Город растет и грубеет.
С каждым прожитым днем
ребенок становится злее.
Он выре -
зает ножом
на спине всякого жителя
парочку метких строк:
«Молитесь мне, покровителю,
ваших бритых голов».
И все как один послушны,
покладисты и милы.
Вокруг нестерпимо трушно,
а робы с лейблом тюрьмы,
говорят о нас много больше,
чем дело под нумером «цать».
Макарошки подали на ужин!
Пойду в себя принимать
городом данную пищу
для моей заблудшей души.
«Макароны пережевывай чаще
и навсегда отложи
донос свой», – сказал надзиратель.
«Все равно его никто не поймет».
Ложка за ложкой уходит
в мой говорливый рот.
Квадраты перекрестков сводят с ума.
В воздухе витает пустота газет.
Холодной ночью нехватку тепла
Не заменит ни один меткий памфлет.
Его съедает моя зажигалка
На шершавом журнальном столе.
Пока птицы кричат в парках,
Что-то о новой стране.
Где не будет дорог и проспектов,
Светофоров, неона огней.
Где танцует в парадных ветер
И нет надоевших людей…
Птицы закончили песню,
Догорел мой пылкий памфлет.
Только автор опять неизвестен,
Сочинивший для нас рассвет.
Я буду одним из многих,
Кто неспешно бредет по скверу,
Натирая в ботинках ноги,
Испытывая на прочность веру.
Оказалось, человеком можно
Быть, но так и не стать.
Заскучавшая за окном полночь
Разделит со мной кровать.
Мой кров, жалкий и ветхий,
Где потолок обнимает грудь.
Когда-нибудь я узнаю,
В чем заключалась суть.
Кроткого монолога,
Произнесенного перед сном.
И в дверь постучится вьюга
Своим ледяным крылом.