Юрий Никитин
Мегамир
ГЛАВА 3
Не поднимаясь, он натянул шорты. При каждом движении его подбрасывало. Дмитрий с растерянным видом смотрел на мирмеколога. Глаза могучего десантника медленно округлялись. Он покачал головой, голос задрожал от справедливого негодования:
– А я так верил! Так верил школьным учебникам!
– Школьные пишутся для детей, – пробормотал Енисеев. – Для воспитания. Если врут, то для пользы… Их надо вытеснять институтскими… затем…
– А институтские – тоже брехня?
– Тоже, – ответил Енисеев честно. – Только потоньше. И уровень повыше.
Умолк, потому что этот кинг-конг вряд ли даже школьные одолел до конца. Дмитрий с беспокойством посмотрел по сторонам, предложил:
– Теперь попробуй подняться. Не спеши… Но поторапливайся.
Енисеев медленно, не чувствуя веса, встал. На миг оторвало от земли. Качнуло. Попытался удержаться, но перестарался, швырнуло в другую сторону. Ему показалось, что падение длится уже час, наконец-то выставил руки, но вспомнил, что падений в Малом Мире бояться нечего… Падений на землю, не в лужу смолы.
Зато с ног сбивал даже не ветер, валило любое движение воздуха. Над головой мерно колыхалось толстое зеленое одеяло, с виду рыхлое, но странно не разваливающееся под собственной тяжестью. От него опускались холодные токи, видно было, как внутри шевелятся жгутики, двигаются соки. Даже заметно, как от поверхности листа отрываются мелкие капельки пара, медленно поднимаются вверх…
Пальцы ощутили жесткие волоски, но сама ткань напомнила водяной матрас, также простеганный на одинаковые квадратики. С той стороны плотной поверхности листа, изнутри, к пальцам что-то приблизилось и попыталось их не то куснуть, не то обнюхать.
Держась за край листа, несколько раз сильно взмахнул другой рукой. Осязаемо плотный воздух сопротивлялся, тугими струйками потек между пальцами. Нет, плотность пониже плотности воды, намного ниже, это сперва показалось, что он очутился в воде. Но все же прямоходящему здесь передвигаться труднее, чем тем, кто скользит над поверхностью… Вон у скоростных муравьев форма туловища обтекаемая, как у спортивных автомобилей…
Дмитрий встал рядом, его глаза настороженно шарили по сторонам. За спиной вздымалась необъятная стена металла, уходила в стороны, ввысь, там на нее ложился край неба. Это и есть переходная камера, откуда они появились, край Полигона?..
На огромной высоте, куда не достигало зрение, колыхались темные грозовые тучи. Изредка раскатисто громыхало. Каждый шаг, вспомнил Енисеев, фиксируется телекамерами. Специалисты начеку: спасти, помочь, выручить. Им кажется, что успеют всегда и во всем. Тем более что муравьи обычно не видят дальше собственного усика, остальные насекомые – ненамного лучше. Даже для Енисеева все различимо лишь шагов на двадцать-тридцать, а дальше расплывается, превращается в месиво форм и красок, цветной туман. Морозов с его командой – лишь грозовая туча, а его голос – отдаленное громыхание высотного самолета, берущего звуковой барьер.
– Подними руки, – сказал Дмитрий. – Расставь ноги… Пошире!
– А нагнуться не надо?
Из грозовой тучи медленно опускалась бесконечно длинная толстая труба. Основание терялось в темном тумане. Енисеев потрясенно узнал толстые, как вагоны, человеческие пальцы, зато конец трубы рассмотрел: исщербленный край из толстого, как броня танка, металла! А там, наверху, эта игла кому-то кажется тончайшей…
Из трубы очень медленно, едва заметно для глаза, выдвигалась блестящая сфера. Прошло несколько долгих минут, прежде чем начал оформляться огромный резервуар воды в тугом мешке ППН – пленки поверхностного натяжения.
Енисеев неторопливо топтался, координируя движения с изменившимися законами плотности и гравитации, а Дмитрий понимающе бросил:
– Потерпи. Здесь время течет иначе.
– Здесь течет так же, – буркнул Енисеев. Пояснил: – Для них и для нас течет иначе.
Над ними неспешно пролетела, завихряя плотный воздух, огромная туша. Два прозрачных крыла, покрытых сетью темных жилок, изящно месили воздух, совершая восьмерочные движения, отталкивались, фиксировали себя в воздухе. Туша толстая, мохнатая, к груди и пульсирующему брюху прижато шесть крючковатых лап, голова как башня, язычок дергается, а глаза такие огромные, что уже и не глаза вроде, а пчелиные соты, покрытые радужной пленкой…
– Видал? – крикнул Дмитрий. – В Большом Мире что-то вжикнуло бы мимо морды… А тут вся аэродинамика как на ладони!
Он тоже дергался от нетерпения, задирал голову. Резервуар наполнялся, раздувался, тяжело свисал, но ППН держала, только все больше растягивалась. Дмитрий сопел, клял какого-то Овсяненко, врача-дублера.
Наконец жидкости набралось столько, что огромный резервуар медленно устремился вниз. Перемычка лопнула с непривычно сухим звуком. Грушеобразный резервуар тут же в падении замкнулся в плотный, лепешечный, а не круглый с хвостиком, как рисуют падающую каплю и как подсознательно ждал Енисеев.
– Закрой глаза, – предупредил Дмитрий. – Малость пощиплет.
Влажная тяжесть обрушилась на плечи. Енисеев упал на колени, его прижало лицом к земле. Все тело вспыхнуло как в огне. Он вскрикнул, но боль ушла из тела так же быстро, как и появилась. Теперь кожа болезненно чувствовала каждое движение воздуха. Оглушенный, смутно ощутил на плече руку.
В сознание проник сочувствующий голос:
– Все-все. Кончено.
– Что это было? – прохрипел он.
– Грубо, да? Такая техника, а нас купают из обыкновенного медицинского шприца. Через иглу.
– Вода тоже обыкновенная?
– С добавками. Ты готов?
Енисеев поднялся, разбухший от воды, отяжелевший. Надо привыкать, теперь промокает в буквальном смысле насквозь. Если бы вода не ушла в землю, их не случайно окатили каплей на песке, то приклеился бы, как муха на липучке. Ждал бы, когда вода испарится. Даже мысли теперь идут вяло, заторможенно. Во всем теле начало щипать, будто и внутренности промыли йодом. Печень разбухла так, что подперла сердце, уткнулась в ребра.
– Побежали, – выговорил он с трудом. – Время здесь идет намного медленнее, но тоже идет…
– Идет, – согласился Дмитрий неохотно.
– В какой стороне видели вашего испытателя последний раз?
– Во-о-он там…
Енисеев передернулся от озноба, но теплый воздух уже начал проникать в тело. Мысли ускоряли бег, а мышцы задергались, требуя действия. Тепло вошло в тело удивительно быстро, прогрело его насквозь.
Мир был заполнен шелестом, стрекотанием, визгом, скрипом, писком. Проносились быстрые тени. Дмитрий осмотрелся, указал в сторону сине-зеленого тумана. Рука его показалась ужасной, словно скелет указывал Енисееву дорогу к смерти. Он сделал первый шаг, сильно наклонившись вперед. Воздух здесь плотный, хоть и не дотягивает до плотности воды, надо продавливать. Он, Евлампий Енисеев, всего лишь эксперт-мирмеколог, специалист по муравьям, знаток мира насекомых, а Дмитрий Алексеевский – первопроходец вроде Колумба или Гагарина. Он здесь уже бывал…
Где и потерял напарника.
Енисеев сделал первый шаг. Очень осторожный, рассчитанный… и тут же сверху обрушился воздушный вихрь. Его сбило с ног, отшвырнуло. Земля и мутное небо поменялись местами несколько раз, его несло как соринку, наконец застрял между каменных кристаллов вниз головой. Смутно удивился, не видит разницы, как торчать: вверх головой или вниз.
В трех шагах на кончик исполинской травинки сверху рухнул с жестяным треском сухих крыльев странный агрегат. Четыре слюдяных крыла, все – плотные, укрепленные темными жилками-склеритами, скрепленные цистерны брюшка, мощная толстая грудь размером с танк, огромная голова, где два фасеточных глаза занимают больше половины, страшная пасть, готовая мгновенно изжевать противника…
Стрекоза вздрогнула крыльями еще раз, а Енисеева, вырвав из расщелины, закатило под сухой стебель. Еще и забросало щепочками, булыжниками, что в Большом Мире всего лишь песчинки. Стрекоза тут же сорвалась, как будто ею выстрелили, унеслась, а воздух еще долго ходил струями, волнами, воздуховоротами. Енисеева мягко толкало во все стороны, пыталось поставить хотя бы на четвереньки. Замелькали оживившиеся микроорганизмы, засуетились, всем надо успеть поживиться на крохотной турбуленции, в этом вся жизнь…
В поле зрения появился почти не просвечивающийся силуэт, налился красками. У Дмитрия по-прежнему выпячена нижняя челюсть, пальцы безуспешно ищут рукоять десантного автомата, а глаза высматривают противника. Нет, живую силу противника.
– Насчет микробов не трусь, – заверил он слегка нервно. – Из шприца окатят по дороге еще не раз! Пока не придумают что-то лучше. Понимаешь, нам надо, надо умываться по утрам и вечерам, как… ну, всякие там жучки и паучки.
И здесь меня учат, подумал Енисеев. Администратор учил мирмекологии, жена учила жизни, городской транспорт – выживанию, коллеги – дипломатии, продавцы – смирению… Видимо, это и есть андропедия – наука о воспитании взрослого человека.
Он осмотрелся по сторонам, стараясь поскорее вжиться в атмосферу этого мира. Итак, по стволам и стеблям ползают, прыгают, скачут гигантские существа. Листья не проламываются, не прорываются, но все-таки этот мир правильнее, богаче, настоящее, чем тот, где всем правит гравитация. Нелепо, но именно этот мир правильнее, естественнее. Правда, об этом говорить вслух нельзя, его и так считают немножко кукукнутым.
На свисающем стебле, мимо которого прошли, сидит толстенькое, как винный бочонок, насекомое. Суставчатые усики ощупывают зеленое, разбитое на крупные ячейки поле. Под полупрозрачной кожей растения медленно струятся ясно видимые соки. Хлоропласты, творя фотосинтез, передвигаются по кругу, как заключенные на прогулке. Неопознанное насекомое без усилий вонзило длинный хоботок в мембрану клетки, Енисеев видел, как сок потек по этой трубочке, послушно и без усилий.
За толстыми стволами мелькнуло длинное полосатое тело, шелестнули десятки спаренных ног. Над головой пронеслась эскадрилья жуков, а под землей чувствовалось движение гигантских животных.
– Вот тебе Марс, вот и Венера, – бросил Дмитрий с нервным смешком. – Каждый будяк для нас стал деревом, а жучок или блошка – это слоны, коровы, медведи…
– Ошибка, – бросил Енисеев на ходу.
– Точно, – возразил Дмитрий. – Разуй глаза!
Самоуверенность испытателя-десантника раздражала, как и его вздутые мускулы, выпяченная челюсть, картинная фигура. Енисеев сказал лекторским тоном:
– А ты видел, чтобы на каждом дереве сидело по восемьдесят медведей, коров, страусов? На этом будяке, да и вон там – штук пятьсот тлей. Это муравьиные коровы. А еще трипсы, листоблошки, паучки, божьи коровки, сиффиды, моллюски… Здесь за день увидишь тысячу животных, и ни один вид не повторится.
– Ого!
– В том мире, который оставили, – спросил Енисеев, – такое возможно?
Челюсть Дмитрия отвисла так, что едва не загребал ею землю. Енисеев с осторожностью прошел мимо полупрозрачного стебля, за тонкой кожицей которого мощно двигался от земли сладкий сок. Клетки пульсировали, как расширяющиеся и схлопывающиеся вселенные, а темные островки цитоплазм, закутанные в силовые поля микроэнергий, хаотично двигались из стороны в сторону, отыскивая слабые места в межклеточных мембранах.
Внезапно сверху обрушилось жгучее тепло. Енисеев чувствовал, как его ноги едва сделали два шага по залитой солнцем поляне, как жар проник в самую глубь тела. Сердце, легкие, печень тут же ощутили резкий перепад, в голову бросилась перегретая кровь. Мысли помчались галопом, а сухожилия болезненно напряглись.
– Незадача, – услышал он злой голос Дмитрия. – Мы ж не рассчитаны ходить под солнцем!
– Придется…
– Вчера небо было пасмурное, а сегодня не должны…
– Перегрев для нас опасен, – крикнул Енисеев, – но твоему другу, возможно, еще опаснее…
Он повернулся к Дмитрию, отшатнулся. Вместо десантника шло стереоскопическое рентгеновское изображение! Сквозь нежно-розовую плоть четко проступили темные кости, за изящным частоколом ребер часто дергается темно– багровый комок, от него толчками идет по голубоватым жилкам кровь. По широким – алая, по тонким – потемнее. Вздувается пенистая масса легких, шевелятся полупрозрачные шланги… Енисеев с трудом узнал в коричневом мешке печень, в синевато-серых комочках – почки, отыскал взглядом селезенку.
– На себя оборотись, – хмыкнуло рентгеновское изображение. – Наглядное пособие по вымирающему виду – гомо интелю! Полудохлое уменьшенное сердце, увеличенная печень, искривленный позвоночник, камни в почках, булыжники в печени, мельничьи жернова в желчном пузыре… А посмотри на собственный вздутый аппендикс!
Похоже, он промолчал о быстро нарастающей сухости во рту и во всем теле, но взгляд сказал больше, чем послушный дисциплине язык. Он знает, понял Енисеев, о смертельной опасности простейшего перегрева. А здесь, чтобы схватить тепловой удар, вовсе не требуется лежать на солнцепеке часами, как было в Большом Мире. Впрочем, подумал Енисеев сердито, этому десантнику платят за риск. Он получает в десятки, если не сотни раз больше, чем он, доктор наук… Наверное, получает.
ГЛАВА 4
Над головами загромыхало громче. Енисеев по знаку Дмитрия остановился рядом с ним на желтых кристалликах песка. Они накалились так, что ступни прижгло как железом. Енисеев стиснул челюсти, терпел, рядом что-то успокаивающе кричал Дмитрий. Перед глазами полыхал ослепительный оранжевый свет. Он проникал сквозь бесполезные веки, которые здесь не спасали даже от пыли, впивался острыми иглами в мозг.
– Держись!
Енисеев напрягся, но влажная тяжесть все равно свалила, вжала в камни, распластала. Он чувствовал, как его тело сразу разбухло, напитавшись водой. Отяжелевшее сердце перестало трепыхаться, сокращалось медленно, с паузами, едва-едва проталкивая разжиженную кровь по венам, которые не стали шире.
А потом тяжелая вязкая вода вокруг начала опускаться между камнями. Из его тела избыток тоже просачивался сквозь кожу и уходил со всей каплей. Потом он несколько мгновений лежал, приклеенный водяной пленкой. Наконец та под стрелами солнца лопнула, Енисеев поспешно поднялся и быстро перебежал под тень высокого растения с широкими листьями.
Дмитрий прибежал следом, быстро огляделся.
– Ты даешь!
– Что? – не понял Енисеев.
– Быстро схватываешь.
Спасибо, подумал Енисеев неприязненно. Конечно, самые умные и быстросхватывающие люди в мире – это подобные десантники и прочие военные, а уж потом всякие там академики, доктора наук и прочая интеллектуальная шелуха. Потому первыми в этот мир и пошли вот эти, с мускулами…
Отпрыгнул, уступая дорогу желтоватой моркови размером с цистерну. Вместо ботвы шевелятся четыре мохнатых усика. Глаз нет, рта за щетинками не угадать. Так и проползло, волоча бледные корешки, еще больше увеличивая сходство с морковью, не видевшей света.
– Щетинохвостка, – сказал Енисеев невольно. – Древнейшее существо. Еще в мезозое жило.
– В мезозое? – спросил Дмитрий уверенно. – Это не так давно.
– Полагаешь?
– Знаю, – ответил Дмитрий еще увереннее. – В детстве пели: «Помнишь мезозойскую пещеру? Мы с тобой сидели под скалой, ты на мне разорванную шкуру зашивала каменной иглой…»
– Здорово, – согласился Енисеев. – Это характерно для вашего ведомства – промахиваться на пару сот миллионов лет?
Весил он так мало, что мышцы то и дело швыряли его в воздух. Зависая там, чувствуя себя особенно уязвимым, падал на острейшие грани кристаллов, замирал в панике: ведь кожа истончилась…
Дмитрий на ходу подпрыгнул, сделал сальто, повис вниз головой, ухватившись пальцами ног за край травинки размером с балку подъемного крана.
– Возьми на вооружение, – посоветовал он. – Малый вес позволяет разные трюки. Стойка на мизинце – плевое дело. Учти, вдруг да придется.
Енисеев спросил напряженно:
– Я понимаю, секретность, допуски… Но ты можешь хоть намекнуть, что же случилось с вашим испытателем? Как и куда шел? Что вы собирались делать?
– Ну, – промямлил Дмитрий, – это сказать сложно…
– Я не хочу влезать в ваши тайны, – повторил Енисеев напряженно, – но легче найти человека, если знать, что вы собирались делать.
Он откатился, мимо просеменила колышущаяся перевернутая тарелка. Под ней беспорядочно шевелилось множество ножек разной длины. Некоторые даже не дотягивались до земли. В самой тарелке перемешивались, повинуясь осмотическим законам, зеленовато-желтые соки.
Дмитрий буркнул невесело:
– У Сашки это первый выход в микромир. А я здесь уже бывал. Я не романтик вроде Сашки, головы не теряю. Как только что-то показывалось, я, повинуясь инструкции, которую сам же помогал сочинять, сразу – за стальную дверь! Через неделю мне разрешили отойти от Переходника на двенадцать – да-да, ровно двенадцать! – шагов. Я не сделал тринадцатого. Кто знает, может быть, именно поэтому еще цел. Сашке после меня было поручено обследовать ма-а-ахонький участок. Все шло нормально, но откуда ни возьмись – муравей… Ахнуть не успели, как он цапнул Сашку и понес. Конечно, Полигон готовили по высшему допуску: жаб, ящериц, не говоря о мышах или кротах, истре… удалили, но муравьи откуда-то взялись сами! Наблюдатели клянутся нашивками, что не было массового перехода муравьев через охраняемую границу Полигона. Вообще их тут не было.
– Массового перехода и не надо. Достаточно приземлиться молодой самке после брачного полета…
– Полигон накрыт тремя слоями крыши. Даже противоатомной защитой!
– А она перелетела еще прошлым летом. Год назад! Тут же зарылась, осень откладывала яйца, зиму растила, а поздней весной первые муравьишки, самые мелкие и слабые, робко… очень робко!.. начали выходить из-под земли. Какой вид муравья?
– Лазиус фулигинозиус, – отчеканил Дмитрий.
Енисеев посмотрел с уважением, потом вспомнил, что за каждым шагом испытания следят десятки специалистов так называемого народного хозяйства, которые имеют допуски.
– Нору засекли?
– Еще бы. Мурашник растет не по дням, а по минутам! – В голосе Дмитрия звучала тревога. – Есть шанс, что Сашка не погибнет?
– Что значит не погибнет? – переспросил Енисеев. – Был бы ваш испытатель жив. Отнять у муравья не пробовали?
– Пробовали, – ответил Дмитрий с унынием. – Но, как бы сказать… Ты видишь, какие мы нежнотелые? А муравей – как живой танк. Прет напролом, держа Сашку в челюстях. Чуть что не так, сожмет челюсти…
– Жвалы, – поправил Енисеев невольно.
– Что? – не понял Дмитрий.
– У насекомых не челюсти, а жвалы. Но пусть челюсти, извини, что перебил.
– Нет, пусть жвалы. Надо привыкать. Пока мы примеривались да прицеливались, муравей скрылся… Сашке пришлось барахтаться в одиночку, я стоял рядом с Морозовым наверху! Понимаешь, каждый запуск сюда обходится дороже, чем полет до Луны и обратно. Даже если брать с высадкой!..
Их движения замедлились, сердца стали трепыхаться реже, кровь перестала подогреваться, это они вошли на участок, накрытый тенью от листа молочая. Дмитрий двигался уже почти как человек, а не рентгеновский снимок, но едва вышли на солнце, как сразу в голову ударил поток прогретой крови, мышцы стали бросать тело выше, а Дмитрий превратился в инопланетянина.
В зарослях гигантских листьев, что величаво покачивались в потоках теплого воздуха и зависали в немыслимых для мира нормальной гравитации положениях, постоянно стрекотало, шевелилось, прыгало.
На лице Дмитрия выступили багровые пятна. Енисеев спросил обеспокоенно:
– С тобой все в порядке? Насекомых защищает хитин, а мы открыты…
Дмитрий отмахнулся:
– Меня все время тут жжет, там кусает, здесь чешется. За всем не уследишь. Как ты?
– У меня жар.
Дмитрий ахнул:
– Так чего все время выскакиваешь на солнцепек?
– Меньше микробов, плесени.
– Мы не только тонкокожие, но и тонкотелые. Солнечные лучи запросто поджарят нам печенку, не вынимая из требухи. С жареной печенью далеко не прошагаешь. Тошноты еще нет?
– Уже, – признался Енисеев. – Вот-вот свалюсь.
Дмитрий прыгнул вверх, словно его вздернули. На Енисеева обрушился мягкий обволакивающий удар, навалилось упругое подрагивающее прохладное животное, похожее на огромную амебу, вжало в землю.
Он уткнулся лицом в почву, задержал дыхание. Тяжесть исчезла так же внезапно, как и появилась. Енисеев осторожно вскочил. На земле вокруг него медленно опускалась в почву, пузырясь между камешками, влага. Над головой еще колыхался широкий лист, жемчужными пузырьками блестели упавшие шарики росы.
– Как ты быстро реагируешь, – сказал он Дмитрию уважительно.
– Спасибо, – ответил Дмитрий мрачно.
– Что-то не так?
– Местные зверюги реагируют быстрее, – ответил Дмитрий неохотно. – Держи ушки на макушке. Сейчас жара спадет. Часть воды впиталась, а больше тебе и не надо.
Енисеева знобило. Руки и ноги потяжелели, все тело напиталось влагой, как ненасытная губка. Сердце трепыхается, как пойманная бабочка, сбивается с ритма. Дмитрий выволок мирмеколога на солнце, заставил пробежаться. Енисеев двигался, с головы до пят покрытый водяной пленкой, словно марсианин в скафандре. Ему все еще казалось, что капля, упавшая с листа, живое существо. Слабое, беспомощное, не умеющее передвигаться, но живет, защищается пленкой ПН…
– Ты бы видел себя, – ворвался в его мысли голос Дмитрия, прозвучавший с мрачным сочувствием. – Отек, рожу перекосило… Ничего, не переживай. Это ненадолго.
– Да знаю, знаю, – ответил он торопливо.
– Только, когда высохнешь… будет похуже, – успокоил Дмитрий.
Оба испытателя, как объяснил Дмитрий на ходу, ранее числились по ведомству космонавтики. Когда ученые одного НИИ приоткрыли дверцу в Малый Мир, пришлось пригласить для испытания Переходной установки испытателей-профессионалов. Или их навязали ученым, если уж совсем честно, но это не важно. Среди рано сгорбившихся и облысевших научных работников появились широкогрудые парни со вздутыми мускулами, молниеносной реакцией, натренированностью на выживание. Первое время они шатались по институту, приставая к лаборанткам и клеясь к молоденьким ученшам, но однажды их запрягли в работу…
– Теперь мы здесь, – закончил Дмитрий рассказ, – и не жалеем. Даже обрадовались. Чтобы попасть на Венеру, пришлось бы полтора года ждать хлореллу в тесной ракетке, терпеть муки, кошмары…
– Но полет на Венеру того стоит.
– Да, конечно. Но сперва мы по два года… это для страховки с запасом, жрали бы эту хлореллу на Земле, в имитаторе! А потом из двух десятков кандидатов отобрали бы всего двоих. А что, если я оказался бы в числе остальных восемнадцати?
– Ложись! – крикнул Енисеев.
Дмитрий мгновенно упал ничком. Для этого пришлось не просто рухнуть, так бы рухал с полчаса, а буквально нырнул, как пловец в вязкую воду. Енисеев замешкался, едва успел отскакнуть за толстый стебель. Что-то с чмоканьем ударилось в лист. Там зашипело, словно на раскаленную сковородку плеснули водой. Лист величаво колыхнулся. Зазубренный край мягко пихнул в плечо.
– Отползай! – закричал Енисеев. – Задержи дыхание, беги на голос!
В воздухе в их сторону поплыли струи желтоватых крупинок с металлическим отливом. Енисеев нечаянно заглотнул одну, в горле запершило, гортань обожгло. Он непроизвольно закашлялся, заставил себе перебежками выбраться на чистый воздух.
Из-за камня вынырнул Дмитрий. Глаза его были вытаращены, как у совы, лицо налилось кровью. Он добежал до Енисеева, все еще послушно задерживая дыхание, на пальцах показал, что уже задыхается.
– Здесь чисто, – сообщил Енисеев.
Дмитрий с шумом вдохнул воздух в мощную грудную клетку. Воздушные струи круто изогнулись, изменили высоту, хлынули в раскрытый рот, увлекая крошечные молекулы запахов цветов. Дмитрий закашлялся.
– Ой… выворачивает!
– Палочник. Странно…
– Что-то не так?
– Да. Обычно он бьет без промаха.
– Сноровки нет, – пробурчал Дмитрий. – Салага!
– Или просто еще не видел двуногих. Не выработал рефлекса.
– Рефлекс – это я понимаю, – согласился Дмитрий. – Все наше учение на рефлексах. Десантнику мозги вовсе не нужны, а то начнет умничать, тут его и прихлопнут. А выхватить пистолет и выстрелить должен каждый на рефлексах. Еще до того, как сообразит, что делает… Где он притаился?
Енисеев с отвращением отодвинулся от героя-десантника, который все делает на рефлексах, в то время как некоторые насекомые, вроде муравьев или ос, все же немного думают.
– У него маскирующая окраска, – объяснил он нехотя. – Ты дыши глубже, проветривайся. Все-таки часть этой дряни могла просочиться сквозь кожу.
– У меня кожа дубленая!
– В этом мире нет зверей тонкокожее, чем мы.
В двух шагах раздался страшный вскрик. Захрустело, словно многотонный пресс сминал автомобиль. Рука Дмитрия дернулась к бедру. Заметив иронический взгляд мирмеколога, буркнул:
– Не могу привыкнуть. Оружейники простейший пистолет не сделают! Ходи теперь и трясись как заяц. А сюда не пистолет, гранатомет бы в самый раз…
Над головами, раздирая плотный воздух, что-то пронеслось, как огромный булыжник. Пахнуло горячим. Енисеев цапнул Дмитрия в охапку, метнулся в заросли. Если так и дальше, подумал испуганно, то куда уж там искать пропавшего, самим бы уцелеть…
Он опустил Дмитрия на землю:
– Нас заметил динискис маргиналис.
– Кто-кто? – переспросил Дмитрий глухо. Глаза он отводил с неловкостью, его готовили быть спасателем, а не спасаемым. Тем более чтобы спасал дохлый интеллигентик.
– Жук. Выстрелил кортексоном. У него кортексона столько, сколько в тысяче трехстах коровах. Только у коров кортексон регулирует водно-солевой обмен, соотношение ионов калия и натрия…
Голос Дмитрия от негодования стал похожим на писк:
– Ты не псих?.. Сам – корова! Вредно это или так, перебьемся?
– Если в Большом Мире попало бы на кожу, гарантирую незаживающую язву… месяца на четыре.
– Ясно. Таких, как мы, накроется дивизия. Этот тип подслушал про огнемет! Неужели нам, царям природы, идти перебежками? Укрываясь от огня противника?
