Ниал (Нил) Фергюсон
Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Полная версия

Эти крошечные кирпичные “купе” [писал европейский путешественник] были около 1,1 метра в длину, 1 метр в ширину и 1,7 метра в высоту. Имелись два каменных выступа, первый из которых служил столом, второй – сиденьем. Два дня, пока шел экзамен, за кандидатами зорко наблюдали… Единственным дозволенным перемещением был приход слуг, разносивших пищу и воду или уносящих испражнения. Когда кандидат уставал, он мог достать принесенные с собой постельные принадлежности и отдохнуть. Но яркий свет в соседней ячейке, вероятно, заставлял его вновь браться за кисть… Некоторые кандидаты лишались рассудка от напряжения⁸³.

Без сомнения, после трех дней и двух ночей в такой обувной коробке лишь самые способные и, конечно, целеустремленные, выдерживали экзамен. В ходе аттестации акцент делали на знании конфуцианской классики – Четверокнижия (Сы шу) и Пятиканония (У-Цзин), что требовало запоминания 431286 иероглифов, и на умении написать строго формализованное “восьминогое сочинение”^* (с 1487 года)⁸⁴. Конечно, экзамен такого рода предполагал очень жесткую конкуренцию, но отнюдь не порождал стремление к переменам. Письменный китайский язык служил воспроизводству консервативной элиты и гарантией невмешательства масс в ее дела. Здесь заметен сильный контраст с европейскими языками. Итальянский, французский, испанский, португальский и английский языки были пригодны для высокой литературы и при этом доступны широким кругам благодаря относительно простому, допускающему распространение образованию⁸⁵.

Мудрость гласит: “Обычный человек удивляется необычным вещам. Мудрец удивляется обыденным”. Однако на пути, которым шел Китай в эпоху Мин, встречалось слишком много обыденного и слишком мало нового.

Срединное государство

Цивилизации – сложные явления. Столетиями они могут процветать, а после внезапно обратиться в прах.

Династия Мин воцарилась в Китае в 1368 году. Военачальник Чжу Юаньчжан, ставший императором, сделал девизом своего правления “Разлив воинственности” (Хунъу). Почти три следующих столетия, как мы видели, Китай почти во всех отношениях превосходил остальные цивилизации, а в середине XVII века эта сложная система пошла вразнос. Конечно, не следует переоценивать прежнюю стабильность. Чжу-ди (Юнлэ) наследовал своему отцу Чжу Юаньчжану только после гражданской войны и свержения законного правителя – своего племянника. Но кризис середины XVII века, бесспорно, оказался разрушительнее. Политическую борьбу усугубил налогово-бюджетный кризис, поскольку снижавшаяся покупательная способность серебра обесценивала сборы⁸⁶. Непогода, голод и эпидемии сделали страну беззащитной перед восстаниями и иноземными вторжениями⁸⁷. В 1644 году Пекин взяли повстанцы во главе с Ли Цзычэном. Чжу Юцзянь, последний минский император (девиз правления – Чунчжень), не вынеся позора, повесился. Драматический переход от конфуцианской гармонии к анархии занял немногим более десятилетия.

Итоги правления династии оказались катастрофическими. В 1580–1650 годах население Китая сократилось на 35–40%. Замкнутость обернулась западней, особенно для такого сложного общества, как китайское. Оно достигло равновесия – впечатляющего, но хрупкого. Сельское хозяйство могло прокормить на удивление много людей, но лишь при крайне статичном общественном устройстве, которое буквально перестало воспринимать что-либо новое. Это была своего рода ловушка. Когда что-то пошло не так, ловушка захлопнулась: для выхода из кризиса не нашлось ресурсов. Правда, во многих трудах империя Мин предстает процветающим государством с оживленной внутренней торговлей и рынком предметов роскоши⁸⁸. Однако недавние исследования китайских ученых показывают, что в эпоху Мин доход на душу населения не рос, а основной капитал таял⁸⁹.

Великобритания и Китай: соотношение ВВП на душу населения, 1000–2008 гг.

Напротив, в Англии, население которой в конце XVII века росло, заморская экспансия сыграла важнейшую роль в выводе страны из мальтузианской ловушки. Благодаря трансатлантической торговле появились новые продукты питания, например картофель и сахар (1 акр [0,405 га] посадок сахарной свеклы дает столько же калорий, сколько 12 акров пшеничного поля⁹⁰), а также изобилие трески и сельди. Колонизация избавляла страну от избыточного населения. В результате с течением времени увеличивались производительность, доходы, потребление пищи и даже средний рост людей.

Сравним англичан с японцами, живущими на островах, расположенных на примерно таком же расстоянии от побережья Евразии. В то время как англичане упорно стремились к расширению своего влияния (“англобализация”), японцы после 1640 года, при сёгунах Токугава, взяли противоположный курс, на самоизоляцию (сакоку, буквально “страна на цепи”). Поскольку все контакты с внешним миром были запрещены, Япония не сумела воспользоваться выгодами, которые несли быстро развивавшаяся мировая торговля и миграция. Результаты самоизоляции поразительны. К концу XVIII века более 28% рациона английского крестьянина составляла продукция животноводства, в то время как рацион японских крестьян на 95% состоял из злаков, главным образом риса. Это объясняет различие в росте англичан и японцев, проявившееся после 1600 года. Средний рост английских преступников в XVIII веке составлял 170,2 см, а японских воинов – 158,8 см⁹¹. Так что когда Восток и Запад встретились, они не сумели посмотреть друг другу прямо в глаза.

Задолго до Промышленной революции небольшая Англия выигрывала в сравнении с великими цивилизациями Востока благодаря торговле и колонизации. Отказ Китая и Японии от внешней торговли и курс на интенсификацию разведения риса привели к тому, что с ростом населения доходы упали. То же произошло с питанием, средним ростом и производительностью. Когда случался неурожай или хрупкому сельскому хозяйству что-либо угрожало, результаты были катастрофическими. Англичане оказались удачливее и в выборе наркотиков. Привыкшие к алкоголю островитяне в XVII веке получили встряску от американского табака, арабского кофе и китайского чая. Кофейня служила отчасти фондовой биржей, отчасти кафе, отчасти чатом⁹². Китайцы же закончили летаргией опиумных притонов, причем их трубки наполняла Британская Ост-Индская компания⁹³.

Не все европейцы, подобно Адаму Смиту, замечали застой китайского государства. В 1697 году Лейбниц заявил, что желал бы над своей дверью иметь вывеску: “Справочное бюро китайских знаний”, а в книге “Последние новости из Китая” предложил, чтобы “к нам присылали китайских миссионеров, которые объясняли бы замысел и практику ‘естественной теологии’, как мы посылаем миссионеров к ним, чтобы наставить в богооткровенном учении”. “Не нужно превозносить китайцев, – писал французский философ Вольтер в 1764 году, – чтобы признать… их империя поистине лучшая из тех, которые когда-либо видел мир”. Два года спустя физиократ Франсуа Кенэ издал труд “Китайский деспотизм”, в котором восхвалял примат сельского хозяйства в экономической политике Китая.

Те же из англичан, которые сильнее интересовались торговлей и промышленностью и менее охотно прибегали к идеализации Китая как способу завуалированной критики собственного правительства, признавали, что китайское общество находится в состоянии застоя. В 1793 году посольство во главе с будущим графом Джорджем Макартни (Макартнеем) отправилось к императору Цяньлуну, чтобы попытаться убедить его открыть Китай для внешней торговли. Хотя Макартни принципиально отказался выполнять коутоу^*, он преподнес Цянь-луну достойные дары: планетарий немецкой работы и, “вероятно, самую большую и совершеннейшую линзу, когда-либо изготовленную”, а также телескопы, теодолиты, помпы, “электрические машины” и “огромное устройство, предназначенное для того, чтобы объяснять и демонстрировать принципы науки”. Дряхлого императора (Цяньлуну было за 80 лет) и его приближенных это не слишком впечатлило:

Теперь стало ясно, что вкус [к наукам], если он когда-либо у них имелся, совершенно утрачен… [Все] … утрачено и потеряно невежественными китайцами… которые, как говорят, тотчас после отъезда посланника свалили все в чуланы Юаньминъюаня [Старого Летнего дворца]. Не больший успех имели образцы изящества и ремесел, отборнейшие британские изделия. Единственным чувством, которое, по-видимому, пробудилось в душах придворных при созерцании этих предметов, была подозрительность… Такое поведение, вероятно, можно объяснить своего рода государственной политикой, препятствующей введению новшеств.

Китайский правитель передал королю Георгу III высокомерное письмо: “Мы имеем абсолютно все. Я не придаю цены странным или хитро сделанным предметам и не нуждаюсь в изделиях вашей страны”⁹⁴.

Провал Макартни символизирует начавшееся около 1500 года смещение центра силы с Востока к Западу. Срединное государство, некогда колыбель изобретений, превратилось в посредственную страну, враждебно настроенную к иноземным новинкам. Часы – гениальное китайское изобретение – вернулись на родину в усовершенствованном европейцами виде, снабженные гораздо более точным механизмом с пружинами и шестеренками. В Запретном городе есть зал, где выставлена обширная императорская коллекция часов. В отличие от Цяньлуна, пренебрегавшего техникой, его предшественники одержимо собирали часы, и почти все они были изготовлены в Европе либо жившими в Китае европейцами.

Запад показал свою силу в июне 1842 года, когда в ответ на уничтожение запасов опиума рьяным китайским чиновником английские корабли дошли по Янцзы до Великого канала. Китай был вынужден уплатить контрибуцию в 21 миллион серебряных долларов, открыть для британской торговли 5 портов и уступить остров Гонконг. Своего рода ирония (и вместе с тем закономерность) заключалась в том, что переговоры, приведшие к подписанию первого из неравноправных договоров Китая, шли в нанкинском храме, посвященном адмиралу Чжэн Хэ и благоволившей ему богине Тяньфэй, покровительнице мореплавателей.

Сейчас в Китае снова строят суда: огромные, способные плавать вокруг земного шара. Они уходят в плавание нагруженные китайскими товарами и возвращаются с сырьем, необходимым ненасытной экономике. В июне 2010 года я посетил самую большую верфь Шанхая и был поражен невероятным размером судов на стапелях. Это зрелище заставило померкнуть воспоминания моего детства о доках Глазго. Фабрики Вэньчжоу дают сотни тысяч костюмов и миллионы пластмассовых ручек. Воды Янцзы бороздят бесчисленные баржи, доверху нагруженные углем, цементом и рудой. Конкуренция, компании, рынки, торговля – от всего этого Китай когда-то отвернулся. Теперь все иначе. Чжэн Хэ, воплощение китайского экспансионизма, снова кумир Китая. Дэн Сяопин, величайший реформатор постмаоистской эпохи, однажды заявил:

Ни одна страна не может развиваться, закрывшись ото всех, не поддерживая международные связи, не привлекая передовой опыт развитых стран, а также достижения передовой науки и техники и иностранный капитал. Мы, как и наши предки, испытали этот горький опыт. В начале эпохи Мин, при Чэн-цзу, когда Чжэн Хэ бороздил Западный океан, наша страна была открыта. После смерти Чжу-ди династия пришла в упадок. В Китай пришли завоеватели. С середины эпохи Мин до Опиумных войн, за 300 лет изоляции, Китай обнищал, отстал в развитии и погряз в темноте и невежестве. О самоизоляции не может быть и речи.

Это вполне правдоподобная интерпретация истории (и замечательно близкая к Адаму Смиту). Если бы 30 лет назад вы сказали, что через полвека крупнейшей экономикой станет китайская, от вас просто отмахнулись бы. Если бы в 1420 году кто-либо заявил, что Западная Европа станет производить товаров больше, чем вся Азия, а через 500 лет средний англичанин будет в 9 раз богаче среднего китайца, его тоже сочли бы фантазером.

Глава 2
Наука

Я притворялся, будто сильно увлечен науками, и притворялся так усердно, что и в самом деле увлекся ими. Я перестал вмешиваться в какие бы то ни было дела… Я решил удалиться из отечества, а мой уход от двора доставил мне для этого благовидный предлог. Я пошел к шаху, сказал ему о своем желании познакомиться с западными науками, намекнул, что он может извлечь пользу из моих странствований.

Барон де Монтескье^*

Было бы небесполезно объяснить, как… Бранденбург стал настолько могущественным, что сплотил против себя силы, превосходящие те, что некогда объединились против Людовика XIV.

Вольтер

Осада

С VII века, когда ислам покинул аравийские пустыни, Запад и Восток постоянно конфликтовали. Последователи Мухаммеда вели джихад против последователей Иисуса Христа. Христиане ответили крестовыми походами в Святую землю (в 1095–1272 годах их было 9) и Реконкистой – отвоеванием Испании и Португалии. Три последних века Запад (если не считать отдельных неудач) последовательно выигрывал в этом “столкновении цивилизаций” – в том числе благодаря своему превосходству в научной сфере. Однако так было не всегда⁹⁵.

Отнюдь не только религиозное рвение позволило преемникам пророка Мухаммеда создать халифат, к середине VIII века простиравшийся от Толедо до Кабула. Халифат Аббасидов находился на переднем крае науки. В багдадском Доме мудрости (Байт аль-хикма), основанном в IX веке халифом Харуном ар-Рашидом, были переведены на арабский язык тексты Аристотеля и других греческих авторов. В халифате появились, как считается, первые настоящие больницы: в бимаристане (от перс. “больной”), построенном в 707 году в Дамаске халифом аль-Валидом ибн Абд аль-Маликом, больных лечили, а не просто предоставляли им крышу над головой. В халифате открылся, по-видимому, и первый университет – Карауин в Фесе (основан в 859 году). Основываясь на греческих и особенно индийских разработках, мусульманские математики открыли алгебру (от араб. аль-джабр). Первым алгебраическим учебником стала “Книга о восстановлении и противопоставлении” (Китаб аль-джебр валь-мукабала), написанная на арабском языке персом Мухаммедом ибн Мусой аль-Хорезми около 820 года. И первый ученый-экспериментатор был мусульманином: семитомная “Книга оптики” Абу Али аль-Хасана ибн аль-Хасана ибн аль-Хайсама (965 – ок. 1039) из Басры опровергла, среди других заблуждений древних, и такое: мы якобы видим потому, что глаза испускают свет. Ибн аль-Хайсам первым понял, почему снаряд надежнее пробьет стену, если ударит в нее под прямым углом, и определил, что звезды не являются твердыми телами, и построил камеру-обскуру. Его исследования продолжил в конце XIII века персидский ученый Камал ад-Дин аль-Фариси, изучавший радугу⁹⁶. Запад должен быть благодарен средневековому мусульманскому миру, во-первых, за сохранение античной мудрости, а во-вторых, за развитие картографии, медицины, философии, математики и оптики. Роджер Бэкон признавал: “Философия пришла к нам от мусульман”⁹⁷.

Почему исламский мир проиграл Западу соревнование в науке? И как научная революция помогла западной цивилизации получить превосходство и в военном отношении, и в отношении знаний? Чтобы ответить, нам следует отправиться более чем на три столетия в прошлое, когда мусульманская держава еще всерьез угрожала Западу.

В 1683, как и в 1529 году, османская армия встала у ворот Вены. Во главе войска находился Кара Мустафа, великий визирь султана Мехмеда IV.

Османы, основавшие государство на руинах Византийской империи, со времени завоевания Константинополя в 1453 году являлись лидерами мусульманского мира. Они не ушли на восток так далеко, как Аббасиды^*, однако преуспели в насаждении ислама не только в бывших византийских землях по обе стороны черноморских проливов, но и в Болгарии, Сербии и Венгрии. Белград пал в 1521 году, Буда – в 1541 году. В 1522 году турки захватили Родос. Хотя Вена и Мальта устояли, Сулейман Великолепный (1520–1566), распространивший османское владычество от Багдада до Басры, от Вана до Аденского залива, от Алжира до Триполи, мог по праву сказать: “Я – султан султанов, властитель над властелинами… наместник Бога на земле”^*. Мечеть в Стамбуле, названная в его честь, – неопровержимое свидетельство его притязаний (менее известно, что там же Сулейман построил медицинскую школу)⁹⁸. Законодатель и одаренный поэт, Сулейман обладал всей полнотой религиозной, политической и экономической власти (в том числе правом устанавливать цены). Для него правитель Священной Римской империи Карл V был просто “королем Вены”⁹⁹, а португальские купцы-авантюристы казались не лучше пиратов. В те времена ожидалось, что турки примут вызов португальцев и изгонят их из Индийского океана¹⁰⁰.

В конце XVI века контраст между державами Габсбургов и Османов был разительным. Ожье Гислен де Бусбек, дипломат, писал:

Меня бросает в дрожь при мысли о том, каким может оказаться исход борьбы… Один из нас должен победить, второй – погибнуть… Оба не могут чувствовать себя в безопасности. При этом у них [турок] – громадные богатства их империи, нетронутые ресурсы, опыт и умение обращаться с оружием, опытные солдаты, непрерывный ряд побед, готовность сносить трудности, единение, порядок, дисциплина, бережливость и бдительность. У нас же – пустая казна, пристрастие к роскоши, исчерпанные ресурсы, уныние, необученная и недисциплинированная солдатня, склоки, никакого уважения к дисциплине, переходящее все границы своеволие… пьянство и разврат, но хуже всего вот что: враг привык побеждать, а мы – проигрывать. Можем ли мы сомневаться в исходе?¹⁰¹

Семнадцатый век увидел дальнейшие успехи турок. В 1669 году они покорили Крит. Влияние султана простиралось даже до Западной Украины. На море власть турок также оставалась огромной¹⁰². Поэтому на Западе долго еще вспоминали 1683 год.

Тщетно император Священной Римской империи Леопольд I^* цеплялся за Вашварский мирный договор 1664 года¹⁰³ и старался убедить себя в том, что Людовик XIV представляет для него более серьезную угрозу. Летом 1682 года султан признал венгерского мятежника Имре Текели королем Венгрии в обмен на признание вассальной зависимости. Следующей зимой в Адрианополе сконцентрировались огромные силы, отправленные затем в Белград. В июне 1683 года турки вторглись во владения Габсбургов и к началу июля взяли Дьер. Леопольд в Вене трепетал от страха. Оборонительные сооружения совершенно не соответствовали угрозе, а силы городской стражи были подкошены вспышкой чумы. Казалось, что габсбургские войска под командованием Карла Лотарингского не способны остановить турок. При этом стамбульский посланник Леопольда внушал ему ложные надежды, уверяя, что турецкие силы “посредственны”¹⁰⁴.

13 июля 1683 года “посредственные” силы Кара Мустафы —60 тысяч янычар и кавалеристов-сипахов, 80 тысяч солдат из балканских вспомогательных частей и татарская орда – подошли к Вене. Прозвище “Кара”, “черный”, говорило и о цвете лица великого визиря, и о его нраве: после взятия польского города в 1674 году он велел содрать с пленников кожу. Разбивший лагерь в 450 шагах от городских стен Кара Мустафа объявил венцам:

Если станете мусульманами, то уцелеете. Если, не став мусульманами, сдадите крепость без боя, мы выполним волю Аллаха: ни маленьким людям, ни вельможам, ни богатым, ни бедным не будет причинено ни малейшего зла, все будете жить в безопасности и мире… Если же будете сопротивляться, тогда по милости Всевышнего Вена будет… завоевана и взята, а тогда никому не будет пощады, никто не спасется¹⁰⁵.

Мусульманам, покорившим Византию, теперь противостояли христиане – наследники Рима. По всей Центральной Европе зазвонили колокола. Надписи на стенах собора Св. Стефана передают настроения венцев: “Мухаммед, пес, убирайся восвояси!” Больше, однако, Леопольду противопоставить было нечего. Хотя мысль о бегстве императору претила, его уговорили покинуть город.

Турки чувствовали себя хозяевами положения. Кара Мустафа у своего роскошного шатра даже разбил сад¹⁰⁶. Горожане слышали странную, пугающую музыку: били большие барабаны-кёс. Турки шумели и для того, чтобы заглушить шум: они рыли крытые траншеи и подкопы. Взрыв огромной мины 25 июля пробил первый оборонительный рубеж. 28 августа турки захватили равелин напротив императорского дворца, 4 сентября взорвали Замковый бастион.

И тут Кара Мустафа дрогнул. Наступила осень. Коммуникации османской армии сильно растянулись, возникли трудности с подвозом продовольствия. Промедление турок дало Леопольду время собрать силы. Еще до османского вторжения он заключил союз с Польшей. Недавно избранный польский король Ян III Собеский – уже немолодой, но желающий прославиться – собрал 60-тысячную армию: поляков, баварцев, франконцев и саксонцев, а также габсбургские войска. Они медленно шли к Вене (не в последнюю очередь потому, что представления их предводителя о географии были весьма приблизительными). Наконец на рассвете 12 сентября 1683 года началась атака. Османские силы были разделены. Одни части отчаянно пытались ворваться в город, другие, в арьергарде, дрались с наступавшей польской пехотой. Роковым для турок обстоятельством явилось то, что Кара Мустафа мало что сделал для обороны. В 5 часов вечера Собеский повел конницу с холма Каленберг на турецкий лагерь. Как выразился турецкий очевидец, гусары казались “потоком черной смолы, устремившимся с горы и поглощавшим все на своем пути”. Собеский ворвался в шатер Кара Мустафы, но обнаружил, что тот сбежал. Битва закончилась.

Горожане приветствовали Собеского как спасителя. Ликующий польский король перефразировал Цезаря: “Мы пришли, мы увидели, Бог победил” (Venimus, vidimus, Deus vicit). Из трофейных османских пушек отлили колокол для собора Св. Стефана, украшенный 6 головами турок. Кара Мустафа дорого заплатил за свою неудачу: султан приказал казнить своего визиря. Согласно освященной веками традиции, его удавили шелковыми шнурами.

Освобождение Вены породило множество легенд: будто полумесяцы на турецких знаменах вдохновили пекарей на изобретение круассана^*, благодаря оставленному османами кофе в Вене появились первые кафе (и капуччино), а брошенные турками ударные инструменты (тарелки, треугольники и большие барабаны) живо заинтересовали австрийских военных музыкантов. Историческое значение этого эпизода гораздо серьезнее. Для Османской империи вторая неудача под Веной ознаменовала начало конца. Империя была ослаблена. После череды поражений (кульминация – победа принца Евгения Савойского при Зенте в 1697 году) османы утратили в Европе почти все земли, завоеванные Сулейманом Великолепным. Подписанный в Карловицах договор, закрепивший отказ султана от притязаний на Венгрию и Трансильванию, был унизительным¹⁰⁷.

Снятие осады Вены явилось переломным моментом не только в вековом противостоянии христианства и ислама. Правда, в военном отношении Восток и Запад в 1683 году казались почти равными, да и различий между ними тогда было немного. И с той, и с другой стороны воевали татары. Христиан из османских Молдавии и Валахии обязали драться на стороне турок. Множество картин и гравюр, изображающих ту кампанию, показывают, что различия двух армий состояли скорее в покрое мундиров, чем в вооружении или тактике. Примечательным было вот что. Конец XVII века ознаменовался быстрым развитием в Европе натурфилософии (так называли естественные науки) и политической теории. После 1683 года на Западе стали заметны глубокие перемены в осмыслении природы и власти. В 1687 году Исаак Ньютон издал “Математические начала натуральной философии”, а 3 года спустя его друг Джон Локк – “Второй трактат о правлении”.

Прекращение турецкой экспансии после 1683 года не было предопределено экономически. Стамбул был не беднее соседних городов Центральной Европы, а множество стран Европы не менее медленно, чем Османская империя, осваивало мировую торговлю, а позднее индустриализацию¹⁰⁸. Объяснение упадка Китая (см. главу 1) здесь неприменимо. В Турции шла активная экономическая конкуренция, здесь имелись корпорации, подобные гильдиям¹⁰⁹. Существовало заметное соперничество между государствами Османов, Сефевидов и Великих Моголов. Наконец, упадок Османской империи не следует рассматривать как следствие превосходства Запада в военном отношении¹¹⁰. Оно основалось на применении научных знаний на войне и рациональности в управлении государством. К XVIII веку преимущество Запада над Востоком стало в той же степени интеллектуальным, сколько и военным.