтузиазма… когда паришь настолько высоко над землей, что перестаешь видеть мрачные подробности событий», предлагал читателям разорвать (см.: Ламартин А. История жирондистов, т. 4. СПб., 1906, с. 394).
111Подобные определения были в тот момент нередки и в столичной ультраконсервативной и клерикальной прессе. А. Грангийо возмущался тем, что «некоторые газеты, именующие себя роялистскими», чтобы уязвить сардинского короля, «ищут ему оскорбленья в словаре худших дней революции. Так, в «L'Ami de la religion» и в «La Gazette de France» мы находим следующие эпитеты его величеству королю Сардинии: король-капрал, король-гарибальдиец, коронованный разбойник» («Constitutionnel», 1860, 17 октября).
112Французское правительство (как и русское) было недовольно сицилийским походом Гарибальди (май 1860 г.) и упрекало Пьемонт в соучастии. Но успехи Гарибальди заставили Наполеона III смириться, хотя после провозглашения Виктора Эммануила II неаполитанским королем (октябрь 1860 г.) Франция сочла нужным для соблюдения приличий отозвать из Турина своего посланника (оставив поверенного в делах и показав тем самым, что разрыв не носит серьезного характера).
113Как и в статье «По поводу одной очень обыкновенной истории» (см. наст. изд., т. 1), сарказм Добролюбова обращен здесь не только на тех апологетов наполеоновской диктатуры, которых представляет «благонамеренный француз», но и на либералов, в свое время одобривших комедию «всеобщего народного избрания» Луи Наполеона главой государства.
114Ранее на жизнь Наполеона III было сделано три покушения со стороны итальянских патриотов: в 1855 (Пианори), 1857 (Тибальди) и 1858 гг. (Ф. Орсини). Возможно, в ответ на слух о новом покушении и с намерением дать благоприятное толкование тулонскому инциденту газета «Constitutiormel» так излагала его (со ссылкой на местную прессу): когда императорская яхта поздним вечером 11 сентября 1860 г. покидала рейд Тулона, с прибрежной горы раздался «чудовищный залп» бомб и ракет, не предусмотренный муниципальной программой и испугавший присутствовавших (1860, 15 сентября).
115Гарибальдиец полковник Поль Флотт (Флот, Дефлотт) был убит в конце августа – начале сентября 1860 г. в сражении близ Реджо (Калабрия).
8Общественной безопасности (фр.). – Ред.
116Г. Гапеско, редактор оппозиционной газеты «Courrier du dimanche» («Воскресная почта»), основанной в 1857 г., подвергался преследованиям. Его изгнание из Франции за «необдуманную статью» вызвало волнение европейской печати. Обосновавшись во Франкфурте, издавал газету «Европа», запрещенную в 1807 г. По возвращении во Францию был редактором еще ряда изданий. «Закон об общественной безопасности», принятый Законодательным корпусом Франции в феврале 1858 г., после покушения Ф. Орсини, и предусматривавший суровые репрессии против политической оппозиции, просуществовал до конца Второй империи.
117В результате войны 1859 г. против Австрии, в которой Франция выступала союзницей Пьемонта, к последнему по Цюрихскому договору (10 ноября 1859 г.) была присоединена область Ломбардия; Венеция же временно осталась под австрийским владычеством.
118См. ниже примеч. 8 к циклу «Неаполитанские стихотворения».
119Французские войска находились в Риме, охраняя светскую власть папы и препятствуя полному объединению Италии, свыше 20 лет (с июля 1849 по август 1870 г.).
120В Анконе (Умбрия, входившая в папские владения) 18 сентября 1860 г. была осаждена и 28 сентября капитулировала часть папских войск, до этого разбитых войсками Пьемонта в сражении при Кастельфидардо.
121В сентябре 1860 г. неаполитанский король Франциск II был вынужден бежать от войск Гарибальди в крепость Гаэту (Капуя), где в феврале 1861 г. капитулировал.
122Области Марке (Мархия) и Умбрия, входившие в папские владения, 4 ноября 1860 г. присоединились к Пьемонту, после того как в сентябре в них вступили пьемонтские войска, вызвав раздражение консервативной французской прессы.
Рейтинг@Mail.ru