Михаил Нестеров
Один в поле воин
12
Ширяева проснулась рано. Балкон был открыт, и ей показалось, что утро промозглое. Она подернула плечами, потянулась рукой к будильнику, поворачивая его к себе: половина пятого. Еще пять минут, решила она, тщетно пытаясь согреться.
Ее качнуло в сторону, когда она встала и с полузакрытыми глазами вынула из прикроватной тумбочки одеяло.
Пять минут затянулись надолго, женщина проснулась окончательно только к девяти часам. Включив радио на кухне, она прошла в ванную, оставив дверь открытой. Из зеркала на нее смотрело опухшее лицо, обрамленное всклокоченными после сна волосами.
Валентина достала с полки краску для волос и приготовила краситель в чайной чашке. Начиная с затылка, она равномерно нанесла краску и несколько раз прошлась по волосам расческой.
Пока волосы прокрашивались, она вскипятила чайник и заварила крепкий кофе. Недопитую бутылку коньяка убрала в холодильник. Вопреки привычному, приготовила завтрак и через силу поела.
Приняв ванну, она уже с удовлетворением осмотрела себя в зеркале. Волосы хорошо прокрасились, скрывая не только седину, они приобрели светло-каштановый оттенок.
Женщина набрала номер телефона старшего следователя городской прокуратуры по особо важным делам. Трубку никто не брал. Стоя на балконе, Валентина выкурила первую сигарету. Голова слегка закружилась. Невольно вспомнился вчерашний день, гость, отнесшийся к ней с вниманием, и разговор, который она помнила от начала до конца. Чувствуя неловкость, женщина нахмурилась: черт ее дернул за язык рассказать всю подноготную своей семьи.
Словно реабилитируясь перед Сергеем, Валентина прибралась на кухне, вымыла пол, периодически пытаясь соединиться с Маргеловым.
Наконец в половине двенадцатого следователь снял трубку. Он не очень обрадовался звонку бывшей коллеги, но от встречи не отказался, назначив ее на 14.30 у себя в кабинете.
Поблагодарив Маргелова, Валентина подумала, что успеет забежать в парикмахерскую и на вещевой рынок.
13
Ширяевой пришлось немного подождать в коридоре прокуратуры, пока Маргелов вел допрос. Все было знакомо в этом здании, где она начинала работу в качестве следователя. Стены были обшиты древесными плитами со светлой полировкой, лампы дневного освещения без плафонов, которые, наверное, так и лежат в подсобке на первом этаже. Правда, линолеум другой: вместо темно-коричневого с аляповатым рисунком сейчас под ногами Валентины лежал современный, под паркет. И двери кабинетов не претерпели изменений – очень высокие, обитые темным кожзаменителем.
Маргелов освободился минут через пятнадцать. Не переступая порога кабинета, он оглядел коридор и кивнул Ширяевой:
– Заходи. – Открыв форточку, следователь кивнул на свой рабочий стол: – Не хочешь посидеть?
– Хочу, – совершенно серьезно ответила Валентина.
Маргелов хмыкнул и вернулся за стол.
Оба молчали. Следователь, посмотрев на Ширяеву исподлобья, открыл сейф и достал папку с делом.
– Ничего нового, Валя, – сказал он. – Ни одной зацепки. Все факты указывают на то, что девочку убил Илья. Об отце Светы Михайловой пока мы говорить не будем, его вина доказана. Осталось приобщить к делу характеристики с места его работы и передать дело в суд.
Маргелов еще в коридоре отметил изысканный аромат дорогих духов посетительницы. И вообще поначалу он не сразу узнал в ней ту женщину, с которой когда-то вместе работал, а за последнюю неделю встречался два раза. Раньше она все время куда-то торопилась, мало следила за своей внешностью, была сухой и раздражительной. Сейчас перед Маргеловым сидела респектабельного вида женщина, в какой-то степени помолодевшая, в элегантном темно-зеленом костюме, с которым удачно гармонировал пепельного цвета нашейный платок. Казалось, что Илья своей внезапной смертью словно развязал матери руки, и она вдруг почувствовала себя женщиной, обнаружив в себе изысканность, стиль. До какой-то степени все это было естественным, если бы не та скорость, с которой произошло перевоплощение.
Маргелов досадливо поморщился и подумал про себя, что не прав. Может быть, в нем зародилась зависть, когда совершенно свободно, не чувствуя себя стесненной в дорогом костюме, словно носила такие всю жизнь, посетительница непринужденно зашла в его кабинет, раскованно устроилась на стуле и прикурила сигарету.
Он видел сотни женщин, являвшихся к нему на допрос, чьи манеры напоминали поведение Валентины. От них также исходил запах дорогих духов, на пальцах сверкали перстни. Но он больше отмечал их глаза: у кого плутоватые, у кого напуганные, кто-то умело делал их бесстрастными. Вот только ни у одной из них не было таких усталых, глубоко запавших, изнеможенных глаз.
Побарабанив по папке пальцами, Маргелов прервал молчание, повторившись:
– Валя, ты долгое время проработала следователем, не мне тебе объяснять, что вина Ильи полностью доказана. Свидетелей нет, но есть судебная медицина. У Ильи лицо было исцарапано, а под ногтями девочки судмедэксперт обнаружил фрагменты именно его кожи. На одежде и руках всюду кровь жертвы. У меня есть заключение психолога, где подчеркивается, что человек с болезнью Дауна, в принципе, способен на непредсказуемые действия. Не исключаются ни насилие, ни убийство.
– Есть схожие случаи? – спросила Ширяева.
– Я не искал, – недовольно ответил Василий, из-под нависших бровей близко посаженными глазами глянув на Валентину.
– Так поищи.
– А если я не найду? Что от этого изменится? – проявлял он свойственное ему упрямство, а точнее, нежелание усложнять себе жизнь.
– Дашь посмотреть дело? – Валентина смотрела на следователя неотрывно.
– Валя, в твои обязанности входит не борьба с преступностью, а лишь осуществление правосудия.
– Ты мне зубы не заговаривай, Вася. Кстати, можешь меня поздравить: вчера я подала в отставку. А теперь скажи мне, что ты не слышал об этом.
– Слышал, ну и что?
– Дай посмотреть дело. – В голосе Ширяевой прозвучали требовательные ноты.
Маргелов выругался и нехотя поднялся со своего места. Подойдя к двери, он закрыл ее на ключ.
Ширяева пересела за стол следователя и принялась за изучение дела. Изредка поглядывая на женщину, следователь видел, как она покусывает губы и нервно затягивается сигаретой.
Валентина пыталась найти ошибки в ходе следственной работы, недоработки, за которые впоследствии можно зацепиться.
"Так, протокол следственного действия... Признаки орудия убийства, расстояния от неподвижных ориентиров... Все правильно. Фотографии... обзорные снимки, угловые, детальные с масштабной линейкой. Все верно. Здесь ничего не найти, Василий свою работу знает. Так, что там дальше... Нож... Работа медэксперта... Микрочастицы волокон ткани одежды, поврежденные ножом. Соответствуют... Микрочастицы органов потерпевшей... Трассы на предметах одежды, на коже и органах потерпевшей, возникшие в результате повреждения ножом... Кухонная терка... Пропустим... Удавка в виде детской скакалки... Так, следы пота опущены... Запах, перенесенный на потерпевшую при ударе ножом... Не вижу. Пропущено. Следов металлизации нет. Предметы были изъяты в присутствии... с принятием мер... в медицинских перчатках... Дальше. Опросы соседей. Не в состоянии давать показания... Позже... Кто это? Слесарь-сантехник... Интересно. Это уже кое-что... Кувалда как вещественное доказательство хранится в опечатанном помещении..."
Валентина закрыла папку и потянулась к пачке сигарет.
– Много куришь, – заметил Маргелов.
Не отвечая, Ширяева махнула рукой.
– Нашла что-нибудь? – поинтересовался он.
– Так, кое-что, – неопределенно ответила Валентина. – Есть пара замечаний к судебным медикам.
Василий знаком попросил Ширяеву освободить его рабочее место и открыл замок на двери.
– И все? – спросил он, усаживаясь за стол.
– Да нет, Вася. Тебя не насторожил тот факт, что никто не слышал криков девочки?
Маргелов покачал головой.
– Нет. Не забывай о петле на шее, девочка не могла кричать. Увечья она получила уже будучи придушенной. Затем удавку затянули туже.
– И все это проделал умственно отсталый. – Валентина на миг прикрыла глаза, она вынуждена была сказать эти слова, которые относились к ее сыну.
– Все факты говорят за это, – ответил следователь. – Кроме Ильи и девочки, в квартире никого не было.
– Я читала протокол осмотра места происшествия, – язвительно заметила Валентина. – Ты отметил, что до взлома дверь была закрыта только на защелку замка?
– Ну и что?
– А то, что Илья всегда закрывал замок на два оборота.
– Это не факт. Что еще ты хочешь мне сообщить?
– Слесарь-сантехник – во время убийства он спал в своей каморке. Да так крепко, что показания с него брали аж на следующий день.
– Знаешь, Валя, это для тебя интересно, а для меня не очень. Между прочим, ты хорошо выглядишь.
– Заметил только сейчас? – натянуто улыбнулась женщина.
Ни к чему объяснять следователю, что ее перевоплощение вынужденное. У нее не было определенного плана, но она подумала о том, что, возможно, ей придется посетить пару-тройку престижных кафе или ресторанов, других мест, когда выяснит, кому она перешла дорогу, и постараться остаться не узнанной. Она не сомневалась, что зверское убийство девочки и смерть ее сына – это месть за ее несговорчивость, принципиальность в работе. Но вот когда это случилось? В день она рассматривала несколько дел. А сколько за месяц?
Она все больше склонялась к версии, что ее все же "заказал" очень солидный клиент. Сам, разумеется, руки марать не стал, нанял пару подонков. Но не наркоманов, которых в последнее время все чаще используют в качестве исполнителей в заказных убийствах. Преступники сработали так чисто, что в ходе следствия была выдвинута только одна версия, выдвигать другие не было оснований. Работали профессионалы высокого уровня, дело свое знают, если и оставляют следы, то глубоко продуманные.
Подобные операции тщательно планируются, на это уходит много времени. Месяц, два? – спрашивала она себя.
Отчетливо вспомнила пару судебных разбирательств. Одно касалось ареста счетов крупной финансово-промышленной группы, наложенного прокурором и опротестованного в районном суде. Прокурор действовал в соответствии с законом, и протест адвоката судья Ширяева отклонила. Второе слушание касалось фонда помощи потерпевшим от экономических преступлений. Как выяснилось, фонд сам занимался мошенничеством.
В обоих случаях финансисты потеряли очень крупные суммы денег, на судью пытались давить, предлагали взятку. А вот прямая угроза в ее адрес прозвучала совсем недавно, но судья посчитала ее эмоциональным всплеском отца обвиняемого в изнасиловании несовершеннолетней. Собственно, Ширяева не рассматривала это дело по существу, а принимала промежуточное решение, касающееся только меры пресечения. Однако прямые угрозы, как правило, не ведут к преступлениям, подобным тому, что произошло в квартире судьи. Есть, конечно, исключения.
Ширяева возобновила разговор со следователем:
– Кстати, хочу тебя поблагодарить за то, что ты не отправил отца девочки в следственный изолятор.
Маргелов скривился.
– Валя, не играй на публику, у меня в кабинете ее нет. Если есть что сказать всерьез – говори. И вообще, не крути со мной, я вижу тебя насквозь, запомни.
Ширяева молча кивнула. Пожалуй, она зря поблагодарила следователя, ей действительно стало стыдно. "Зачем? – думала Валентина. – Это Сергею Белоногову можно было говорить о своей совести, долге, чести и прочих высоких понятиях".
Она заговорила о той помощи, которую могла оказать Михайлову. Для этого нужно изменить показания врачей клиники, где скончался Илья. Сделать так, чтобы причиной его смерти в основном стали не травмы, нанесенные ему, а врожденная патология сердца, которое, как у всех, страдающих болезнью Дауна, было рыхлое, огромных размеров. Судя по всему, врачи охотно изменят свои выводы, если к ним обратиться соответствующим образом и определенным лицам. По большому счету, медики сочтут такой поступок чисто человеческим, так как просить об этом будет сама Валентина, а поменять показания следователю труда не составит. Что касается прокурора, тот останется равнодушен, а может быть, одобрит действия судьи.
Если врачи изменят показания, Михайлову грозит максимум год исправительных работ. Оправдательного приговора, конечно же, от судей не дождешься – не позволяет законодательство, о помиловании тоже не могло быть речи. Но если отец Светы получит символический срок – это все, что на данном этапе могла сделать Валентина.
Маргелов внимательно выслушал ее и согласно кивнул головой.
Она поблагодарила следователя и попрощалась. Выходя из его кабинета, обернулась:
– Я и тебя видела на похоронах сына. Почему не подошел?
– Не знаю, – честно ответил следователь и опустил глаза. – Я не умею сочувствовать.
– Не ври, Вася. Просто ты знаешь, что я не умею принимать соболезнования.
Маргелов пожал плечами: "Пусть будет так".
14
В начале первого Ширяева, толкнув решетчатую дверь, вошла в полуподвальное помещение в своем подъезде. С влажными от конденсата стенами, вдоль которых проходили трубы, оно служило мастерской для слесаря-сантехника. Влага стояла такая, что пришлось заменить обычную дверь на решетчатую. Даже слесарные инструменты сантехник хранил в промасленной ветоши.
Он поднял глаза и поздоровался.
– Зайдите в сорок седьмую, пожалуйста, – попросила Ширяева.
– В сорок седьмую? – он почесал за ухом. – А что у вас случилось?
Прямолинейный вопрос, без задней мысли.
– У меня засорилась раковина, – ответила она.
– Сейчас поднимусь, – сантехник подошел к шкафу и освободил из-под тряпок металлический ящик с инструментами.
Она оставила дверь приоткрытой и прошла на кухню, быстро приготовив легкую закуску и поставив на стол бутылку водки. Когда слесарь появился на кухне, она предложила ему место за столом, обращаясь к нему на "ты":
– Присаживайся. Тебя Костей зовут?
– Может, сначала я раковину прочищу? – не совсем уверенно проговорил сантехник, поглядывая на угощение.
Вообще-то он привык к подобным приемам, очень часто его работа начиналась именно со ста граммов.
Огрубевшей рукой Костя поднял рюмку, мысленно послав хозяйке "благодарствую", и выпил.
– Закусывай, – Валентина пододвинула тарелку с колбасой и свежими огурцами. Она долго проработала следователем и знала, как и с чего начать разговор. Вот этого парня можно сразу спросить, причем в лоб: "Костя, кто тебя напоил в день убийства Светы Михайловой?"
Он так и знал, что раковина у судьи в полном порядке. Но пошел. Ему самому не давала покоя мысль – почему он отрубился в тот день. Судя по всему, выпил лишь бутылку с небольшим. А если учесть, что кто-то все же составил ему компанию, то максимум – бутылку. Но Костя иной раз принимал на грудь по литру – и ничего. Почему он решил, что кто-то составил ему компанию? Потому, что он никогда не пьет один, в крайнем случае, плеснет в стакан какому-нибудь ханыге: и доброе дело сделает, и не отступит от своих правил.
Она спросила. Он в ответ пожал плечами.
– Не знаю. Заспал. По-моему, какой-то парень подходил ко мне, искал знакомого.
– И он же угостил тебя, так?
– Не помню, Валентина Петровна, заспал, ей-богу. Вообще я редко в отруб напиваюсь. Да еще жарко было. А у меня в помещении влажно, как в тропиках.
– А странного ты ничего не припомнишь в этот день? Когда проснулся, например.
– Странного?.. – Костя пригладил растрепавшуюся шевелюру. – Да вроде нет. Только замок долго искал – а он лежал на столе.
– Почему же ты его долго искал?
– Потому что место ему я определил давно: замыкаю его на решетке двери, а ключ кладу в карман – это уже правило. Когда выхожу из слесарки – вот он, перед глазами. – Костя помолчал, пряча глаза. – Знаете, Валентина Петровна, я ведь тоже не верю, что Свету убил Илья. Я же видел, как он к детям относился.
– Спасибо тебе, Костя, – Валентина в знак благодарности коснулась руки слесаря.
– Я хотел Грача расспросить, думаю, может, он видел меня в тот день.
– Какого Грача? – не поняла судья.
– Да соседа вашего, из сорок восьмой, – сориентировавшись, Костя указал себе за спину, – Вовку Грачевского. Он постоянно на улице торчит рядом с матерью. Она торгует, он помогает ей товар из дома принести-отнести. У него позиция хорошая – и двор наполовину видно, и магазин. Как только кто-то из знакомых с "пузырем" появится, он тут же охвостится. Весь день может пить, но, как в кино, никогда не пьянеет.
Валентина продолжала слушать слесаря. Конечно же, она неплохо знала своих соседей. Когда работала следователем, помогла матери Грачевского написать коллективную характеристику на сына, которому было предъявлено обвинение по статье 144 – кража. Побеседовала она тогда со следователем и самим Грачевским. Он совершил только одну кражу – впервые. А ушлый следователь, на котором висело два десятка таких же нераскрытых дел, профессионально уговаривал арестованного взять на себя хотя бы десяток: какая разница, что одна кража, что десять, все равно "двушка" светит, зато следователь расстарается, и дело уйдет в суд вполне симпатичным.
Володя во время второго допроса уже изучал подробности нераскрытых дел: адреса, что украл, каким способом проник в квартиру. И вдоволь курил: следователь, которому на каждого подопечного выдавалось в месяц семь рублей с копейками, выделял по пачке "Примы" в день.
"Сколько ты на него повесил?" – спросила Валентина во время первой встречи. Следователь прикинулся дурачком. "Слушай, друг, – посоветовала она, – не делай из парня героя. На киче сидят не дураки, с двумя десятками краж за спиной его подтянут к себе авторитеты, в течение года-двух будут одни и те же разговоры – о кражах, деньгах, "свободной" жизни. Когда он освободится, его найдут, дадут денег – что дальше, не мне тебе объяснять. Если он откажется, друзья по зоне надуют губы: "Обижаешь". А такое слово многое значит даже на воле: "Значит, ты забыл, как глотал чай с конфетами, прикалывался колбаской, салом. И кто тебе шконку в продоле выделил – тоже не помнишь?" А с одной кражей у него есть шанс тихо отбарабанить свой срок. Дай-ка я с ним поговорю".
Вроде бы все усвоил Грачевский во время разговора с Ширяевой, но обвинили его в двенадцати кражах личного имущества граждан и осудили на полтора года. Повторное преступление, совершенное по однородной статье, называется рецидивом. Не прошло и месяца, как он освободился, – его снова взяли под стражу. Во второй раз ему грозил срок до десяти лет, дали только пять. В третий раз – семь, но он вышел раньше, попав под амнистию. И, как ни странно, "завязал". Но сел матери на шею.
Валентина налила слесарю еще одну рюмку.
– Не в службу, а в дружбу, Костя. Сходи, пожалуйста, за Грачевским. Если он не согласится...
– Согласится, – заверил сантехник, опорожнив рюмку.
15
Владимир Грачевский появился в квартире судьи в привычной экипировке: в китайском спортивном костюме и тапочках. Издали могло показаться, что на его руках синие перчатки – они сплошь были покрыты татуировкой. Внешность у него была типичной для людей его профессии: худой, сутулый, голубые бесцеремонные глаза смотрят с поволокой, более чем уверенно.
Он вошел с сигаретой в руке и, присаживаясь, стряхнул пепел в пепельницу. По привычке, как уважающий себя и собеседника человек, выложил на стол пачку сигарет и зажигалку.
Валентина уже приготовила для него рюмку и налила водки. Прежде чем предложить гостю выпить, прямо спросила:
– Володя, хочешь мне помочь?
Грачевский моргнул густыми ресницами и медленно перевел взгляд на сантехника, опустившегося на стул.
– Костян, погуляй. Только без обиды.
Костя поспешно встал, но был остановлен хозяйкой. Он выпил налитую ему водку и, подхватив ящик с инструментами, вышел.
До своей рюмки Грачевский не дотронулся. Он потушил сигарету и тут же прикурил другую.
– Короче, – после продолжительной паузы начал он, – разговор будет, показаний – нет.
И заметил, как задрожала рука Ширяевой. Валентина, глядя поверх головы соседа, твердила про себя: "Он видел их. Он видел..."
Она встала.
– Я сейчас, – тронула Грачевского за плечо и направилась в ванную.
Она долго умывалась холодной водой. Тушь с ресниц попала в глаза. Оставляя на полотенце черные пятна, вытерла лицо и еще долго смотрела на свое бледное отражение в зеркале. Она верила и нет, что так быстро смогла выйти на след убийц. Для нее, бывшего следователя, это была немалая зацепка.
За время ее отсутствия сосед так и не прикоснулся к рюмке. Он был на четыре года моложе Ширяевой, но выглядели они ровесниками: не потому, что Валентина помолодела, сбросив лишний десяток килограммов и подобрав определенный стиль в одежде, а из-за самого Грачевского. Зона сделала свое дело, состарив его на пять-шесть лет.
– Иначе бы я не позвала тебя, – сказала она, возвращаясь к разговору. – В день убийства кто-то угощал сантехника водкой. Ты видел этого человека?
– Их было двое. Я давно приметил, что парни что-то затевают. Но предупредил бы тебя, если бы знал, чем все закончится. Я думал, они хату хотят "поставить". Не исключал, что твою. Ты хорошо зарабатываешь, одеваешься скромно, значит, деньги в чулок складываешь. Но я бы, например, ни за что не вломился на хату к судье – "потолок" светит. И еще я не разобрался в одном существенном моменте. Они снимали Илью на видеокамеру.
– Что ты говоришь, Володя? – хозяйка резко подалась вперед.
– Говорю, что не разобрался. Их машина стояла почти напротив четвертого подъезда, но ближе к углу, я все видел. Потом – якобы ноги размять – встал и прошелся до бакалейного киоска, глянул незаметно назад. Оказалось, что они снимают Илью, он как раз через скакалку прыгал.
– А ну-ка рассказывай все в деталях.
Грачевский уложился в пять минут, помолчал, глядя перед собой.
– Круто они обошлись с тобой.
Валентина остановила его прикосновением руки.
– Не со мной, Володя, не со мной.
– Ты не липни, Валентина Петровна. С тобой они разобрались. Другое дело – как. Ты не обижайся, но я с тобой говорю только из-за Светки Михайловой. Я не конченый человек, понимаю, что одного Илью им не резон было убивать. – Лицо Грачевского осталось спокойным, когда он произнес: – Я бы снова сел, если б знал, что они попадут ко мне в "хату".
Когда Грачевского в девятнадцатилетнем возрасте этапом из тюрьмы привезли на зону, первые слова, которые он услышал из "официальных" уст, принадлежали ДПНК (дежурный помощник начальника колонии). Он выстроил прибывших заключенных и, пройдясь вдоль шеренги, буднично изрек:
– Сиповки, корольки, педерасты шаг вперед!
Из строя вышел "опущенный", пролежавший во время этапа под лавкой.
– За что продырявили? – поинтересовался ДПНК. И, не дождавшись ответа, отдал распоряжение прапорщику: – Во второй отряд.
Грачевский никак не ожидал, что менты на зоне используют жаргон заключенных. Но быстро привык. Его уже не удивляли ни "женские" дни по четвергам, когда в бане мылись педерасты, ни отдельные краны, расположенные по краям умывальника, которыми пользовались опущенные. У него не было денег, чтобы купить тумбочку и место на нижнем ярусе, заплатить "быкам" в столовой за ежедневную пайку белого хлеба с маргарином. Пока ему были неведомы такие вещи. Когда он вымылся в бане и ему выдали новую робу, к нему подошел заключенный:
– Брат, завтра парнишка выходит из шизо, нужна новая рубашка. Взамен получишь другую.
Естественно, Грачевский не отказал. Тут же получил инструктаж: "Крайние краны в умывальнике не трогай, на крайнее "очко" в туалете не садись – они пиньчовские". Ничего не понял, когда его вызвал к себе начальник отряда, приготовившийся записывать за подопечным:
– Будешь воровать или работать?
Воровать означало либо отстегивать бригадиру деньги за рабочую норму, либо не работать демонстративно и не вылезать из штрафного изолятора. Работать – значит стать "мужиком", работягой, которые на зонах составляют подавляющее большинство. С первым он не разобрался и ответил, что будет работать.
Как и предвидела Валентина, Грачевского в первый же день подтянули к себе жулики – или парни, – неработающее сословие на зонах. У Володи была котирующаяся в колонии статья, его взяли в семью земляки, авансом выдали тумбочку, показали место на нижнем ярусе. Потом попросили написать матери письмо. Он не подчинялся чужой воле, просто понимал, что без денег на зоне пропадешь. Вот уже месяц он не работал, братва отстегивала за него бригадиру, за тот же белый хлеб в столовой, за сигареты, чай.
Мать послала почтовым переводом триста рублей на имя, указанное в письме сыном. Через неделю прапорщик вручил Грачевскому двести пятьдесят. В этот вечер в продоле, где жил Володя, дольше обычного пили чай, хрустя карамелью. Он хотел расплатиться, но понял, что делать этого не стоит – он быстро становился человеком с понятием. Просто, вынимая деньги, сказал: "На общак". И уже окончательно влился в семью.
Впрочем, они не бедствовали, взяли к себе в семью лоха с богатыми родителями на воле. Раскрутили его на "бабки" легко. По понятиям тот – не парняга, сам знал об этом, но без проблем отбарабанил срок под опекой жуликов.
Бог миловал – только один раз Грачевский отсидел в штрафном изоляторе десять суток, хотя мог бы и больше. Дело было зимой, он пошел в баню, за козырек шапки положил лезвие для бритья, которое не положено держать даже в тумбочке, для этого на зонах есть парикмахерские. Остановил поддатый мент, ни с того ни с сего начал шмонать, сунул руку за козырек и обрезался.
В штабе Грачу надавали мялок и отправили в шизо. Но все равно и там мстительный прапорщик мог сыграть с Грачевским злую шутку, договорившись с дежурным. Дежурный штрафного изолятора, прежде чем поместить арестованного в камеру, как обычно, поинтересовался:
– В какую пойдешь?
– В пятнадцатую, – ответил Грачевский. Тринадцатая была закреплена за опущенными, четырнадцатая за "козлами", теми, кто работал на ментов зоны: бывшие пожарники, заключенные из хозотряда, бригадиры, шныри и прочие, состоящие в различных секциях: СПИ – секция погашения иска, СВП – секция внутреннего порядка, членов которой звали несколько проще: сука вышла погулять, СПП – секция профилактики правонарушений, или – среди заключенных – секция полупедерастов.
Так вот порезавшийся мент мог подговорить товарища, и тогда Грачевского ждала либо тринадцатая, либо четырнадцатая камера. И выход оттуда был соответствующим: в продол к "козлам" или опущенным. А так он спокойно шагнул за порог пятнадцатой, где содержались парни и мужики.
После отсидки встречала его семья соответственно: черная новая роба с пришитым уже ярлыком (синие спецовки носили мужики), рубашка, сапоги, в тумбочке чай, конфеты. И дружеские улыбки парней были искренними.
Когда Грачевский попал за решетку во второй раз, все было проще: камера в тюрьме для строгачей, потом зона строгого режима, где он сделал первую наколку. Над его телом работал мастер высокого класса: храм, выколотый на груди, словно излучал сияние семи куполов – количество лет, проведенных в неволе. Куполов прибавилось, когда он сел в третий раз, да и руки посинели.
Всю свою жизнь он был вором, за колючей проволокой видел и насильников, и убийц, и садистов, но по своим понятиям ни разу не поднял руку на человека. Ни разу. Видел, как что-то замышлялось против судьи, но не мог предположить, что вскоре случится кровавое изуверство над девочкой.
Он не кичился, когда говорил судье, что не пожалел бы снова оказаться за решеткой, лишь бы повстречаться в камере с этими живодерами. И руки бы не поднял на них, все бы случилось достаточно прозаично.
Но если те и попадут когда-нибудь за решетку, в тюрьме у них будет отдельная камера, на зоне их не тронут, а встретят свои же братки, у которых напрочь отсутствуют воровские понятия – только стригутся под братву, а так все гнилые изнутри.
Что случилось с зоной? – простодушно размышлял Грачевский, без сна ворочаясь в кровати. Парнями становятся насильники, садисты – раньше такого не было, воры держали зону, даже не начальник колонии и его заместитель по режиму. Мало того, что всю волю испоганили новорусские братки, теперь вот и до зоны добрались.
"Вообще на зонах драки редки, но вот попадешь туда снова, – продолжил размышления Грачевский, – а тебя какой-нибудь бычара несуразный встретит вопросом: "Ты кто, брат?" Они и жаргон хорошо изучили, но неправильно поймут, когда ответишь: "Ты, случаем, в глаза не долбишься?"
Да, осквернили зону. И раньше не тянуло туда, а сейчас и подавно.
– Ты куда, Вов? – мать приподнялась на кровати, щурясь на свет в коридоре.
– Спи, мам. Я к соседке зайду ненадолго.
– Похмелиться, что ли? Так у меня есть бутылка вина. За холодильником спрятала.
Он не ответил. Как всегда, закурил в прихожей и вышел.
Мать приметила, что сегодня вечером Вовка совсем не пил. Последний раз попросил у нее на бутылку вина в обед. Потом на два часа исчез куда-то. Сходил по ее просьбе в магазин за туалетной бумагой, принес пятнадцать рулонов, она их быстро продала. Заканчивались сигареты – думала, не пойдет, однако сходил на оптовый рынок. И до самого вечера просидел рядом. Она все удивлялась: "Как ты можешь целыми днями сидеть на корточках?" Когда начало смеркаться, он подхватил ящик, сумку с товаром, и они пошли домой.
Заболел, что ли, думала мать, вставая и гася в коридоре свет. И тут же услышала, как щелкнул замок соседской квартиры. Она припала к "глазку": ее Вовка входил в квартиру судьи. Мать перекрестилась: "Чай, не с ума сошел..."
