Никита Агушин
Ева
А вы верите в жизнь после смерти? Смерть – это неотъемлемая часть жизни, именно ей все заканчивается. Но что она значит в жизни, когда погибает твой близкий человек? и возможна ли эта жизнь после такого жуткого события?
Евгений в такую жизнь не верил. Однажды, в один из тысячи беззаботных дней его жизнь перевернулась с ног на голову. Теперь он живёт в деревне у бабушки. Раньше это место ему казалось райским садом, а сейчас оно превратилось в пылающую адскую клетку. Закрывшись от всех, он пытается похоронить себя в воспоминаниях о прошлом. Найдется ли кто-нибудь, кто поможет ему выбраться из этой ямы? Лишившись всего, ему предстоит научиться снова найти смысл жить. Пройти путь от мрачных похорон до шумной свадьбы, где каждый гость по-своему одинок и давно уже мертв.
Глава 1. Синие перила
В конце мая вонь со стороны болот особенно отвратна. Жуткий запах гнили и грязи раздавался по всей окрестности. До конца неясно, это так пахнет помутневшая зелёная вода трясины в глубине леса, сгнившие деревья ивы или же берёзы, а может, свежий труп чёрной кошки, чьи внутренности уже растерзаны яростными сороками. Не важно, откуда он доносился. Этот запах был повсюду. Так пахла чья-то смерть.
В небе неслись огромные беспросветные тучи, покрывая ночной небосвод своей массой. Тёмная пелена напоминала бездну, нависшую над головой, и готовую поглотить весь этот мир. Внезапно во мраке возникла вспышка. Ломаная белая линия на миг рассекла небосвод напополам и бесследно исчезла. Раздался гром, больше похожий на продолжительный выстрел, взрыв, столкновение. В небо поднялись сотни тысяч воронов, испугавшихся молнии. Они стали невыносимо громко каркать, подняв на уши дворовых собак, которые тут же взвыли и залаяли. Новая вспышка вновь озарила макушки елового леса, которые напоминали острые клыки в пасти зверя. Холодный и пронзающий, будто лезвие ножа, ветер своими порывами стал склонять огромные тополя к земле. Он пролетал между листьями дуба, беспорядочно ими шурша. Дыбом поднимал ветви ивы, оголяя её ствол, затем сплетал их в косы и рвал с корой. Потом озорной ураган смог украсть с какого-то двора белую простыню и две ночнушки, и стал кружить их в бешеном танце над крышами домов.
Через пару секунд с небес стали падать небольшие капли, которые со временем лишь нарастали. Дождь начал отбивать свой ритм по крышам, металлическим заборам, окнам домов, быстро собираясь в лужи на глиняных тропинках. Набирая скорость, они продолжали стучать все чаще и чаще. Холодные мокрые пули будто стремились вломиться в дома и расстрелять всех, кто находился там, но у них никак это не получалось. Только глухие удары о стёкла были слышны по комнатам, будто кто-то отбивал на барабане марш.
А между тем ветер, наигравшись с мокрым бельём, бросил его на карниз крыльца и стал резвиться с дождиком, разбрасывая его капли в разные стороны. Этот шальной свист начинал просто сводить с ума. Капли дождя продолжали бить по стеклу. По шиферной крыше. По железному тазику во дворе.
В глубине одной из комнат, в которую пыталась прорваться стихия, заскрипела старая пружинная кровать. Вспышка молнии на миг осветила все узкое и тесное пространство этого помещения на чердаке дома, забитое коробками и разным хламом, а затем оно снова погрузилось во мрак. Окна с деревянной рамой свистели, и этот свист напоминал плач восьмилетней девочки, бившейся в истерике от испуга. За окном во мраке плясали ветви берёзы, напоминающие кости чего-то огромного и неизвестного, готового забраться в дом и разорвать спящего на куски. Пружины кровати все также скрипели, но теперь вместе со скрипом послышались злостные вздохи и кряхтение. Буквально на мгновение они прекращались, а затем с новым наплывом злости и раздражения звучали в комнате, иногда смешиваясь с хриплым матом.
Но дождю это даже нравилось. Он нашёл себе зрителя, поневоле запертого на этом чердаке. Сейчас он с радостью сыграет все мелодии, которые он когда-либо придумал за эти несколько миллионов лет. И будет это продолжаться всю ночь, до самого рассвета. Затем он придёт завтра, и послезавтра, и через день, и через два… Он будет ходить сюда каждую ночь и отбивать все новый и новый ритм, пока его слушатель не выучит всю его музыку, которой он так дорожит…
– Женя! – хрупкий и до жути хриплый голос послышался откуда-то внизу, – что ты там елозишь-то? Спать ложись, середина ночи!
Старческий бабкин голос звучал ещё более раздражительно, чем нескончаемый стук о стекло. Парень, свернувшись в одеяло, ненадолго замер и пробубнил что-то себе под нос, пряча голову под перьевой подушкой. До невозможного тесная кровать не позволяла сделать лишнего движения, чтобы улечься поудобнее.
Непогода продолжалась долго. Холодный ветер с холодным ливнем рассекали воздух до самого рассвета. И даже рано утром, когда красное солнце пыталось пробиться сквозь серые тучи на горизонте, с небес все ещё падали капли. В мрачную комнату через окно запрыгнул маленький солнечный зайчик, будто вестник нового дня. Он прыгал по жёлтым полоскам на обоях, пробежал по деревянному потолку и все больше стремился запрыгнуть на тёмно-синее одеяло на кровати, под которым прятался спящий Женя.
Во дворе уже проснулись птицы. Но это далеко не те птицы, которых мы ждём с приходом весны. Это не соловьи, которые каждое летнее утро будят своими нежными соловьиными голосками, запевая серенады под окном. Это не хохлатые кукушки, обещающие долгую и прекрасную жизнь, и не ласточки, грациозно парящие высоко в небе. Это стаи чёрных ворон с огромными тёмными крыльями, которые то и дело что каркают и кричат. Это толстые сороки, которые кружат в поисках своей добычи, и неважно, кто ею станет, какая-нибудь пища или же безделушка. Или же одинокие воробьи, маленькие и ничтожные, трупы которых уже усеяли все улицы деревни.
Где-то за окном, в одном из соседних дворов, послышался грохот. Видимо, хозяева разбирали погром, образовавшийся после вчерашнего буйства стихии. На этот грохот мигом ответили все бродячие собаки. их стая, как по команде, взвыла и зарычала. Голосов было много, они были такие разные, и все смешались в один большой хор, исполняющий какофонию.
А между тем ветер все ещё посвистывал, шурша голыми ветвями отсыревшей берёзы…
Женя выматерился сквозь зубы и вновь перевернулся на другой бок. Вот уже четвёртый день одно и то же. Что-то гремит, шуршит, звякает, скрипит, гавкает. Как можно вообще уснуть под такой хаос, да ещё и на старом, рваном и твёрдом матрасе с перьевой подушкой? Ветер просачивался в щели, а затем залезал под одеяло. Сырость, стоявшая в комнате, затрудняла дыхание. Парня выворачивало наизнанку от раздражения к этому месту.
– Женя! – вновь старческий голос раздался из-под деревянного пола и протяжно окликнул парня, – Женя, вставай! Хватит без толку валяться, лучше помоги мне!
Парень промолчал, мысленно проклиная старуху. Женщине уже было за семьдесят, здоровьем она похвастаться не могла. Залезть на чердак в своём доме для неё уже было невозможно, но она все равно слышит каждый писк в этой хибаре. Не обращая на неё должного внимания, Женя вновь попытался уснуть. В этой маленькой комнате было отчётливо слышно, как старуха еле-еле перебирает ноги, шоркая тапками по деревянному полу. Евгений уже научился определять по звуку, в какой комнате она сейчас находится и в каком она настроении. Вот сейчас она вышла из своей спальни, которая была прямо под чердаком, и направилась на кухню. Действительно, куда она ещё могла направиться? В этой крохотной хижине больше комнат не было, кроме как одной спальни, небольшой кухни с печкой и узкого чердака. Конечно, был ещё и подвал, в который никто не залезал уже несколько лет, и неизвестно, что в нем происходило. Как-то раз к бабке зашла её подружка баба Марта, соседка по дому и по участку на кладбище, которое они уже забили для себя. Она то и сказала, что в подвале черт завёлся. Он по ночам сидит себе на полочках и песенки поёт, а поутру деревянный люк когтями скребёт, мол, выпусти меня, старушка, гулять хочу. Правда, бабка Жени потом выругала её за то, что она брехню несёт, а Марта лишь рассмеялась.
– Женя! – бабка вновь окликнула его, – я долго ещё орать должна? Сейчас как поднимусь, ты быстро встанешь у меня!
В этот момент синее одеяло взмыло вверх и слетело на пол. Тощее, длинное тело приподнялось и с хрустом в костях село на кровати. Взъерошенные чёрные лохмотья на голове блестели от жира, а на бледном лице красовались впадины в щеках и синяки под глазами. Потерев глаза своими ледяными руками, Женя попытался встать с кровати. Перед глазами все резко потемнело, а земля уходила из-под ног. Парень пошатнулся, но успел удержать равновесие. Нет, бабка Марта была не права. Черт поселился не в подвале, а на чердаке.
Прихрамывая, Евгений подошёл к окну с деревянной рамой и вгляделся во двор. Выжженная жёлтая трава была вбита в глиняную землю вчерашней непогодой. Ветки потемневшей от сырости берёзки были разбросаны по всему небольшому участку. На заборе висела чья-то наволочка, которую вчера носило по воздуху ветром. А в небе над всем этим хаосом все ещё висели тёмно-серые тучи, намекая, что ещё рано расслабляться, и самое страшное ещё впереди.
– Женя! – крайний возглас звучал на тон выше, наполненный последней каплей терпения, – ты встал?
Последовала пауза. Абсолютная тишина раздумья. Какая-то неестественная и нерешительная.
– Да, – ответил он с хрипом в горле.
– Быстро спускайся! Чайник уже закипел!
Евгений с томным вздохом развернулся и подошёл к выходу. Деревянная дверь отворилась с пронзительным скрипом, подобным визгу какого-то подбитого животного. В узком проёме кружила пыль. Сначала из комнаты показалась одна нога и наступила на деревянную ступеньку. Та заскрипела на весь дом. Следом за ней показалась вторая нога, а там уже и появилось все тело. Потолок был настолько низким, что Евгению нужно было сложиться вдвое, чтобы в нем поместиться и не биться головой об его край. Шаг за шагом парень опускался по крутым ступенькам в не то коридор, не то прихожую. Первый этаж этой хибары выглядел ещё печальнее, чем второй – со входа тебя встречает непонятное продолговатое помещение, которое несёт в основном складские обязанности. Комната слева – это крохотная кухня. Комната справа – бабушкина обитель. Ванной и туалета в доме, естественно, не было. Все удобства на улице.
Женя прошёл мимо комнат прямиком к входной двери. Надев на ноги пару калош и отперев дверь, Женя вышел на крыльцо, смахивающее на веранду. Здесь тебе и стол со скамейкой, и умывальник, и куча пустых и пыльных стеклянных банок. Карниз был украшен резным деревом, покрашенным в голубой и белый цвет. Вот только краска давным-давно полопалась, а дерево разбухло и местами пошло трещинами, и теперь это крыльцо смахивало на острозубую пасть, в глотке которой Женя стоял. За её пределами уже некогда буйствовала природа, от которой сейчас остались только трупы ещё недавно зелёных растений: кусты шиповника, ветви клёна, стволы дуба и много всего. Когда-то этот дворик был ухожен в лучших традициях. Здесь тебе была и тропинка, и клумбы, и палисадник с пионами и розами. Бабушка умела следить за хозяйством. Жаль, что возраст даёт о себе знать. Теперь там, где цвели букеты роз, остались лишь шипы да ветви.
– Может, легче их выдернуть к черту и выбросить? – спросила однажды баба Марта, вошедшая в гости.
– Не надо трогать их, – отвечала старуха, – хоть что-то будет напоминать мне о молодости. Да и руки все разорву, пока дёргать буду.
– Но оно, само собой, не засохнет, а будет дальше расти. Так и в дом залезет…
– Не залезет, чушь не неси…
Женя подошёл к пластиковому умывальнику и надавил на краник. Небольшое количество воды полилось ему на руки. Быстрым движением он небрежно ополоснул лицо и поднял взгляд на зеркало. В заляпанном и битом куске стекла он увидел бледное лицо, с кучей покраснений и двумя огромными мешками под ледяными бледно-голубыми глазами. Сальные и растрёпанные волосы отросли и вечно пытались залезть в глаза. Скулы были напряжены из-за вечно сжатой челюсти. В свои шестнадцать лет он выглядел как сгнивший труп. Вздохнув, он развернулся, чтобы не видеть это безобразие перед собой. Крохотный воробей подлетел к луже и стал пить воду. Евгений подошёл поближе к деревянным балясинам и стал разглядывать птичку. Воробей поначалу испугался и отлетел чуть дальше, но затем снова принялся пить воду. Изредка птица замирала, будто прислушиваясь к происходящему вокруг. В один момент эта пауза оказалась длиннее обычного, и воробей резко взмыл вверх. В эту же секунду из сухих кустов выпрыгнула абсолютно белая собака, на морде которой ярко выделялась пара чёрных глаз и такой же нос.
– Чапа! – улыбка на лице Жени возникла сама по себе, – где тебя носило-то? Иди сюда…
Собака подбежала к хозяину и ткнула носом в его ногу. Женя спустился на колени и стал гладить Чапу.
– Неужели тебе здесь нравится? Это пока блох не нахваталась, думаешь, можно и поскакать.
Чапа лишь прижала острые уши и заскулила.
– Сейчас я тебе вынесу поесть, – Женя поднялся и направился в сторону дома, – ещё вроде бы остался корм…
Евгений вошёл в дом, снял калоши и подошёл к деревянной лестнице, под которой лежало куча сумок. Он стал обыскивать каждую, в поиске остатков собачьего сухого корма, которым они всегда кормили Чапу. Этот корм содержит в себе множество витаминов для её зубов и шерсти. Без него она очень скоро начнёт жутко линять…
– Женя! – зазвучал бабкин голос откуда-то из кухни, – я долго ждать тебя буду? Идём есть.
– Подожди… – перебил её парень, достав из сумки почти пустой завёрнутый пакет с кормом. Юноша тут же ринулся к двери и вышел на улицу, краем уха слыша очередные возмущения старухи.
Чапа верно сидела под дверью в ожидании. Когда хозяин вышел, она запрыгала от радости и подбежала к старой алюминиевой кастрюле, которая выполняла функцию миски.
– Это последнее… – с ноткой грусти произнёс Женя, высыпая корм. Собаке, если честно, было все равно. Еда и еда. Сейчас есть. Потом? Потом и подумаем. Хозяин решит.
Евгений ещё немного остался понаблюдать за своим питомцем. Женя боялся, что любая из них может стать последней.
Парень нехотя вернулся в дом. Закрыв за собой входную дверь, он снял калоши, оставив их на коврике, и направился на кухню.
Стоило ему показаться в проёме, как тут же бабка снова заворчала:
– Неужели явился. Думала, я здесь до вечера буду тебя караулить… Неужели нельзя сразу встать и прийти, когда тебя старшие зовут? Ну ничего-ничего, пойдёшь в армию, там быстро тебя научат…
Низенькая старушка в старом синем халате, мертвенно-седыми волосами под красным платком и огромными очками на переносице стояла у плиты, уперев руки чуть ли не в подмышки. На её красном от недовольства и до жути морщинистом лице читалось такое негодование и злость, как будто Женя только что спалил ей дом.
На плите шкварчала облезлая крохотная сковородка, на которой дымился пригоревший блин. Брызги масла летели на жёлтые обои и падали на деревянный пол, оставляя мерзкие чёрные и коричневые пятна.
Старые занавески бежевого цвета на небольшом окне зашевелились. Бабка подошла к окну и закрыла деревянную ставню. Здесь же в воздухе полетела пыль. Старуха села за крохотный стол, накрытый местами прожжённой скатертью с вышитыми маками.
Женя сел на деревянный стул. На столе рядом с ним уже дымился чай в белой керамической кружке, а на фарфоровой тарелке с отколотым краешком стыли блины.
– Господи! Какая жуть! Ну смотреть на тебя страшно! Ты в зеркало себя видел, глиста? – её голос был медленный и еле разборчивый. Она будто не могла шевелить губами. Старушка как-то странно тянула последние слоги в предложениях, а потом не выговаривала некоторые буквы.
– Ну не смотри.
Женя нехотя свернул жёлтый блин в треугольник и откусил. На языке чувствовался вкус масла. Горячая масса мигом обожгла ему небо. Парень хотел спасти ситуацию чаем, но горьковатая жижа только усугубила положение, лишив его возможности чувствовать вкусы языком. Тем лучше. Блины на звезду Мишлен не претендовали уж точно.
– Да куда ж ты хватаешь-то? Сметаны давай достану, или варенья. Откормить хоть тебя надо…
– Не надо.
Чай был слишком горячий, а разбавить было нечем. Противный вкус масла все ещё держался в его памяти. Его можно было перекрыть вареньем, если бы это варенье не было похожим на смолу, в которой застряли доисторические насекомые. Пытаясь сдержать рвотный рефлекс, он продолжал пихать в себя этот несчастный блин.
– Что значит «не надо»? Кто блины ест без ничего? Привыкли, в городе херь всякую жрать. Это тебе не ресторан, бери и ешь, как нормальные люди!
– Я сказал, не надо, – голос резко стал на тон выше.
Лучи света лениво пробивались в помещение. Желтеющие листья помидорной рассады, растущей на подоконнике, тянулись к солнцу. Приближался полдень. А перед носом все ещё стоял запах палёного масла. Ком в горле не давал банально глотнуть слюну, не то что еду. Будто Женя съел репейник, а он застрял, и никак не может из него выйти который день.
– Ничего не жрёшь, потом все выкидываю. Куда все это девать?
Облака в небе невольно растворялись, местами оголяя голубое небо. Но ветер все ещё еле слышно завывал, намекая, что не стоит давать себе ложные надежды на хорошую погоду. Это прошлым летом было хорошо, больше такого не будет…
– Псину эту ещё привёз, а она вся в хозяина. Видите ли, корм ей подавай. Коты вон, как ходили по двору, так и ходят, а ей по барабану. Вот и в дом залезет кто-нибудь, так она тоже будет лежать себе, и носом не поведёт. Зачем нужна такая?
– Чапа помои жрать не станет, – Женя бросил взгляд на бабушку. Та явно была возмущена.
– На кой черт она нужна такая? Она не в санатории. Надо будет, начнёт.
– Окей, можешь дать ей блинов.
Глаза бабушки увеличились в размерах.
– Ты что, подонок малолетний, вздумал блины мои помоями назвать? – она выхватила у него тарелку из-под рук, – так готовь себе сам, бестолочь…
Евгений поморщился и встал с места, собираясь уйти:
– Приятного аппетита.
– Да иди ты к черту, вместе со своей шавкой! Ей-богу, прогоню к черту, и дело с концом.
– Она первая отсюда сбежит. И я следом.
– Эх ты, паразит! Воспитали, да и бросили на мою шею. Куда родители только смотрели? Хотя какие родители, такой и выродок…
Женя на миг остановился. Его дыхание замерло. Он слегка повернул голову и прошипел:
– А ты давно у нас такой святой стала? Не твоё дело, как меня воспитывали…
– Ещё как моё! – бабка тоже встала из-за стола и приблизилась к внуку. Глаза её будто сверкали искрами, угрожая вот-вот взорваться, – Ты кого еще защищаешь, я понять не могу? Отца своего, алкаша последнего, или мать, которая бросила тебя, предала нас с тобой! Я мать твою, овцу, воспитала, да не до конца. Ну ничего – тебя, барана, приучу! Конец и тебе, и твоей собаке! Отравлю её и дело с концом, чтоб ты мне нервы не трепал!
Евгений сжал руки кулаки. Все его тело хотело одновременно сжаться и заполнить все пространство этого дома, и желательно с оглушающим криком.
– От овцы слышу! – он снес кружку с чаем, и та рухнула на пол. Белые осколки разлетелись по кухне вместе с горячим чаем. Старуха ахнула, – Только попробуй хоть пальцем её тронуть, я тебя отравлю, поняла меня?
Женя развернулся и быстрым шагом направился к выходу.
– Ты что творишь?! Сюда иди! – Но в ответ последовал лишь хлопок входной двери. Старушку с ног до головы пробила дрожь. Она вновь упала на стул и прикрыла лицо ладонями. На миг наступила тишина. Только ветер гудел за окном.
Глава 2. Вишневые цветы
Как только парень вышел на улицу, все умолкло. Словно все звуки в мире просто исчезли. Даже ветер больше не завывал. Евгений понял, что не слышит даже собственного дыхания. Его тело было так сильно напряжено, будто сейчас его кто-то будет бить.
Небольшой дворик был переполнен обилием растительности. Темные ветви низенькой яблони заполняли пространство вдоль серого кирпича дома. Вдоль деревянной ограды разрастался куст малины, напоминая морскую волну, которая ударилась о скалы и замерла. Вдоль протоптанной тропинки покачивали головой желтые одуванчики и дрожал на ветру ковер из изумрудного клевера.
Быстрым шагом Женя двигался прямиком к сеточной калитке, за пределы этого чертового дома. Тяжело дыша, он открыл ее пинком и вышел на улицу. Ему казалось, если он останется еще хоть на секунду в этом чертовом доме, его разорвет на куски от злости. Он думал, что сейчас выйдет на улицу, и там не будет потрепанного дома, высохших деревьев, гнилой травы, мокрой глины…
Но он ошибался. Все те же деревья окружали его. Все та же трава была у него под ногами. Все то же серое небо висело над его головой. И никуда он от них не сбежит.
Евгения выворачивало наизнанку. Чертова старая кляча. Притащила его сюда, в эту Богом забытую деревушку, заперла на чердаке, а теперь еще и нервы трепит! Если бы мама не…
Евгений на секунду замер. Он почувствовал ноющую боль в груди, как будто кто-то схватил его за сердце и стал натягивать, как струну, на которой сейчас будут играть самые тоскливые мелодии.
Он снова почувствовал, как что-то острое вонзается ему в районе затылка, ковыряя те самые ужасные воспоминания. Что-то в сто раз отвратительнее смерти, больнее утраты близкого. Это абсолютное неведение и безысходность. Когда случается что-то, что ты не можешь никак понять, и ты хотел бы это забыть, но вместо этого ты думаешь об этом постоянно… Что самое ужасное – никто не поможет в этой ситуации. Или же, кто-то есть?
Где-то под его ногами прозвучал лай, как будто в знак одобрения. Женя испугался и немного отстранился. Обернувшись, он увидел, как к нему стремительно бежала белая собачка.
– Чапа, – Женя вновь улыбнулся, – ты хочешь пойти со мной?
Собака подошла ближе и стала тереться головой об ногу хозяина.
– Ну пошли, прогуляемся.
После прошедшего дождя тропинки между домами, по которым шел Женя, были наполнены лужами. Они очень затрудняли путь. Расстояние между деревянными сгнившими заборами от силы превышало три метра, так еще и вся тропинка заросла репейником и травой по пояс, так что здесь сильно не разгуляешься.
Да и не только здесь, во всей деревне так. Лишь центральная улица была попросторней. Там изредка проезжали машины, привозили в магазин продукты и уезжали. Остальные четыре улочки были поменьше. И так в геометрической прогрессии – чем дальше от центра, тем уже тропы, и тем больше они заросшие. А дальше только леса да болота. Работает это не только с тропинками. Дома так же здесь были разные: в центре это приличные домишки из кирпича, с железным заборчиком и красивым садом, потом дома попроще, маленькие, с шиферными крышами и деревянными или сеточными заборами, бабкин дом, к примеру. А на окраине уже разваленные хибары, большинство из которых уже нежилые. Там и вовсе зачастую нет ни крыши, ни забора, ничего. А дальше шли леса. Ели, березы, дубы, тополя, бесчисленное количество неприступных деревьев. Этот лес всегда казался бесконечным, и если рискнуть туда зайти, то больше не выберешься никогда. В какой стороне деревни ты бы ни был, ты всегда увидишь где-то острые верхушки этого леса. Он как бы дает понять о своем присутствии, как бы намекает, что ты отсюда не выберешься. Этот чертов купол из острых еловых пиков будет всегда в твоем поле зрения. Деревня посреди леса, где у каждого дерева есть свое лицо.
Женя шел по тропинке в направлении разваленных домов. В центр выходить особого желания не было. На улицах, как обычно, ни души, будто бы эта деревушка вымерла. Евгений был бы рад этому обстоятельству. Изредка парень поглядывал на собаку, которая так же с трудом проходила чрез препятствия, подготовленные им природой.
– Болото, а не деревня… – Выдохнул парень.
Питер тоже был построен на болоте. Но вряд ли эту деревушку можно назвать культурным местом. Но все куда проще – когда-то здесь были озера, и очень много. Во времена поднятия целины сюда приехало много людей и стали использовать эти водные источники для полива полей, которые находились здесь рядом. А затем совхоз стал выделять рабочим земельные участки прямо здесь же.
– Дедушка тогда работал на полях, – из глубины подсознания выскочил знакомый мелодичный женский голос и зазвучал в голове парня, – и ему выделили участок за трудовое отличие. Дедушка очень много работал. Он часто привозил с поля арбузы, дыни, яблоки…
Женя поднял голову и увидел рядом с собой высокую женщину с черными волосами, едва касающиеся кончиками до плеч. Она шла не спеша, аккуратно ступая своими стройными ногами. Подол ее белого платья слегка развевался.
– Мама, расскажи еще про дедушку! – мальчик, лет десяти, уверенно перебирал ногами и шел рядом, держа ее за руку, – он был такой же, как папа?
Женщина внезапно изменилась в лице. Опустив взгляд, она снова посмотрела на мальчика и улыбнулась:
– Не совсем. По крайней мере, не всегда…
Они, не спеша, прогуливались по улочкам деревни, наслаждаясь свежим воздухом. Освежающий ветерок трепетал зеленые листья на ветвях тополей. Яркое летнее солнышко нежно грело их ясные радостные лица. На нежных тонких маминых руках, усыпанных родинками, уже виднелся легкий загар.
В какой-то момент мама замерла. Взор ее синих глаз упал на цветущую вишню за сеточным забором. Множество нежных цветочков молочно-розового цвета на черных ветках высокого дерева издавали такой опьяняюще сладкий запах, что кружилась голова. Их лепестки, словно мазки художника, изредка сыпались на землю, превращая изумрудный ковер под собой в такой же розовый плед. Будто здесь решила устроить пикник одна красивая дама и отошла прогуляться ненадолго.
– Какие прекрасные цветы… – женщина вздохнула, – а как они чудесно пахнут… Ты чувствуешь, Женя?
Мальчик принюхался, активно шевеля ноздрями:
– Ага! И правда, как вкусно пахнет!
– Жалко, что у нас не растет во дворе вишня. Она бы так чудесно пахла! Откроешь утром окно, и весь дом благоухает!
Она томно вздохнула. Женя посмотрел на нее, затем перевел взгляд на вишню. Розовые лепестки точно светились и манили к себе.
– Давай мы вырастим вишню из косточки, когда она созреет!
Мама рассмеялась.
– А давай!
– А бабушка снова ругаться не будет?
– Не будет, – женщина опустила взгляд. Они продолжили свою неспешную прогулку, наслаждаясь легким дуновением ветра и звонким пением птиц. Где-то в поле журчала речка, на пруду, где купались дети, шелестел камыш, и где-то в ветвях сирени пел соловей. Солнце медленно и лениво катилось к закату. Небо розовело в точности так же, как листья той вишни.
Рано утром мама вышла в палисадник, чтобы полить цветущие пышные розы. Она шла между колючих кустов с небольшой лейкой, откуда выливала воду прямо к корням цветов. Чернозем жадно впитывал влагу, не давая ручейку растечься. Женщина с легкостью и изяществом пролетала мимо кустов, напевая какую-то нежную песню. Когда вода заканчивалась, она выходила из палисадника и шла к колодцу, где могла набрать ее снова. Жаркое солнце грело просторный двор. Оно было ярким и жгучим, так что находиться под ним слишком долго было опасно. Но женщину это не страшило – на ее голове очень изящно расположилась широкая желтая шляпа и темные очки.
–Вы только посмотрите на нее! Нарядилась! – кричала из окна кухни бабка, – ты что, алкашей решила соблазнять? Знай, это тебе не городские пьяницы! Оприходуют, а денег-то не дадут!
– Мама! – женщина обернулась и возмущенно воскликнула.
– Не мамкай! И сними это все! Бесстыдница…
Женщина отвернулась и продолжила заниматься своими делами, не обращая внимания на старуху. Как бы она ни пыталась делать вид, что ей все равно, ее выдавали дрожащие руки, выронившие ведро, полное воды. Она попыталась отпрыгнуть от всплеска, но задела ногой лейку, та рухнула на землю и облила ее платье. Закипая от злости, она топнула ногой, сжала кулаки и уже хотела выматериться, как вдруг сзади ее окликнули:
– Мама!
Женщина повернулась и обомлела. Женя вошел через калитку, а в его руках было несколько веточек той самой вишни.
– Ты только понюхай! – он протянул цветы, – какой запах!
Женщина подлетела к сыну в ту же секунду, чтобы обнять. Она взяла цветы в руки. В нос ударил сладкий запах. Будто мед. Она улыбнулась.
– Ты как их достал?
– Мама, представляешь! Там в заборе дырка была! У меня получилось в нее пролезть и нарвать тебе цветочков! Они же тебе так понравились.
– Ты ж мое солнышко! – Она обняла мальчика. Женщина просто светилась от счастья.
Она поставила их на кухню в красивую хрустальную вазу. Их нежный розовый цвет будто стал ярче, а сладкий аромат заполнил весь дом. На удивление они простояли очень долго и заставляли женщину улыбаться каждый раз, когда она смотрела на них.
Женя подумал, что больше никогда не увидит этой улыбки. Она растворится в памяти вместе со всеми детскими воспоминаниями. Одна только мысль о том, что он больше никогда не прогуляется с ней рядом, не будет держать за руку, сводила его с ума.
Невольный всхлип вырвался из груди. Он опустил голову и быстрым шагом шел по дороге, уже пожалев, что вышел из дома. Что вышел из комнаты. Что в принципе оказался здесь, в этой проклятой деревне.
Какого черта его сюда привезли и заперли на этом чердаке? Женя чувствовал себя, как декоративный куст, не имеющий никакого смысла. Ни красоты, ни пользы. Лучше бы его закопали рядом с ней…
Резко пространство вокруг будто двинулось. Земля дрогнула под ногами. Женя обернулся, и на секунду потерял возможность дышать.
– Это невыносимо…
Среди пышных зеленых ветвей клена и дуба, среди репейника и лопухов, утонув в темной зелени, стояло темное дерево, уже немного засохшее, разломанное, но все еще живое дерево вишни. На его отсыревших ветвях были редкие зеленые листья, еще реже – цветы. Бледные, мятые и ничем не пахнущие.
Он никогда не подарит ей больше ни одного цветка. Единственные цветы, которые он теперь мог бы ей посветить – пластиковые могильные венки. Но даже этого не произойдет, ведь он даже не знает, где была могила его матери. Она могла еще столько раз получить столь желанный букет, почувствовать его аромат, искренне улыбнуться… Она никогда больше не улыбнется.
В этот раз между вишней и Женей не оказалось никакого забора, он лежал на земле, словно мертвый. Парень медленным шагом стал подходить к дереву. По правой щеке скользнула горячая слеза. Женя пытался уловить хоть отдаленную ноту того запаха, что так понравился его маме. Ничего. Нос внезапно заложило, и Евгений просто не мог учуять никакой запах. Его горло снова будто заросло репейником, готовым рвать его изнутри. Каждую мышцу в его теле будто сводило судорогой. Он не мог стоять на месте. Тогда он принялся хвататься за ветки и ломать их. Рвать на куски каждую, где когда-то был хотя бы один цветочек. Отрывать от ствола, ломать в руках, бросать на землю и топтать. Схватившись за одну такую ветку, он отодрал ее вместе с большим куском коры, оголяя внутренности ствола. Но парня это не остановило, и он продолжал уничтожать дерево. Треск ветвей перемешивался с его еле слышным ревом, который с каждым разом только усиливался. Затем вместо рева стали слышны лишь всхлипы. Силы будто покидали Женю, но он не хотел останавливаться.