Фридрих Незнанский
Прокурор по вызову
– А на фирме у вас он никогда не появлялся?
– Нет. Я, во всяком случае, не знаю. Но с Фурмановым он знаком. На приеме – был какой-то театральный юбилей – я видела, как они мило беседовали. Хотя, конечно, на таких банкетах все друг друга знают.
– Что они сегодня от тебя хотели?
– Просили составить реестр договоров за последние полгода, всех, до каких смогу добраться, а они потом скажут, какие именно их интересуют. Снова говорили о деньгах, о том, что мне придется их вернуть, если сотрудничества у нас не получится, причем и свою часть, и часть Шестова, короче – всего шестьдесят тысяч. Может, осмысленно пойти к Фурманову и рассказать ему все? Пусть сам разбирается с Ильичевым.
– Может быть, но только после того, как мы разберемся с пожаром и пропажей документов.
Хмуренко. 7 апреля. 10.00
Он давил на всю железку и все равно опаздывал.
Хмуренко обещал Ладе Рябец привезти деньги за пленку еще час назад. После этого она уже трижды звонила по мобильному. Ее знакомый нервничал, скорей всего банально испугался, что Лада и Хмуренко решили его кинуть. Впрочем, Лада тоже нервничала.
Телефон опять пронзительно запищал. Опять Лада:
– Александр Сергеевич! Он окончательно рехнулся! Кричит, что пойдет сдаваться Ильичеву, если денег не будет через пять минут!
– Не через пять минут, а через пятнадцать! Он что, с Луны свалился? Думает, я двадцать тысяч в кошельке ношу на мелкие расходы? Или по городу на вертолете передвигаюсь? Через пятнадцать минут.
– Не двадцать тысяч, а двадцать пять, – напомнила Лада, – за то, что он при следующей встрече попытается установить, кто такой Глеб Евгеньевич.
– Я же тебе говорил, что у меня тридцать на всякий случай. – Хмуренко, держа руль одной рукой, отчаянно лавировал, стремясь проскочить на желтый свет, и чуть не протаранил идущий впереди вишневый «жигуленок-копейку», – все, не звони больше.
На проспекте Мира образовалась пробка, и он, чертыхаясь, свернул во двор, следом за вишневым «жигулем», идущий сзади еще один «жигуль» – белый – тоже свернул за ними. Во дворе лужи по колено (а может, по пояс, поди разбери), поэтому приходилось ползти со скоростью старой, хромой черепахи. Хмуренко начал нервничать: может, позвонить Ладе, чтобы успокоила своего придурка? Если он закатил ей истерику из-за часовой задержки с оплатой, пожалуй, он и вправду чокнутый, того и гляди, в самом деле побежит к Ильичеву каяться.
Хмуренко оглянулся назад, машины по проспекту Мира понемногу двигались, может, не стоило сворачивать?
Пассажир на переднем сиденье в белых «Жигулях» чуть не по пояс высунулся в окно и, размахивая руками, что-то закричал, по-видимому пытаясь привлечь внимание Хмуренко. Он притормозил и еще раз оглянулся, неужели колесо проколол?! Нет вроде. Мужик продолжал кричать и размахивать руками. Выглядел он достаточно странно: лет сорок – сорок пять, худой как жердь, небритый, в камуфляже с непонятной эмблемой. Их разделяло метров пятнадцать, и слов его из-за шума двигателя Хмуренко разобрать не мог. Еще один придурок, подумал он, но на всякий случай заглушил мотор и вылез из кабины.
Пассажир «Жигулей» открыл дверцу, схватил камень и запустил в Хмуренко, он едва успел увернуться. Следующий булыжник тут же с хрустом угодил в заднее стекло. Водитель «копейки» выскочил из машины следом за пассажиром, он был грузный и немолодой, в таком же камуфляже, с монтировкой в руках.
Придурки, подумал Хмуренко. Он прыгнул за руль, судорожно повернул ключ зажигания и дал полный газ. Его «вольво» рванул с места, как раненый тигр, но тут случилось непредвиденное: идущий впереди вишневый «жигуль» угодил правым передним колесом в яму, скрытую водой, осел набок и остановился. Хмуренко, продолжая давить на газ, резко крутанул руль влево, но машина не послушалась, «вольво» понесло юзом по глубокой жирной грязи прямо на «жигуль».
Удара он не почувствовал: сработала пневматическая подушка безопасности, но лязг и скрежет стоял такой, что уши заложило напрочь, как при контузии. Двигатель заглох. Он кое-как освободился от подушки. Первым, что он увидел, были двое мужиков в камуфляже, вознамерившиеся крушить лобовое стекло. Один по-прежнему сжимал в руках монтировку, другой, тот, что швырялся булыжниками, вооружился теперь метровым обрезком водопроводной трубы.
Стекло выдержало пять ударов, после чего безвольно прогнулось внутрь кабины. Нападающие, изрыгая нечленораздельные проклятия, приложились еще несколько раз изо всех сил, и стекло провалилось внутрь целиком, прямо Хмуренко на колени.
Водитель с монтировкой, на удивление легко для такой туши – добрых сто двадцать килограммов, – запрыгнул на искореженный после столкновения капот «вольво», оставив на металле еще одну крупную вмятину.
– Ну что, ублюдок, – заорал он, просунув голову в кабину, – как тебе раскол в компартии?! – Войдя в раж, он подпрыгнул несколько раз, колотя монтировкой по крыше и издавая страшный грохот, а затем, изловчившись, ударил вжавшегося в сиденье Хмуренко по лицу.
От удара опять заложило уши и потемнело в глазах.
– Это тебе, ублюдок, пока цветочки! – продолжал бесноваться толстяк, но Хмуренко слышал его с трудом, – будут еще и ягодки! Ты понял, урод?! Поменьше мели своим дерьмовым языком!
Он на прощание еще раз саданул по крыше и спрыгнул на землю.
Хмуренко пришел в себя оттого, что кто-то тряс его за плечо. В глазах по-прежнему было темно. Первым делом он нашарил бардачок и сунул руку внутрь. Деньги вроде целы. Он осторожно покрутил головой и поморгал. Вроде все нормально, а не видно ничего потому, что кровь из разбитого лба затекает в глаза. Хмуренко вытер лицо платком, а другим зажал рану.
Попробовал завестись, ничего не получилось.
– Глухо! Я смотрел. Придется техничку вызывать. – Через разбитое лобовое стекло на него смотрел старичок, видимо водитель вишневых «Жигулей». – Вам нужна помощь? Кажется, Александр Сергеевич?
– Да, Александр Сергеевич. Спасибо, помощь не нужна.
– А я, между прочим, Александр Сергеевич, член партии с одна тысяча девятьсот сорок третьего года! – Старик потряс жилистым кулаком. – И между прочим, вы разбили мою машину. Я иду вызывать милицию!
Хмуренко посмотрел на часы. Без сознания он был не больше минуты.
– Потом милицию! На сколько тысяч, по-вашему, я вас протаранил?
Старик зашевелил губами, подсчитывая убытки.
– На две. Долларов, – уточнил он.
– Какие доллары? – усмехнулся Хмуренко. – Вы же партиец с полувековым стажем!
– С вами научишься.
– Так, а сколько стоило это средство передвижения полчаса назад?
– Столько же: две тысячи.
Хмуренко недоверчиво посмотрел на древний, проржавевший местами кузов «копейки», но препираться не стал.
– Покупаю! – Он выгреб деньги из бардачка за пазуху и отсчитал две тысячи обалдевшему старику. – А теперь поехали в Останкино, побыстрее!
Турецкий. 7 апреля. 15.00
Турецкий уже в десятый, наверное, раз сверялся со схемой, нарисованной Лидочкой, – как найти дачу Шестова. Лидочка старалась, минут пять вычерчивала и подписывала все маломальские ориентиры на местности, и все без толку: туман. Съезд с Рижского шоссе на проселок он еще кое-как нашел, и то не без приключений. Сзади шла бежевая «пятерка», за рулем пацан лет двадцати, зазевался и чуть не долбанул служебную «Волгу» Турецкого в зад. «Там одна нормальная грунтовка, местами асфальтированная, остальные дороги – сплошные колдобины, не ошибетесь». Как же тут не ошибиться! Дождь, туман, полевые работы, на «нормальную грунтовку» трактора натащили столько грязи, что отличить ее от остальных проселков стало невозможно.
Он несколько раз сворачивал не туда, возвращался, увязал, скреб днищем о щебенку и за всю дорогу не встретил ни единого человека, как будто вымер целый район.
И все– таки ему повезло в итоге: добравшись до Веледникова и отыскав по плану центр села, он увидел участкового. Участковый загрузил в служебный «уазик» какую-то арматуру и, похоже, собирался отбыть далеко и надолго, опоздай Турецкий хоть на минуту, -считай, съездил зря.
– Генеральная прокуратура, – произнес он солидно и с достоинством, демонстрируя участковому удостоверение, – следователь по особо важным делам Турецкий Александр Борисович.
Участковый был пенсионного возраста, человек старой закалки, но при словах «Генеральная прокуратура» не смог скрыть улыбки. От расспросов на тему «ну, как там поживает наш генеральный», правда, воздержался.
– Семенов, – представился он, козырнув, – Петр Семенович.
– Я по поводу пожара.
– А-а, там, где дачник сгорел. Езжайте следом, покажу.
Ехать пришлось минуты две. «Уазик» остановился возле металлических ворот. Они были заперты на висячий замок изнутри. Участок, небольшой, примерно четыре сотки, со стороны дороги был огорожен кирпичным забором, остальная часть периметра обнесена проволочной сеткой. Турецкий подергал калитку – тоже заперта.
Петр Семенович вышел из машины и стал рядом с Турецким.
– Загорелось ночью, примерно часов в одиннадцать или в половине двенадцатого. Видите выгоревшую раму? Это столовая. Есть еще маленькая комната и деревянная пристройка с той стороны дома – веранда. Вот эта веранда и сгорела, ну и столовая тоже. Там камин был. Он, Шестов то есть, с вечера подбросил дров и лег спать. Искра, видать, попала на ковер, и пошло-поехало. Собственно, в зале, где он спал, огня большого не было, он в дыму задохнулся, бедолага. – Семенов глубоко вздохнул, снял фуражку и вытер платком несуществующий пот на лысине.
– А кто огонь увидел, соседи?
– Да нет, не было никого из соседей, видите же, кругом дачи, а еще не сезон. Наши местные двое гуляли допоздна – женихались, вот они и заметили. Он полез в окно, она побежала за подмогой. Но уже поздно было, Шестов полчаса уж как задохнулся, – Семенов опять слегка подрагивающей рукой снял фуражку и протер сухую лысину, – я прибежал, а Емельянов, тот, что первым заметил и в окно полез, уже открыл дверь изнутри и вытащил его во двор. Я пощупал – не дышит.
– А почему вы думаете, что Шестов именно полчаса был мертв, а не десять минут и не час?
Участковый недоверчиво посмотрел на Турецкого, помолчал и, наконец, выдохнул:
– Шурин мой вел дело, Серега. Он следователь в райпрокуратуре. А живет здесь, в Веледникове.
Вот и замечательно, подумал Турецкий, все устроилось само собой. Не нужно подписывать никаких сомнительных бумажек, выяснять подробности через знакомых, не нужно делать полуофициальных телодвижений. А они на самом деле чреваты: или пронюхает какая-нибудь сволочь, работающая на Ильичева, а может, на кого-то другого, кто стоит за этим делом, или Меркулов заинтересуется, чем занимается «важняк» Турецкий, пока судьбоносное для всей России расследование топчется на месте.
Семенов проводил «важняка» к дому своего шурина, представил и собрался откланяться, но Турецкий уговорил его остаться – участковый, похоже, проникся к нему доверием, и это следовало по возможности использовать.
– А, собственно, рассказывать нечего, – пожал плечами районный следователь, – дело почти не расследовалось. Я вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела ввиду отсутствия события преступления. Или состава преступления. – Он посмотрел на Турецкого, потом на Семенова и добавил: – Вот и все, собственно. В полном соответствии с процессуальной формой.
Повисла пауза.
– Я, конечно, все понимаю, – первым прервал ее Турецкий, – вы меня впервые в жизни видите и, что я, простите, за хрен с бугра, не имеете понятия. Но все-таки как-никак следователь по особо важным делам, наверное, не полный идиот, вы как считаете? Зачем вы меня сюда пригласили, Петр Семенович? Просто для того, чтобы познакомить со своим родственником, который мне коллега?
Следователь опять посмотрел на участкового, а участковый на следователя, снова все замолчали.
– Хорошо, не хотите говорить – не надо, я ухожу. – Сказав это, Турецкий тем не менее остался сидеть. – Если вы настаиваете, чтобы я действовал исключительно официально, ну что ж…
– Да ладно тебе, Серега! – не выдержал Петр Семенович. – Ты же сам сто раз говорил, что районный прокурор – мудак. И не ты один, все это знают: вон уже до Москвы докатилось. Чего ты теперь его выгораживаешь?
– Ну приказал он мне вынести это постановление, – нехотя согласился следователь, – там не все чисто было. Пожар начался в столовой, где Шестов спал. Она отделена от веранды фанерной перегородкой. Перегородка сразу загорелась и от жара лопнула, поэтому огонь перекинулся на веранду, а столовая пострадала мало. И то в основном после того, как Емельянов… Вам Петр Семенович сказал, как пожар обнаружили?
– Да, – кивнул Турецкий, – про Емельянова я уже в курсе.
– Так вот, столовая выгорела большей частью после того, как он разбил окно – огонь сквозняком потянуло. Вскрытие провели сразу: у нас в морге в райбольнице холодильник сломался, поэтому провели судмедэкспертизу и отправили тело в Москву. Серьезных ожогов у Шестова не было, а угарного газа в крови – страшное дело. Хотя горела-то в основном веранда, и хорошо горела, как спичка, там и форточка была открыта. Емельянов, между прочим, тоже утверждает, что в комнате, когда он залез в окно, дыма было не очень много. В общем, нестыковка: угорел человек, а вроде не с чего было, и не пьян был, должен был проснуться, почувствовать, что бока подрумяниваются… Снотворного он не принимал, отравления не было, – продолжил следователь после паузы, – проверили все очень скрупулезно, раз такое дело непонятное. Травм, следов борьбы – ничего. Выходит, по голове его никто не стукнул. Непонятно, почему он не проснулся! Я ездил в Москву, хотел допросить родственников, знакомых. Родственников у него – только сестра, и та не в Москве живет, а в Казани. Соседи утверждают, что Шестов был здоров, на сердце не жаловался, короче, опять ничего. А на работу к нему я зайти не успел, позвонил в район доложить и получил ценное руководящее указание: отправляться в прокуратуру Москвы к следователю Соколову, вводить его в курс. С каких таких, спрашивается, материалы передали в прокуратуру Москвы, если человек погиб в нашем районе?! Может, обнаружилось что-то, связь с чем-то там еще? Так нет! В общем, нашел я этого Соколова, в двух словах все ему обсказал, договорились, что на следующий день он с самого утра приедет за материалами дела. Я вернулся, за пятнадцать минут подготовил все для передачи, следственного материала-то – с гулькин нос. А с утра Соколова нет, в обед нет, я звоню в Москву, на месте его тоже нет. А часа в три меня вызвал районный прокурор и прямо сказал, что ничего в Москву передавать не будем – дело прекращаем за отсутствием состава преступления. Я должен вынести соответствующее постановление.
– И вы больше ни с кем не встречались и никаких следственных действий не предпринимали? – уточнил Турецкий.
Следователь отрицательно покачал головой.
– Сестра его приезжала, – сказал участковый, – смотрела дом, я ее осторожно расспросил, но она ни сном ни духом. Уверена, что это несчастный случай. А вообще, как я понял, они общались редко, и она не в курсе, чем он занимался, сказала, что работал в солидной фирме и прилично зарабатывал.
– Когда это было?
– В субботу. Посмотрели дом, я ей отдал ключи от калитки и от ворот, с ней еще сосед Шестова был, чтобы машину в Москву отогнать, она сама водить не умеет.
– А после пожара какие-нибудь бумаги, документы в доме сохранились?
– Вещи Шестова на стуле висели рядом с диваном, – ответил участковый, – они не сгорели, там был кошелек, триста рублей, кредитные карточки, ключи от московской квартиры. А документы на машину в машине и лежали. Все, больше никаких бумаг не было. Разве что на веранде. Там могли дотла сгореть. Э-э-э… – Семенов замялся. – Понимаете, какая история. Пацаны вроде видели, как в субботу, на следующий день после пожара, к дому кто-то подъезжал. Два типа. Один здоровый, рыжий с бородкой и косичкой, второй за рулем сидел, не выходил, его не рассмотрели: в машине стекла затемненные. Тот, что с косичкой, стал заглядывать через забор, заметил пацанов, сделал вид, что вроде отлить вышел. Ну и все, справил нужду, и они укатили. Пацанам крепко доверять нельзя – там самому старшему десять лет. Я на всякий случай проходил мимо несколько раз и днем, и когда стемнело – все тихо, никто поблизости не крутится. А когда мы с сестрой Шестова вошли в дом, я сразу заметил: кто-то похозяйничал. Письменный стол в столовой передвинули, он почти не обгорел, выдвигали ящики, и много чего по мелочам. Но я-то запомнил, я вместе с дежурной группой все осматривал и последний из дома выходил. Может, кто из местных поработал, искал, чем поживиться, у нас тоже своих деятелей хватает. Сестре Шестова я ничего не сказал, да ей, правда, и не до того было: она только через порог – и скорей назад во двор. Так вот, в общем.
– Ну что ж, большое спасибо. – Турецкий, поднялся и стал прощаться. – Вы люди опытные, но все-таки я должен напомнить: о нашем разговоре и вообще о моем визите никому ни слова. Если понадобится, я приглашу вас в Генпрокуратуру.
Про возможный вызов вышло здорово, подумал Турецкий, садясь в машину. У обоих лица вытянулись, как будто я им приговор зачитал, теперь наверняка будут молчать как мертвые. Он уже трогался, когда участковый нагнал его и постучал в дверцу. Турецкий опустил боковое стекло.
– Александр Борисович! Еще кое-что. В тот вечер к Шестову приезжала женщина. На белой иномарке. Приехала в семь, может, в восемь, а уехала в десять – начале одиннадцатого. Как раз перед самым пожаром.
– Кто ее видел? – спросил Турецкий спокойно, не показывая своей заинтересованности.
– Одна наша пенсионерка.
– Опознать сможет?
– Нет, она ее не разглядела толком, темно было. Говорит, молодая совсем.
– Номер, марка машины?
Участковый махнул рукой:
– Она ко мне только в понедельник пришла, боялась: а вдруг девица ее тоже запомнила, глаза-то молодые. Так что ее не вызывали и не опрашивали. Если что, я вас к ней отведу, но все равно вы ничего нового от нее не услышите, все, что видела, она мне уже рассказала.
– Еще раз спасибо!
Турецкий выехал на трассу и свернул на обочину. Думать за рулем не получалось: туман совсем сгустился, приходилось неотрывно следить за дорогой. Участковый фамилию свидетельницы не назвал – это хорошо, значит, она действительно боится и будет помалкивать. Как долго? Нужно завтра же встретиться с этим Соколовым из Прокуратуры Москвы, поговорить с сестрой Шестова, если она еще не уехала, взять у нее ключи от дачи и как можно скорее все там осмотреть. Хорошо было бы захватить с собой Лидочку, чтобы на месте показала, что и как, но ей показываться в Веледникове нельзя. Дачу Шестова обшарила, конечно, не местная шпана, а Тихонов и Свешников. Они, скорее всего, побывали и у него в квартире или собираются побывать, если не нашли деньги на даче. То, что они их требуют от Лидочки, разумеется, ни о чем не говорит: это они для Ильичева стараются, а не для себя. И нужно прояснить насчет документов: действительно ли они сгорели.
Ну и наконец – самое главное. Надо придать частному расследованию дела Шестова законные основания. А для этого впендюрить Косте мысль о том, что в деле Замятина начал просматриваться интерес к некой фирме «Данко», где, кстати, недавно совершено уголовное преступление: убит главный юрист. А «Данко» наверняка связана с Минтопэнерго – нефть же! Поэтому, раскручивая дело Замятина, некоторые темные силы – Братишко можно не упоминать, достаточно тактично на него намекнуть – очень стараются прекратить производством дело об убийстве Шестова. Как прежде тормозили и дело по Минтопэнерго. Костя, естественно, спросит: а какая тут связь? Так вот именно это и есть предмет расследования! В общем, надо установить над делом Шестова прокурорский надзор и разрешить Турецкому действовать в дальнейшем в соответствии со статьей 211 Уголовно-процессуального кодекса. В противном случае тот же Соколов пошлет его подальше, и будет прав.
Хмуренко. 7 апреля. 20.30
– Александр Сергеевич! Очень рад, что вы согласились! Вы просто от виселицы меня спасли, от гильотины, можно сказать. – Петр Витальевич был еще любезнее, чем обычно, долго тряс руку своими потными маленькими ладошками, только что целоваться не лез.
– На что я согласился? – спросил Хмуренко, отстраняясь.
– Ну вы же приехали прямо к прямому эфиру. – Петр Витальевич возбужденно засмеялся. – Бросьте, Александр Сергеевич! Вы все понимаете. Если вам приятно это слушать, пожалуйста! Я скажу, все что вы хотите, разве мне жалко для вас?!
– Вы что, хотите, чтобы я вышел сейчас в эфир с аналитической программой?!! – Хмуренко от удивления растерялся и несколько секунд не мог сказать ни слова, беззвучно открывал и закрывал рот, как рыба в аквариуме. – Да вы в своем уме, Петр Витальевич?! Что угодно ожидал от вас услышать, только не это! Программа же не смонтирована. Я представляю, как страшно далеки вы от всего этого, но вы же не первый день на телевидении!
– Да нет же! – Петр Витальевич замахал руками. – При чем здесь аналитическая программа? Ежедневный выпуск новостей.
– А я здесь при чем?! – еще больше удивился Хмуренко. – У вас что, дикторы перевелись, всех эпидемия скосила?
– Александр Сергеевич! Ну, неужели же вы не понимаете?! Вы же сами меня недавно уверяли, что следите за событиями. Все сегодня как будто свихнулись, на мою голову! Под каким соусом ни подай, все равно завтра наблюдательный совет сварит меня в моем собственном соку. А послезавтра вышибет коленом под зад. И вас заодно, и еще многих. Скопом, чтобы не возиться с каждым в отдельности.
Хмуренко пришел в себя, погрузился в кресло и заговорил спокойно:
– Вы считаете, Петр Витальевич, что меня выгонят вместе с вами? – Он усмехнулся. – Тут возможны варианты.
– Не надо тешить себя иллюзиями, Александр Сергеевич! Прицепят вас к моему паровозу.
– А что вы мне предлагаете? Принять удар на себя? Тогда меня действительно, без вариантов уже, прицепят к вашему паровозу. Если ему дадут зеленый свет.
– Нет. Нет, Александр Сергеевич. Психологию своих противников нужно понимать лучше! Вы же для них объект животной ненависти. Не важно, что вы скажете, – они вас заранее ненавидят. Поэтому из ваших уст они это примут как должное. Чего вам бояться? Семь бед – один ответ. Или вы все-таки боитесь?
– Это вы боитесь, Петр Витальевич. А я взвешиваю.
– Чего тут…
Хмуренко поднял руку вверх:
– Помолчите одну минуту! Хорошо, я озвучиваю сегодняшние новости. Мое условие: в течение следующих шести недель я веду девятичасовые новости по будням. Во вторник, скажем, или в среду, чтобы появляться на экране равномерно.
– Три недели! – быстро сказал Петр Витальевич.
– Не торгуйтесь, мы не на базаре. Пять.
– Включая нынешнюю!
– Да, черт с вами.
Петр Витальевич шумно вздохнул и расплылся в кресле. Пальцы у него дрожали, поймав взгляд Хмуренко, он спрятал руки под стол.
– Что у вас с лицом, Александр Сергеевич? – спросил он уже другим голосом.
– Коммунисты приложились.
– Правда?!
– Смотрите новости, я все расскажу. У меня же нет секретов от народа! – Хмуренко подмигнул позеленевшему вмиг Петру Витальевичу. – Я пошел гримироваться.
