Юрий Никитин
Трехручный меч
Я осторожно отступил, кто знает их обряды, обошел поляну стороной. Если встречу крестоносцев, обязательно и укажу дорогу, и скажу, что это сатанисты. Те ребята простые, неграмотные, правую руку от левой не отличают, для них все сатанисты, кто не принадлежит к реформаторской католической церкви протестантского крыла кальвинистского течения суннитского толка.
Свистнула стрела, через кусты проломился молодой олень и упал, прежде чем я успел поднять лук. Короткая стрела торчала из шеи. Вслед за оленем проломился массивный, поперек себя шире, рыжий лохматый гном с неухоженной бородой и взъерошенными волосами. Ростом мне до пояса, но в плечах, пожалуй, не уступит. А если и уступит, то ненамного.
Лицо его сразу налилось гневом, побагровело, в глазах засверкала ярость.
– Чего уставился на моего оленя? Это я убил!
– Вижу-вижу, – ответил я торопливо, гномы отличаются буйным нравом и раздражительным характером. – Прекрасный выстрел!
– Сам знаю, – отрубил гном. – Вали отсюда, это мой лес!
– Уходю-уходю, – ответил я еще торопливее. – Вовсе не собирался бить твоих оленей в твоем лесу. Я так…
– Что?
– Прохожу мимо.
– Вот и проходи!
Я попятился, хоть гном и мал ростом, но воины они бесстрашные, дерутся охотно, а я не вижу просто, из-за чего драться. Это гномам по фигу, могут подраться и просто так, а мне обязательно нужен повод, ну вот такой я интеллигент, даже эстет, мадам, народный интеллигент даже, что не только может понять тонкий намек, но и дать за него в глаз. Однако даже народный интеллигент не станет драться из-за какого-то оленя, это же презренные экономические мотивы, но вот если кто-то при мне назовет Сергея Адамыча, нашу совесть нации, колабом или продажной шкурой…
В сторонке слышался сухой треск, расщелкивание, будто медведь драл щепу. Я тихонько раздвинул ветки, выглянул, пригибаясь. С дерева с массивным, как у бабо… тьфу, баобаба, стволом до самой земли свешиваются ветви, листья хилые, зато стручки, похожие на гороховые, длинные, в человеческий рост. Одни еще зеленые, как у молодого горошка, другие посерели, подсохли, два вовсе раскрыты…
Я пошарил взглядом по земле, горошины должны быть с теннисные мячи, если не с волейбольные, трава слегка примята, но поляна пуста, только в двух местах землю вздыбили выпирающие корни.
Пока я осматривался, треск повторился. Один из сухих стручков дрогнул, между плотно сомкнутых половинок возникла крохотная щель. Треснуло еще громче, затрещало чаще, половинки стали раздвигаться, просунулась тонкая рука, размером с детскую, слепо пошарила по воздуху. Внутри стручка задвигалось, показалась голова, плечи. Затаив дыхание, я наблюдал, как человечек выползает, щель узка, застрял, упирается ручками с таким усилием, что я привстал, собираясь выйти и помочь, но я человек благоразумный, вспомнил про импринтинг, это же я буду первым, кто попадется ему на глаза, сочтет меня мамой и будет ходить следом, а на фиг оно мне надо? Многодетность присуща малообразованным народам, а русскому интеллигенту и одного ребенка много.
Человечек вывалился из стручка, створки так и остались полураскрытыми, хотя только что вроде бы удерживали в своем лоне. Возможно, это такой тест на выживание: у кого не хватает сил выбраться, пусть мрет, и без него земля заполнена хилыми да слабыми, пусть потомство дают герои… да-да, особенно те, у кого за плечами трехручный меч!
Полежав минуту, человечек набрался сил, тихонько пополз прочь с поляны, потом приподнялся на четвереньки и добрался до стены деревьев. Там встал на задние конечности, почти нормальный человек, только мелковат, но еще чуть подрастет, пропорции указывают на детскость, даже голова великовата, шагнул уже на двух, ручкой придерживается, чтобы не рухнуть, молодец, все схватывает, или генетическая программа предусмотрела и это, в следующее мгновение зеленые листья скрыли его от моих глаз.
Я вздохнул с облегчением, поднялся, разминая затекшую спину, шагнул на поляну с этим бабо… баобабом. Затрещали сразу два стручка, на одном появилась узкая полоска. А на другом половинки стали расходиться. Я поспешно отпрыгнул обратно, не хватало еще двух импринтированных, обошел странное дерево по широкой дуге.
Справа шуршит, чавкает, хлюпает, хрустит. Я отступил, чтобы, прячась за густыми кустами, не подобралось это шуршащее, и через минуту на поляну выскочил ящер ростом с меня, показавшийся мне металлическим. Во всяком случае, весь синий, кожа отливает металлом, спина вообще как будто шалашиком две танковые гусеницы, рога точно железные, прямо трехгранные штыки.
– Эй-эй, – сказал я предостерегающе, – ты ведь травоядный, раз у тебя рога!.. Иди себе, я твоих ящерок не трону.
Он глухо зарычал, узкие глаза начали наливаться кровью. В отличие от привычных динозавров передние лапы вовсе не лапки, как даже у тираннозавров, а могучие, мускулистые и весьма бойцовские руки. На пальцах желтоватые мозоли, словно тренируется в ударах кулаками по дереву.
Еще я заметил между пальцами тонкую перепонку, но это говорит только о том, что умеет драться и в воде. Даже под водой. Я же не очень-то умею драться и здесь, в лесу, я нормальный образованный человек с двумя «высшими» из эпохи консенсусов и гомосеков, то бишь компромиссов. И хотя уже помахал однажды в этих краях мечом, однако же привычка махать языком в поисках компромиссов и консенсусов все же сильнее.
– Ладно-ладно, – сказал я примирительно. – Я ухожу, это твой участок леса.
Он зарычал громче, танковые траки на спине вздыбились, потрясающее зрелище, мои колени стали ватными. Я попятился, стараясь не смотреть ему в глаза, кингконгов это, по словам зоопсихологов, весьма раздражает.
На следующей поляне меня прогнали какие-то лесные люди с лыковыми бородами и бледными, как деревья с содранной корой, лицами.
– Ладно-ладно, – повторил я поспешно. – Вижу, место занято. Ухожу-ухожу.
Только перешел чуть дальше, и там занято, на этот раз эльфы соревнуются в стрельбе из луков, свидетели их-де раздражают. Да что это я, мелькнуло в голове. Там волк и ворон жрут в три горла, у них нет никаких интеллигентских мерехлюндий насчет приоритета и суверенности. У кого меч длиннее, у того и суверенитет выше. Вот у США даже на арабском Востоке суверенитет появился и свои интересы откуда-то взялись, что в переводе на наш язык: буду охотиться, где захочу. А я сопли жую, опять меня обойдут… уже обошли.
Озлившись, я подвигал плечами, укладывая меч за спиной получше, чтобы рукоять на виду, пошел, громко топая и нарочито наступая на сучья. Деревья расступились, но не простор впереди. Вернее, простор, но совсем не тот, какой ожидал, а обширное и довольно противное болото. Конечно, с виду очень красивое: лилии, кувшинки, чистенькие такие лягушечки на толстых мясистых листьях, живописная коряга посреди болота – угрожающе вздыбленные к небу корни, блестящая слизь, однако же мне, похоже, придется идти через это болото, а я такой, что этой живописности предпочел бы заурядное и примелькавшееся до тошноты асфальтовое шоссе.
С первых же шагов к ногам присосались жадные и липкие, как сборщики налогов, пиявки. Я взвыл от омерзения, увидев их раздутые жирные тела. Одну попытался оторвать, она лопнула в моих пальцах, руку окрасило кровью по локоть. Меня едва не стошнило, к противоположному берегу несся, как бронетранспортер по мелководью.
Мелькнула мимо коряга, на нее взобралось нечто мокрое и блестящее, как тюлень, и провожало меня удивленными глазами, проскрежетало вслед что-то призывное. Наверное, у него период спаривания, но я не герой западного толка, что копулирует все, что двигается и что не двигается, я же разборчивый, мадам, я же эстет, мне надо обязательно тоже с высшим образованием, чтобы и на рояле, и на фортепиано, и вообще везде, где захочу, так что промчался до берега, выбрался из теплой жижи и почти сразу напоролся на оленей.
Прямо передо мной оказалась семья: папа-олень, мама-олениха и чудесный олененок, вылитый Бемби, хоть сейчас в мультик или на конфетную обертку. Я торопливо сорвал с плеча лук, пальцы дрожат, только бы успеть, наложил стрелу, а они все трое подняли головы и воззрились на меня в безмерном удивлении: чего это, мол, так торопился, запыхался?
Рывком оттянул тетиву, отпустил, с такого расстояния промахнуться трудно, стрела ударила олененка в левый бок. Он подпрыгнул на месте на всех четырех, стрела погрузилась по самое оперение, что значит хорошенькое дельце – молоденькое тельце. Взрослые олени еще мгновение смотрели дикими глазами, наконец сообразили, что они не в зоопарке, а я не зеленый, с сопением ломанулись через кусты, только затрещало по лесу.
Олененок упал на бок, большие коричневые глаза смотрят умоляюще: помоги, спаси, что-то мне делает больно.
– Потерпи, малыш, – сказал я ласково.
Вытащил нож, аккуратно перерезал горло, стараясь сделать это как можно быстрее и безболезненнее, мог бы, наверное, подрабатывать, поставляя кошерное мясо, кровь хлынула широкой струей. Олененок подергался и затих. Я вскинул нежное тельце на плечо, развернулся и пошел обратно.
На этот раз, когда хорошая добыча на плечах, даже болото не болото, а так, фигня какая-то.
ГЛАВА 3
Когда вышел из лесу, они двое уже жрякали или, точнее, все еще жрякают сочное жареное мясо. От багровых углей сухой жар. Ворон, не отходя от костра, монотонно долбится в черепе, уже расширив глазные впадины, как шахты. Клюв по затылок стал красным, перья слиплись, отемнобагровели и блестят.
Я разделал олененка, насадил на длинный прут и пристроил над раскаленными углями. Волк и ворон, уже отяжелевшие, с раздутыми брюхами, оба умеют жрать в запас, посматривали на меня одобрительно, но и с победным блеском в глазах: сумели объегорить, отпихнуть от добычи.
Мой олененок исходил паром, вытапливается лишний жир, вся компактная тушка блестит, как огромная почка каштана, одиночные капли привычно срываются на красные угли, там сочно шипит, стреляет сизыми дымками, что растворяются сразу же. Расседланный конь неторопливо двигался по краю поляны, за ним от зеленых кустов остаются голые веточки, на остром роге зловеще блестит багровый кончик, словно раскаленный в невидимом горне. Волк и ворон, нажравшись, тут же уснули. Вообще, постоянно спят, а человек, выходит, как известно, самый малоспящий зверь на свете…
На небе высыпали первые звезды, над вершинами абсолютно черных деревьев показался узкий серп луны. Я встал, чтобы подбросить в костер веток, насторожился. Послышался легкий шорох, из-за деревьев появилась очень красивая молодая девушка. Рядом с ней зверь, напоминающий льва, только потолще и с крыльями, как у летучей мыши. Оба голые, у девушки вместо трусиков зачем-то железная цепь. Я не успел рассмотреть, есть ли там замочек, сразу обалдело уставился на вызывающе торчащие груди, высокие и с алыми широкими кончиками.
Ну, Валеджи, мелькнула мысль, ты, конечно, великий Творец, но уже достал этими голыми бабами. Малолеткам в самый кайф, но я не малолетка, к тому же такую доступную вещь, как голые бабы, стоит ли так уж везде и всюду? Того и гляди волк снова съехидничает, что у меня глюки на какой-то почве. А ворон, зараза, подкаркнет.
Девушка улыбнулась, а я некстати подумал, что ей будет очень неудобно в такой… такой одежке на широкой мохнатой спине зверя, где к тому же торчит острый хребет.
Она, должно быть, уловила мою мысль, нахмурилась и отвернулась, капризно выпятив губы. Я подумал с раскаянием, что я, как истинно русский интеллигент, беспредельно умен, мне постоянно приходят мудрые мысли, даже в такое вот некстатейное время, но это уж бремя истинно мыслящего человека, это горе от ума, которого не спрятать, хоть бороду сбрей, хоть мускулы отрасти.
Не придумав, что спросить, не узнавать же, как пройти в библиотеку, я упер сжатый кулак в ладонь, так лучше вздуваются мышцы плеч, выпятил грудные пластины и улыбнулся ей красивой белозубой улыбкой.
Она посмотрела с интересом, сделала шажок как бы в мою сторону и в то же время чуть мимо: так, в три четверти, ярче линия ее безукоризненной девственной груди, полной и провокационно подрагивающей, за ярким красным вытянутым кончиком остается в воздухе быстро затухающий след, как на фотопленке от лазерного прицела.
Я шагнул в сторону, тут багровый свет костра лучше озаряет мою блестящую здоровую кожу, словно смазанную или даже умащенную маслами, все мышцы и мускулы вырисовываются до предела рельефно. При этом я улыбнулся еще шире, пусть видит, что у меня все сто или сколько их там зубов, белые и безукоризненно ровные, гланд нет, сердце бьется ровно, я молод, силен и весь в тугих шарах мускулов.
Улыбка тронула ее губы, стройные ноги подали тело вперед, начиная с бедра, при этом легком толчке работают все мышцы, движение начинается с красивой волны, когда плечи как бы запаздывают, грудь приподнимается еще выше и острыми сосками смотрит тебе прямо в рот, а в твои растопыренные пальцы приглашающе идут покачивающиеся бедра.
Да, это класс, я пошарил взглядом: лом бы найти, я бы его согнул, при этом движении хорошо работают бицепсо-трицепсоидные, а также вся плечевая группа предплечий и заплечий, когда вся масса приподнимается, вздувается, по ней пробегают справа налево и обратно шары и утолщения, а потом все застывает в красивой мужественной скульптуре атлета, гнущего лом!
Черт, нигде нет лома, почему всегда так, когда не надо, шагу не ступить, чтобы не запутаться в разной и всякой арматуре, целые заброшенные, но исправно работающие металлургические комбинаты-гиганты, а сейчас нет самого завалящего лома, это ж какой момент я упускаю, ну что же делать…
Она замедленно прошла мимо, пахнуло теплом уже разогретого тела. Со спины так и вовсе отпад, отведенные назад плечи кажутся совсем детскими и беспомощными, зато зад по контрасту вдвое шире, ягодицы вздернутые, нежно-белые, попеременно приподнимаются, как поршни в моторе, а красивые ноги спортсменки покрыты тем самым необходимым слоем жирка и нежного мяса, чтобы мышцы и сухожилия не выступали чересчур резко.
Кусты раздвинулись, девушка с недоумением оглянулась на меня, помедлила, потом зеленые ветви сомкнулись за ее спиной. Лев скрылся еще раньше, тихий при такой женщине, как пугливая тень. На поляне осталась ясно ощутимая в неподвижном прогретом воздухе струя зовущего запаха. От такого сходил с ума мой Рекс, обрывал поводок и уносился, держа нос по следу долго не тающих феромонов.
Я вздохнул, мышцы сразу поползли вниз, подчиняясь закону всемирного тяготения. И тут мой взгляд упал на нечто блеснувшее под последним лучом заходящего солнца. Чертов лом затаился среди коряг и сухих веток, сволочь! Какой я шанс упустил, какой шанс, идиот чертов…
Злой, подбросил хвороста, оранжевые языки огня становятся все заметнее в темнеющем мире. Небо еще не чернильно-черное, но серпик луны начал наливаться зловещим блеском.
Совсем близко послышался конский топот. Прямо через кусты на поляну проломился на могучем черном жеребце не менее могучий орк. Орк как орк, зеленый, уродливый, с бессмысленно распахнутой пастью с острыми зубами и длинными клыками. Одной рукой держит поводья, другой прижимает золотоволосую красавицу. Красавица в легкой накидке, очень легкой, что ничего не скрывает, длинные красивые ноги грациозно дергаются в воздухе.
Орк взглянул на меня злобно, ухмыльнулся и поехал шагом. Красавица всхлипывала и умоляюще смотрела в мою сторону. У нее миндалевидные, очень красивые глаза, умело подкрашенные синим, с длинными ресницами, тонкий аристократический нос и яркий маленький рот с крупными чувственными припухшими губами.
Волк и ворон бесстыдно спят. Надо принимать решение, потому я сидел и молча смотрел, как он неспешно проехал мимо, у самого края поляны остановился, посмотрел на меня через плечо. Было видно, что ему неудобно держать красавицу в такой нелепой позе, а та всхлипывала и, выворачивая голову, оглядывалась на меня.
Орк грозно засопел, повернул коня и поехал обратно. Я посмотрел, где лежит мой длинный трехручный меч, потом на волка и ворона. Волк даже похрапывает, а ноги дергаются. Бежит во сне, значит. Убегает или, скорее всего, догоняет, так как волк всегда берет добычу гоном, в то время как кошки, к примеру, только из засады.
Орк проехал мимо, постоял у кустов, а затем тем же неспешным шагом проехал совсем рядом с костром, едва не наступив на спящего волка, снова посмотрел на меня, уже озадаченно. Щас, подумал я злорадно. Думаешь, раз в мускулах, так сразу кинусь драться? Да у нас все эти, которые с мускулами, только на пляже перед бабами! То так пройдут из конца в конец, то этак. Для них нет хуже, чем дождь или холодный ветер, когда на пляжах пусто… А зимой им вообще хоть вешайся от тоски и непоказывания мускулов.
Конь орка помедлил на краю поляны, оглянулся. Орк почему-то сердито плюнул на землю, дикарь зеленый, с треском вломился в кусты. Некоторое время слышно было, как ломаются ветки, фыркает конь, потом все затихло. Примятая трава распрямлялась, в тишине мелодично запели крохотные кузнечики.
Не мое это дело, подумал я, вмешиваться в чужие семейные отношения. Может быть, у них умыкание по сговору. У него не нашлось чем заплатить выкуп за невесту, бедный, значит, вот и бегут тайком. Или родители против межрасового брака, все-таки орк что-то вроде негра. Хоть и лучше негра, но все же орк, знаете ли. В таком случае я, как подлинный интеллигент, могу только приветствовать и поощрять, так сказать, движение прогресса и гуманизации отношений в сторону бесспорных и общечеловеческих.
Мои веки начали потихоньку слипаться. По темному небу сдвинулся и поплыл, как узкий кораблик, сверкающий серп. Там, прямо на нем, расположилась пузом кверху обнаженная женщина. В красивой изысканной позе, провоцирующей и зовущей, словно только что прочла «Камасутру». Чертов Валеджи, подумал я сердито, и туда бабу…
– Какую бабу? – спросил ворон сонным голосом.
Я понял, что говорю вслух, кивнул на луну. Ворон посмотрел внимательно на луну, потом на меня, снова на луну.
– Никакой бабы там нет, – сообщил он.
– Как же нет, – возразил я, – вон там…
– У меня зрение острее, – сказал он. – Где именно?
Я поднял палец, но серпик плывет по темному небу уже пустой и острый, как лезвие ножа для разделки рыбы. Никакая женщина, разве что с железным задом, там бы не усидела. Тем более не улежала в эротичной позе.
– Только что была!
– Милорд, – сказал ворон доверительно, – если вам даже на луне бабы мерещатся, то средство есть только одно.
Я не стал слушать его грязные намеки, заснул с чистой совестью настоящего русского интеллигента.
Утром волк проснулся, повел носом:
– Чую странный запах… Ого, да тут и следы! Милорд, здесь кто-то проезжал?
– Глюки, – ответил я. – Глюки.
– А-а-а, – протянул волк. – Ишь, разъездились… Следов-то сколько! Хотя глюки, понятно, чаще всего по ночам и ездиют.
Ворон сонно каркнул, не открывая глаз:
– Глюки?.. Вкусные?
– Очень, – ответил я. – Только не питательные.
Волк поднялся, встряхнулся. Взгляд обратился к обугленным остаткам дерева. Ветерок колыхнул серый пепел, но красных искорок нет, костер погас надежно, можно не затаптывать.
– И не мечтай, – сказал я. – Я тоже люблю все делать по-русски: не спеша, с перекурами, перерывами, и чтоб еще один работал, а десять стояли вокруг, опершись на лопаты, и смотрели, но мы сейчас не в России, так что отправляемся в путь немедленно.
– Без завтрака? – спросили они в один голос.
– Завтрак по-казацки, – отрезал я, – на ходу. Всухомятку. Мы же герои, верно?
Солнце только поднимается, в небе, как стога сена, полыхают облака, но горящие клочья еще не падают в долину, не озарили ее небесным огнем. Далеко справа тянется почти черный лес, а слева горизонт подпирает горная цепь. Я засмотрелся на причудливые горы, там прямо на горной цепи лежит вверх лицом ослепительно красивая женщина. На ней что-то вроде туники, я вообще-то не знаю, что это такое, но это явно туника, легкая и ничего не скрывающая, к тому же даже ее чуть приспустила, самую малость, всего лишь до пояса. Сама в тени, хотя я различил каждую черточку ее соблазнительного тела, подол туники приподнят до уровня трусиков, на запрокинутом к небу лице блуждает легкая улыбка.
В этот момент сверкающее солнце высветило, конечно же, именно торчащую кверху обнаженную грудь. У меня перехватило дыхание. Полная могучая грудь сразу налилась светом, а красный кончик победно вспыхнул пурпуром. Я чувствовал, как мои губы заплямкали, а рот наполнился слюной.
– Женщина… – прохрипел я перехваченным горлом.
– Где? – обрадовался волк.
А ворон переступил у меня на плече, каркнул над ухом спросонья:
– Вкусная?
Я указал пальцем, потому что не знаю, как этот волк, где тут зюйд-зюйд-вест. Волк всмотрелся, протянул разочарованно:
– Опять глюки?
– Да вон же, – сказал я безнадежно.
С запада надвигались облака, редкие, перистые, и, хотя женщина еще видна в разрывах, я чувствовал, что мой голос звучит неубедительно.
Волк впереди остановился, шерсть встала дыбом. Впереди облачко пыли, оттуда вынырнули трое всадников, все в легких кожаных доспехах, несутся по направлению к дальним холмам. Солнце светит с нашей стороны, я различил щиты за спинами, узкие мечи в ножнах. Они сперва не заметили нас, я даже подумал отступить и укрыться за деревьями, но один что-то прокричал, они чуть придержали коней, а затем повернули в нашу сторону.
– Этого еще не хватало, – вырвалось у меня. – Я же не янки из Коннектикута, я так не зарабатываю.
– А как? – спросил любознательный ворон.
Не отвечая, я напустил на себя самую беспечную улыбку, расслабился и, когда все трое подскакали ближе, крикнул весело:
– Мэйк лав, но во!.. Как погодка, ребята?
Они придержали коней, все трое всматривались очень пристально, я их тоже рассматривал, не убирая глуповатой улыбки демократа и общечеловека, который мэйк лав, но только не во. Один даже, в стальном панцире поверх кожаного доспеха, обидно выше и мощнее меня, к тому же в шлеме с опущенным забралом, что вроде бы не в тон остальным частям боевого доспеха.
– Ты кто? – спросил он. Голос звучал глухо, но я разобрал, что человек этот немолод, просто так в драку не полезет, слегка воспрянул духом. – Откуда ты?
– Да как и все люди, – ответил я дружелюбно. – Откуда явился, туда и стремлюсь… ха-ха!
Они не засмеялись, его дружки, что с открытыми лицами под простыми войлочными шапками, рассматривают с недружелюбной интенсивностью. Думаю, и вожак сквозь узкую щель забрала смотрит тоже без обязательной к исполнению политкорректности.
– Ты похож, – проговорил он медленно, – на того, за голову которого объявлена награда.
– Ого, – сказал я по-прежнему дружелюбно, – и во сколько же монет меня оценили?
Вожак ответил громко:
– В мешок золота и королевский трон!.. Ребята, это он. А если даже и не он…
Меня осыпало морозом. Одно дело, если в самом деле какой-то из обиженных в прошлый раз пообещал заплатить за мою жизнь пару серебряных монет, другое… Да такой цены не может быть!
Они заехали с трех сторон, выдернули мечи. Я торопливо потянул из ножен свой трехручный, вожак пустил коня вперед, в руке меч, замахнулся, я парировал, с ужасом подумал про двух гадов, что заехали с боков, нанес удар, несколько поспешный, однако длинное лезвие тяжелого меча разрубило подставленный щит вожака. Он отшатнулся запоздало, острие разрубило щеку. Он выронил остатки щита, взвыл, а я торопливо развернулся в седле направо. Второй всадник с проклятиями пытался успокоить лошадь, та подпрыгивала, спасая ноги от юркого волка.
Я успел подставить щит под удар третьего, замахнулся, тот уклонился, но, как и вожак, недооценил длины моего меча: самый кончик ударил в шею. Брызнула тугая красная струя, я ринулся на второго, он пригнулся в седле и пытался достать мечом волка. Мой меч обрушился ему поперек спины, разрубил, как мясник рубит коровью тушу, обнажились кости хребта и даже белые красиво выгнутые ребра.
Над головами раздался радостный крик:
– Победа!.. Победа!
Я едва успел отпрянуть, заслушался, идиот, раненый вожак превратился в берсерка, налетел, как буря, осыпал меня ударами со всех сторон, его легкий меч рубил и крошил мой щит, как капусту, кровь из разрубленной щеки брызгала во все стороны, я не мог отвести глаз от страшной раны: края разошлись, обнажая зубы, руки похолодели, вот уж не думал, что не выношу вида крови…
Мой единорог пятился, чувствовал мой страх, но едва я взъярился на самого себя за дурацкий страх, крови испугался, тургеневец, как меня качнуло назад, я едва не завалился на круп, это Рогач прыгнул, меня слегка тряхнуло, а вожак вместе с конем опрокинулись в пыль.
Рогач умело сместился, подставив мне позицию для удара, я лихо взмахнул мечом. Вожак откатился в сторону, умелый боец, вскочил на ноги, весь в серой пыли, на лице жуткая грязевая маска из крови и пыли, в глазах ярость, меч в обеих руках.
Я нанес удар сверху и чуть наискось. Вожак вскинул свой меч, парируя удар, звякнуло, мои руки тряхнуло, а в плече отозвалось болью. Под ярким солнцем больно сверкнули обломки меча, а сверкающая полоса стали в моих руках глубоко врубилась в плечо противника.
Он вскрикнул, глаза стали белыми от боли, прохрипел:
– Да, это о тебе говорил…
– Плакали ваши денежки, – сказал я сочувствующе.
– Нам повезло, – произнес он с трудом, – что первыми встретили… но не повезло…
Он упал на колени, из жуткой раны брызжет кровь и торчат срезанные кости. Из грязевой маски лица бешеной ненавистью горят глаза.
– Обман, – сказал я. – Не верю в такие большие награды.
– Была великая клятва, – просипел он. – Ее не нарушают…
Он завалился на спину, одну руку откинул, вторая легла вдоль туловища, держась на одних сухожилиях и остатках кожи. Сверху прозвучало хвастливое:
– Я одного долбанул в темя! Надеюсь, это не слишком умалило вашу победу, мой лорд?
– Не слишком, не слишком, – ответил я, поморщившись.
Волк сидел на заднице, язык высунул, дыхание вырывается частое, с хрипами. По сути, он спас мою шкуру, кусая коней за ноги, из-за чего те искатели приключений не могли никак нанести прицельный удар.
– Мой лорд, – выговорил он сквозь частое дыхание, – тут осталась добыча…
Я посмотрел на отбежавших в сторону трех коней, на распростертые тела, которым не повезло, сказал многозначительно:
– Всадник без лошади – уже не всадник. Лошадь же без всадника – все еще лошадь.
– Ого, – ответил волк с уважением, – как мудро. А что это значит?
– Что для жратвы у тебя есть зайцы, олени, кабаны, поросята. А коней возьмем с собой. Вдруг что-то придется везти тяжелое?
Ворон прокаркал:
– Сокровища, сокровища!
– Никаких тебе пиастров, – отрезал я. – Может быть, впереди голодный край? А я не стану просить экономическую помощь, за нее надо платить сменой режима. А режим мне ндравится!
Но, несмотря на уверенный тон, сраженных противников рассматривал с тревогой и опаской. Не юные искатели приключений, опытные и зрелые ребята. Самое опасное сочетание, ибо зрелость – это когда человек прожил достаточно, чтобы осознавать сделанные ранее дурости, но еще достаточно молод, чтобы делать новые. Если они приняли предложение принести мою голову, то явно награда в самом деле велика и явно же, что награду эту надеются получить. К этому возрасту уже понимают, когда собираются кинуть, а когда в самом деле заплатят. Но что за гад, который пообещал мешок золота и свой королевский трон?.. Мешок золота – ладно, могу поверить, я же знаю, что мне вообще цены нет, но… королевский трон? А сам куда уйдет?.. Если в пещеру искать истину, то явная брехня, я слышал только про одного такого человека, да и то не очень-то верю. Это он другим говорил, что истину ищет, а сам наверняка по борделям…
Я вздохнул, возвращаясь в реальный мир, сказал громко:
– Друзья познаются в беде, если, конечно, их удается при этом найти. Спасибо, волк!
– А я? – донеслось из-за спины. Ворон уже уселся на одного сраженного и с жадностью долбил глаза, опровергая ложь, что вороны питаются мертвечиной. – Я тоже одного прямо в темя!
– И тебе спасибо, – сказал я. – Вы просто герои. Что ты там долбишься?
– Надо успеть, – ответил ворон, – пока не остыло, пока живое!.. Сыроедение – такая тонкая штука, что все полезное содержится только в живом. Вы проростки еще не пробовали?
– А что это такое? – спросил я обалдело.
– Темнота… Простите, мой лорд, просто с возрастом мудрые обычно переходят на здоровую пищу. Я еще не перешел, но уже присматриваюсь, пробую. Вообще-то вкусно.
– А-а-а, – протянул я, – что-то и я слышал. Ты с уринотерапии начни. Волк тебе поможет, снабдит для долгой жизни.
– Снабдю, – ответил волк с готовностью. Он переворачивал убитых, рассматривал пояса, прорычал разочарованно: – Если и есть у них золото, то зашито в седлах. А пояса пустые.
– Проверим, – пообещал я. – На привале.
Коней удалось поймать легко, к Рогачу все кони чувствуют доверие, я взял их на длинный повод, ворон попытался взлететь, но только поцарапал мне щеку жесткими перьями, заявил, что отяжелел, пока что не может, пока не облегчится.
– Тогда пересядь на одного из их коней, – сказал я, озлившись. – Только седла когтями не порви!
