bannerbannerbanner
Дорога на Царьград

Ненад Илич
Дорога на Царьград

Полная версия

С сегодняшней ночи у меня в голове постоянно вертятся картины. Еще одна ночь – настоящее приобретение. Пока мы сидим вот так, в тишине, как будто все – лишь ожидание повторного шуршания тюфяка.

Я не сомневаюсь, что и Голубица вытащит откуда-нибудь дубинку, если мы ей задолжаем. И она сильная, как земля. А если еще появится какой-то ее Цветко… В корчме полно людей зловещего вида. Не хочу и думать об этом. Ведь пострадает моя мужская гордыня перед моей новой любовью.

Ну и подерусь, если нужно.

Завтра утром нам потребуются деньги. Турки выступили. Я мог бы остаться здесь – защищать Смедерево. А может быть, все-таки стоит добраться до Града? Может, важнее защитить врата Неба? Нелегко, когда остаешься в пути без такого проводника, как наш. И все же он оставил нам золотой.

Какой же он необычный, этот золотой. Тяжелый. Сейчас он тяжел для меня, как камень на шее. Кому его предложить? Только Цветко встает у меня перед глазами. Я могу позволить себя одурачить.

Гуляя, я видел, как приставы вели связанного человека. Похоже, опять какая-то финансовая проблема.

Я снова выхожу на улицу. Вот встану на каком-нибудь углу и буду стоять там, пока что-нибудь не случится. Буду ждать, пока мне не поможет Господь Бог или случай. Сомневаюсь, что здесь кому-то захочется посмотреть наши патриотические представления, в которых мы так поднаторели. Да и наша труппа уменьшилась. Сократилась до нас – двоих сирот.

Лишь бы откуда-нибудь не появился избитый Вучина. А то я сквозь землю провалюсь.

14 апреля, вечер

Не знаю, какое сейчас время дня. Я совершенно забыл о времени, а она меня, конечно же, ждала. Легла спать без ужина. И даже если бы она хотела поесть, деньги-то у меня. То, что осталось. Я – самый плохой человек.

Спит она или притворяется спящей, – но я не уверен, что разумно ее будить. Едва ли сегодня вечером будет что-то шуршать на тюфяке. Завтра я скажу ей, что сделал, а там – помоги, Господь!

Я исходил весь пригород вдоль и поперек, шаг за шагом, ожидая, что случится какое-то чудо и проблема с золотым разрешится сама собой. И она разрешилась, только как!

Не зная, что делать, я приценивался к каждому товару, который только видел. Даже начал расспрашивать кузнеца, какой уголь он использует, и разузнал у красильщика, из чего делается такой красный краситель. Оказалось – из определенного вида червей-паразитов, живущих на травах. Их собирают, потом сушат и измельчают в прах. Краситель потому и называется «црвац» – от слова «црв» – «червь», а может, и красный цвет получил свое название по тем червям. Цвет страсти, войны, пламени, тайного знания – этот цвет происходит от незамысловатых растительных червей. Поразительно. Занятие цветами всегда было для меня сродни алхимии. Когда же я еще узнал, что дубровчане дают по два перпера за литр этого красителя, я на полном серьезе задумался – а не заняться ли мне этим промыслом?

На это только я, пожалуй, и способен – пойти на луг и собирать червей. Так оно честнее будет. Золотой уже не мой – промелькнуло у меня в голове.

То ли я в раздумьях о своем трудовом будущем бессознательно устремил шаги к лугам, лежавшим за Смедерево, или то был перст Божий – но я вдруг оказался перед церковью.

Первое, что мне подумалось – эту церковь строил тот же мастер, что соорудил и округлую башню на крепости. Фасад расцвечен рядами кирпича и камня. Возводил его тот, кто любит свою работу.

Черный зев на фасаде смотрел на меня сквозь деревья с немым призывом. Недолго раздумывая, я двинулся вперед, чтобы войти внутрь. Терять мне нечего – я и так не ведаю, что творю.

Человек не обязательно должен быть верующим, чтобы перед входом в церковь ощутить внутренний трепет. Стоило мне опустить голову, чтобы поискать следы всех тех, кто входил сюда до меня, и немного осмелеть, как, к моему вящему ужасу, церковь ко мне обратилась сама:

– Добро пожаловать, хороший мой!

На пороге стоял человек в сутане. С непокрытой головой и лысеющий, с редкими пучками волос.

– Ты не местный?.. Но ты – серб?

«Скорее всего, да», – подумал я и кивнул.

Внезапно я сильно погрустнел. Согнул округлую голову.

– Видишь, что здесь происходит? Кара. Божья кара. Мы все ее заслужили… Всех нас турки погонят в рабство. Никого здесь не останется. «Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его!»

Мне казалось, что человек в рясе готов расплакаться. Но вместо этого он рассмеялся и протянул мне руку.

– Грешный дьякон Дабижив (Был-бы-жив)!

Он не стал ждать, пока я, запинаясь, назову ему свое имя, которое и для него, и для меня значило гораздо меньше, чем значило для него его имя. А приобнял меня и повлек к порте.

– Присядем у меня. А то стоим, как во́роны.

Мы прошли через порту к деревянному домику, своеобразной церковной канцелярии – со столом, на котором стоял прибор для письма и лежало несколько листков бумаги, со стульями и большими сундуками вдоль стен. На стенах висело несколько икон. Усадив меня на стул напротив стола, Дабижив достал из одного сундука бокал с вином и деревянные кубки. И подмигнул мне.

– Митрополит не любит, когда пьют, так что я здесь держу. Тебя, наверное, мучит жажда. Необычайная жара в такое время года…

Не переставая говорить, Дабижив налил нам вина и сел за стол. Он был уверен, что турки нас раздавят. Любой умный человек может прийти к такому выводу. Митрополит с деспотом, деспотицей и маленьким Лазаром перебрались в Венгрию, ищут там помощи, но от этого нет никакой практической пользы. Не турки – наша проблема, а мы сами. И иностранцы, что отравляют ядом раздора горемычный народ.

– Главное зло нам не от турок, а от латинян. С турками, по крайней мере, все ясно. Те все решают саблями, а эта моль нас своими деньгами растлевает. Каждый только о своем кошеле думает, о Боге позабыли…

Дабижив доверительно перегнулся через стол и понизил голос.

– А греки… Деспот совершил самую большую ошибку, привезя сюда гречанку и ее братьев. И всех этих гречиков. Уж попили они нашей кровушки. Да еще нос задрали. Ну, прям, они – господа. Да пропади они пропадом… Если бы деспот не выкупил из темниц половину Салоников, гребли бы они сейчас веслами на турецких галерах вместо того, чтобы здесь важничать. Да-да! А нам три лета тому назад пришлось Мару отдать султану. Весь народ плакал, провожая ее с братом Стефаном.

Я с большим вниманием выслушал его пересказ вестей из Царьграда.

– И Царьград не выстоит долго. Без пользы им и двойные валы, и все… Говорят, что сейчас в Царьграде полей больше, чем домов. В окружении им там питаться нечем, вот и распахали части города под поля. Там, где прежде стояли палаты, сейчас колосится пшеница и растет виноград. А людей все меньше и меньше.

У меня вдруг из глаз потекли слезы.

– Процессии кружат по городу. Бродят люди по опустевшим улицам и молят о помощи Господа. От людей помощи больше нет. Лицемерные латиняне… А в Великой церкви[17] служат непрерывно… Один наш монах недавно вернулся оттуда. Был на литии. Патриарх ведет, а могучий народ за ним бредет босоногий.

И когда все собрались в Святой Софии – и патриарх, и священники, и народ, и царь с обоими братьями, и обе царицы, царица-мать и жена царя, то служили чин почти четыре часа. Невозможно было найти ни одного лица, которое бы не было залито слезами, – Дабижив качнул головой, отер свои слезы и подлил нам вина, чтобы мы могли поднять тост.

– За православных мучеников, мой хороший…

Размышляя о том, действительно ли наше путешествие все еще имеет смысл, я не успел отпить и глотка, а у Дабижива снова переменилось настроение.

– Сейчас вот смотрю на Венецию, а не на Царьград. Отрекаются там люди от родных, от веры. Забыли о законах деспота Стефана и из расчета становятся католиками! Если бы их приютили, все бы в Дубровник переселились! Но и дубровчане не дураки. Держат их лишь до тех пор, пока не извлекут все серебро… А я бы им – как то когда-то делалось – ноздри повыдирал да поглядел бы, докуда они будут гнать!

Почти в отчаянии, Дабижив перевел разговор на сербов, бегущих из Сербии в Венгрию – как из-за турок, так и из-за невыносимой барщины (трудовых повинностей), которую насаждает Ерина со своими братьями. Он был уверен, что они там не сохранят веру предков. А затем Дабижив заговорил о чуме, злобствовавшей под Рудником. А потом опять переключился на ростовщиков Дубровника. А потом мы снова пили вино.

– Сатанинское отродье, хороший мой. Видят, что нам турки учиняют, да надумали нас склонить к унии. Чтобы папа нам бороды обрил.

При взгляде на его редкую рыжеватую бородку я не испытал страха великой потери, но все-таки согласился с ним. И, хотя многие вещи, которые он рассказывал о церкви, стали для меня полным откровением, я оставался уверен, что православие надобно сохранить любой ценой.

Дабижив много говорил об унии, о соборе во Флоренции, о растленных папистах. Для меня все эти темы были новыми, а мой собеседник рассказывал занимательно.

– Разврат прямо в церквях устраивают, в алтаре… А люди-то видят, что творят священники, так что неудивительно, что больше никто Церковь не почитает.

А нас да в унию. Мне тут рассказывали об одном монахе. Все повторяют его слова. В тот день, когда его избрали аббатом, он получил известие о том, что его наложница родила ему сына. На что Агрикола (а так его звали) сказал: «Сегодня я стал отцом дважды, да благословит Господь это событие!» Его разве что задушить и ничего другого!

 

Дабижив перекрестился; вместе с ним осенил себя крестом и я. И мы сошлись во мнении, что католиков погубит их нежелание отступить от целибата.

Мы пили и разговаривали, обсуждали светскую и церковную политику, и я не заметил, как пролетело время. Я много узнал от Дабижива, и мы в каком-то смысле сблизились с ним, и все же я и сам не знаю, почему вдруг в какой-то момент я решил поделиться с ним своей проблемой с золотым.

Едва я начал объяснять суть дела, как красноватые веки моего собеседника почти наполовину прикрыли его маленькие глазки. Дабижив быстро успокоился и удобно расположился на стуле, положив кисти рук на стол. Я почти раскаялся, что так открылся едва знакомому человеку.

И только тогда приметил, что его ноготь на указательном пальце совершенно синий. Видно, больно ударился им обо что-то.

Дабижив не выказывал интереса, но держался устрашающе неподвижно. Шевелились на нем лишь пучки его редких волос, так и не прилепившиеся к потному челу церковнослужителя.

Не желая обидеть его своими подозрительными измышлениями, я потянулся за рубашкой с сумой и достал золотой. Передавая его Дабиживу, я подметил, что глаза его устремились на прорези в монете. Он взвесил ее в руке, глядя на икону Св. Георгия, а потом вздернул брови и немного отстранил золотой от глаз – намереваясь прочитать, что на нем было написано.

– Это мог бы быть «талант». – Дабижив важно кивнул головой, торжественно поднес золотой к губам и попробовал его «на зуб». После чего так же спокойно и торжественно, словно забыв о моем присутствии, взял со стола ножик для пера и начал скрести им по золотому. Опять важно кивнул головой, отложил ножик и подбросил золотой в воздух так, чтобы тот упал на стол. При этом чуть наклонил голову, чтобы лучше слышать звук металла. Не удовольствовавшись одной попыткой, он еще раз подбросил золотой. И снова Дабиживу показалось этого недостаточно – тогда он приложил к столу ухо и бросил золотой так, чтобы тот упал у него перед носом. Пучки волос попадали ему на лицо. Дабижив зажмурился, потом открыл глаза, приподнялся и вернул мне золотой. Поправил рукой волосы и сказал:

– Видал я монеты, похожие на этот золотой… Он стоит… семнадцать дукатов!

Меня немножко смутило, что мой новый друг так легко уполовинил стоимость моего сокровища. Впрочем, кто знает, может, и я оценил его неверно. Может, в этом золотом было серебро. Видно же, что человек разбирается.

Дьякон Дабижив опять нам обоим подлил вина. И мы подняли тост за то, чтобы я успешно решил свое дело с золотым. Когда Дабижив услышал, что я иду в Царьград, он заметно воодушевился. При упоминании о моей спутнице, он полюбопытствовал, венчаны ли мы. И проявил достаточно понимания, когда я, запинаясь, попытался объяснить ему те особые отношения, в которых я находился со своей уснувшей красавицей.

Вот сейчас… Она вообще не шевелится и будто назло мне не хочет даже соломинкой пошелестеть. А как вчера вечером шелестело – как река…

Мы с Дабиживом не беседовали больше о политике и войне. Разговаривали больше о маленьких человеческих радостях. И, как мне кажется, Дабижив теперь говорил намного спокойнее и чаще давал мне возможность высказаться. Он принес третий кувшин вина. И я узнал интересные рецепты приготовления речной рыбы. Дабижив поведал мне также, как выше Смедерево рыбаки выловили сома длиною в две сажени. Подробно рассказал о кабанах, водящихся в округе, и о том, что даже он время от времени наслаждается охотой.

А затем мой собеседник повел разговор об искусстве. Он разглядел во мне человека с наклонностью к таким вещам. Дабижив встал из-за стола и вывалил из сундука серебряные кадила тончайшей работы и по очереди показывал мне их.

– Здесь только несколько вещиц; остальное – у митрополита, в городе…

У меня было ощущение, что меня оценивают, но я сдержанно показывал, что мне нравится, а что нет. Разговор стал несколько официальным и чинным. Как бывает, когда встречаются два специалиста.

– Деспот нашел на Святой Горе (Афоне) старую синайскую рукопись. Он довольно хорошо образован для правителя, может, не так, как почивший деспот Стефан, но… Не случайно, что в родстве и с царем, и с султаном. Так вот, читая рукопись, он заметил, что греческий оригинал существенно отличается от сербского перевода, – стоя над открытым сундуком, Дабижив неожиданно затронул совершенно новую тему. – Деспот сразу же пригласил старых честных монахов со Святой Горы, из Хиландарского монастыря, чтобы они заново перевели книгу. Здесь вот они и сидели… То есть в Смедерево. И переводили под надзором старого митрополита Савватия. Он отлично знал греческий язык. Многие приложили к тому переводу руку. И Кантакузин, и один из учеников Константина из Белграда. Получился настоящий, боговдохновенный перевод.

Дабижив нагнулся и торжественно извлек из сундука толстенную книгу с деревянными обложками, покрытыми красным сукном, да еще окованными серебром. Пучки его волос снова заколыхались.

– Списков сделано было много, но этот – нечто особое. Глянь-ка, мой хороший!

Дабижив положил книгу на стол и рукой поманил меня подойти поближе и рассмотреть ее. Книга была действительно прекрасна. Написана на пергаменте, черными чернилами, красивым почерком, с несколькими занимательными иллюстрациями. Больше всего мне понравилась миниатюра на первой странице, после титульного листа – с лествицей и людьми, которые восходят к Богу, а маленький черный демон их сбрасывает.

– Ну, что скажешь?

Я сказал, что книга и в самом деле особенная, а он почти что вырвал ее из моих рук и чинно направился с ней к сундуку. Но в тот самый момент, когда Дабижив хотел положить ее на место, он вдруг вскочил и, словно озаренный, резко повернулся ко мне.

– Мне тут кое-что пришло в голову!

Я же ни сном ни духом не ведал, что происходит под его тощими пучками.

– Пожалуй, мы сможем решить твою проблему.

От обильного возлияния я почти совершенно забыл, что у меня есть какие-то проблемы.

– Я бы не решился на такое. Но нам нужно выдюжить. А иначе низринемся в пропасть, если не будем помогать друг другу.

Сжав губы, Дабижив подошел и протянул мне книгу.

– Ты легко продашь ее за тридцать дукатов. Только никому не говори, откуда ты.

Только сейчас мне кажется невероятным, что я смогу продать книгу по цене экипажа четверкой. А когда я ее там взял в руки, мне лишь стало не по себе из-за такого щедрого подарка. Я был потрясен.

– Я не могу согласиться на это, правда… – произнес я с навернувшимися на глаза слезами. Дорогой человек в сутане посмотрел на меня с дружеской улыбкой. Маленькие глазки исчезли под приподнявшимися щеками.

– Можешь, можешь, как так – не можешь… – Дабижив хлопнул меня по плечу и отошел долить нам вина.

Мы опорожнили весь кувшин, и он ушел за новым.

Я смотрел на книгу в руке и, готовый залиться слезами, старался обуздать свое сердце, которое все расширялось и расширялось, угрожая сдавить мне легкие. Я думал – как же удивительно посреди кошмара, в стране, которая падает в пропасть, встретить такое проявление дружеской любви. Ко мне вдруг вернулась вера, что ничто в этом мире не уничтожит мой народ. Никакие турки, никакая чума. Никакой Запад – неспособный своими деньгами и своей новой верой в торговлю уничтожить всю глубину человечности, которую хранит православие.

Мы продолжили пить.

Когда разговор замер, я понял, что нужно идти. Я встал и стыдливо взял книгу.

Вздохнув, еще раз поблагодарил Дабижива.

– Слава Богу, – прервал он меня, скромно отведя взгляд в сторону.

Дабижив проводил меня до дверей канцелярии. И на пороге весело сказал:

– Прости, но тот золотой… Я ведь должен как-то оправдать… Понимаешь?

Что-то внутри меня оборвалось, но я все-таки поспешил свободной рукой достать монету из сумы.

– Да, конечно…

Дабижив придержал книгу.

– Думаю, ни у кого не возникнет вопросов, – подмигнул он мне. – «Сейчас я в каком-то смысле здесь главный».

Попрощавшись с золотым, я кисло улыбнулся, взял книгу и вышел на воздух. Перед расставанием мы еще раз расцеловались.

– Поставь и за меня, грешного, одну свечку в Великой церкви. Да пребудет с тобой Господь! – услышал я за спиною. Пробираясь во мраке к выходу с церковного подворья, я не оборачивался.

Я чувствовал себя немного, как тот сом в две сажени. Будь я дворянином, на заднике моего герба непременно бы красовалась эта рыбина.

Как я завтра все ей объясню? Заснула она злая, а проснется вообще как фурия. Так мне и надо. С другой стороны, быть может, это – некая справедливость. Ведь золотой на самом деле и не был нашим. Мне его лишь доверили на сохранение. Ну да, так я начну еще… Не стоит! Сом! Как мне теперь добраться до Царьграда?

Книга действительно прекрасна. Украшенные заглавные буквы так изящны. И флажки перед оглавлением. А та икона на первой странице просто чудесна! Такая наивная, и в то же время… почему демоны такие маленькие? Оттого они выглядят довольно симпатично невыносимыми, пока тащат людей вниз. Странно, что ангелы не помогают людям, старающимся взобраться на лествицу. Не тянут их вверх. А только молятся за них. Люди слишком уж откровенно предоставлены самим себе.

Не пойму, золочен ли фон. Выглядит, как последний след моего золотого…

Большая черная голова, заглатывающая грешников, кажется уставшей. Это утешает. Наглоталась, похоже. И теперь ей хочется спать. Клонит в сон и меня. Господи, помоги!

Неожиданно Мики стало душно в его комнате. И хотя в ней было совсем не жарко, он распахнул окно. Город все еще лежал во мраке. Лишь кое-где отдельные окна поблескивали слабым светом свечей. Кому-то и впрямь могло прийти в голову, что ад разинул свои огромные челюсти над Сербией. А свечи горят за упокой ушедших. Чудно, но эта параллель со свечами успокоила священника. В его комнате тоже горела одна.

Мики вернулся за столик и перевернул следующий желтый лист. Словно всегда читал только при свете свечи.

15 апреля

Кто бы ожидал, что все так разрешится.

Выброшенные на улицу, мы сидели на площади – я со своей книгой, которая мне сейчас служит как подложка для письма, а она со своим бесом. И рассуждали о том, можем ли мы вообще продолжать путешествие. Точнее сказать, рассуждал я один. Боялся, что она не захочет вернуться назад. Потея от вчерашнего вина, я применял все свои ораторские способности, чтобы убедить ее в том, что у нас достанет сил на эту авантюру. Уж в Сербии-то мы с голода не умрем. Кто тут умер от голода? А с ночлегом как-нибудь перебьемся. Погода стоит теплая… Вероятность того, что турки дойдут до Моравы, закрывает нам этот путь, но мы ведь можем их обойти. По как можно более широкой дуге.

Наше путешествие, конечно, несколько удлинится, но спешить нам некуда… Едва ли она забыла наставления Германа и то, что нас ждет в Царьграде, в месте встречи.

Моя ледяная сфинга[18] явно думала только о том, как бы меня проглотить. Спешка ее вообще не волновала.

Для пущей убедительности я решил пожертвовать одним из своих драгоценных листов бумаги. Я стал рисовать юго-западное направление пути, которым мы обойдем турецкое войско. Но мое чертежное мастерство ее не воодушевило. И все-таки я добился своего!

Вожатый каравана, готовящегося двинуться из Смедерево в Дубровник, направляясь к городскому таможеннику, остановился на мгновение как раз рядом с нами и, увидев мой чертеж, воспринял его как Божий знак!

Вожатому не хватало вооруженного сопровождения для перевозимого им ценного товара, и тут он наткнулся на человека, разбирающегося в картах, и размышлять долго не стал. Мы получили работу – в путь!

Хотя она продолжает источать ледяной холод, я уверен, что и она поняла – Бог с нами.

Вожатый вернулся. Похоже, он уладил с таможенником все проблемы, связанные с непроданным товаром, который нам предстоит вернуть в Дубровник. Торговцам не приходит в голову оставить свой товар туркам. Я немного подслушал разговор вооруженных присмотрщиков. Похоже, мы везем и приличное количество серебра, которое деспот запретил продавать в Смедерево. Из-за монетного двора. Сейчас, похоже, это больше никого не волнует. Кто знает, сколько сегодня торговцы извлекли из своих кошелей на взятки…

И они идут с нами. Всеобщее бегство.

Один, с куцей черной бородкой, исчез куда-то на некоторое время, а потом вернулся – переодетый в платье бедняка. И о чем они все думают. Что, если на нас кто-нибудь нападет в пути, его первым не… Думаю, ничего не случится. С нами Бог.

 

Мне смешно, что мы везем и красители!

А вот сомовину нет.

Пора трогаться в путь. Мы пойдем сначала в сторону Некудима, старого двора деспота. Мама ро́дная, и где же он находится? Мне, как картографу, следовало бы лучше знать маршрут. Помоги, Господи!

Мики аккуратно перевернул лист. Стараясь не повредить старые бумаги, он положил их лицевой стороной вверх. Слегка замедленно, как и пристало человеку, не спавшему всю ночь, священник взял бумаги из Гроцки и положил их рядом. Затем извлек дощечку и положил ее рядом с бумагами из Гроцки, и, наконец, не роясь в коробке, достал все остальные документы. Грубоватый, толстый, серовато-желтоватый лист, исписанный, как значилось в заголовке, в Коларах в 1737 г. Низко нагнувшись над получившейся экспозицией документов, Мики внимательно сравнивал почерк, ощупывал бумаги, выпрямлялся, чтобы посмотреть на них на расстоянии, при слабом свете свечи, снова нагибался. Не зная, какую бы еще процедуру экспертизы применить, он подносил бумаги к лицу и глубоко вдыхал воздух носом, как будто хотел засосать буквы прямо в свой мозг. Запах у всех стопок был одинаковый, немного затхлый. Одинаковыми были и язык, и необычное правописание. Но что удивительнее всего – похоже, что одинаковым был и почерк на всех документах, за исключением дощечки, на которой были высечены только большие печатные буквы.

Этот почерк не был каким-то особенным. Не красивый и не четко выписанный, без каллиграфических украшений и – вовсе не старинный. В нюансах он отличался в различных документах, и, тем не менее, неодолимо напрашивался вывод, что писал их все один и тот же человек. Определенно, это не почерк Дорогого Дьявола. Манера письма покойного соседа Мики была намного острей и нервозней.

Этот почерк был довольно обычным; где-то даже походил на почерк самого священника.

«Да, он, и правда, походит на мой почерк», – подумал Мики, и почему-то у него сразу похолодело сердце. В последнее время отец Михаило практически вообще не писал рукой. Все объявления в церкви он печатал на старой раздолбанной печатной машинке «Оливетти», а дома он давно уже пользовался компьютером в детской комнате. От руки он писал на листочках бумаги лишь какие-нибудь короткие записки. Большими печатными буквами, искривленными в спешке: имя усопшего, имя ребенка, которого хотели крестить, имя кума, имена тех, кто решил венчаться, оговоренное время отправления обряда и т. п.

Мики встал, подошел к комоду и взял чистый лист бумаги и авторучку.

Сложил лист бумаги, подложил на столик старую, частично порванную детскую книжку с картинками под названием «Приключения Шврчины» и в мерцающем свете медленно и почти что торжественно написал письменными буквами:

«Я – священник Михаило…»

«Господи, прости меня, грешного, это походит на начало завещания», – вздрогнул Мики и тут же отложил ручку.

Половинка белой свечи уже заканчивалась, а длинный фитиль потрескивал, завиваясь и выбрасывая то в одну сторону, то в другую слишком высокое пламя. По этой причине Мики опять поднялся и поискал в полумраке ножницы.

Подрезав фитиль, он снова сел за столик и, наконец, решился сравнить свой почерк с почерком на документах.

Почерки оказались очень и очень похожи.

«И все же они не одинаковые!» – громко заключил Мики и с облегчением отбросил записку.

Священник вздрогнул, поскольку не имел обычая разговаривать сам с собою. Вдобавок ему еще показалось, будто голос донесся из темного угла, за комодом. Из большой вазы в стиле Минской династии, в которой годами стояли сухие веточки вербы; но однажды они загнили и оказались в мусорной куче.

Внезапно Мики почувствовал себя совсем маленьким и одиноким. Огромные пузыри тишины вырывались из угла комнаты и наваливались на него, неслышно лопались, уступая место новым. Мики затошнило. Может, разбудить Веру? Но что ей сказать? То, что он прочитал, было ему известно и так. Только вот откуда?

Ощутив, как сильно забилось сердце, Мики схватил коробку и быстро перелистал остальные документы. Тысяча шестьсот какого-то – тот же почерк. Тысяча семьсот какого-то – тот же почерк. Тысяча девятьсот какого-то – тот же почерк… Везде один почерк!

Мики отложил коробку и снова схватил написанную им записку. А потом, почти обиженно, бросил ее на стол и бросился к телефону.

Но кому позвонить? Как лунатик, Мики раскрыл старую телефонную книгу с выпадавшими страницами. Отрешенно он пролистывал их, пока не наткнулся на номер Чеды и Звезданы. Чеда! Чеда поймет!

Мики набрал его номер. К телефону долго никто не подходил. Священник спохватился, что Чеда, скорее всего, спал. На улице уже занимался рассвет. Но в тот самый момент, когда Мики решил положить трубку, он услышал обезумевший голос Чеды.

– Да. Кто это?

– Чеда, это Михаило. Извини, что звоню в такую пору.

– Что случилось? – Чеда был в полной панике.

– Извини, я действительно должен был…

– Что ты наделал? – Паника Чеды стремительно нарастала.

– Ничего… Ничего страшного. Только… В общем, я открыл одну коробку.

– Коробку?.. Какую коробку?

– Ну, ту коробку, которую мне дал сосед Драги. Покойный… Он сказал мне, что в ней хранятся очень ценные бумаги, а я было подумал, что старик болтает глупости. Он взял с меня обещание, что я отнесу ее в церковь, а я совершенно позабыл об этом!

– А-а… А сколько сейчас времени? – По голосу Чеды можно было предположить, что он немного перебрал.

– Не знаю. Поздно… То есть рано… Извини, пожалуйста. Я должен был с кем-то поделиться. Вера спит.

– Ты совсем умом тронулся! Неужели нельзя было подождать до утра!.. У меня не работает лампа…

– Похоже, попали в электростанцию. Света нет во всем городе.

Чеда выругался.

– Ладно… Ну и? Что ты мне должен сказать посреди ночи?

– Я открыл коробку. Не знаю, как и сказать. Это действительно ценность. И не только ценность, но и… Чудо. Объяснить его нельзя.

Чеда глубоко вздохнул.

– А ты попробуй, Мики. Я на тебя надеюсь.

– Ну, в общем… Это записи, своего рода дневник или путевые заметки, что ли.

– И?

– Они все написаны одинаковым почерком.

– Да?.. – Выражением своего голоса Чеда напомнил Мики терпеливого отца, разговаривающего со своим недужным ребенком.

– Ты не понимаешь… Не понимаешь, о чем идет речь! Он путешествует во времени!

На том конце провода ничего не происходило.

– Ты меня слышишь?.. Чеда?

Чеда опять тяжело вздохнул.

– Я тебя слышу. Кто путешествует во времени?

– Не знаю. Я уверен только в одном: он путешествует во времени! Ты понимаешь, что это значит?

Еще один глубокий вздох на другом конце.

– А может, оставим этот разговор до завтра? Ты мне спокойно все расскажешь. А то меня сейчас клонит в сон. Да и тебе не мешало бы отдохнуть.

– Я не сошел с ума, божий человек! Ты вообще не понимаешь, о чем я тебе говорю!

– Признаю. Не понимаю.

– Это неоценимо! Как власть над временем!

Чеда опять немного помолчал:

– Намекаешь на какое-нибудь тайное оружие, как у Теслы?

Из-за иронии Чеды Мики разнервничался. Тайное оружие Теслы было той темой, что в годы кризиса в Сербии появлялась лишь в желтой прессе.

– Да, тайное оружие Теслы! И оно у меня здесь, в квартире. В старой коробке из-под рубашки! Загребской фирмы по пошиву одежды. И я не знаю, что с этим делать. И потому звоню другу, чтобы посоветоваться, а он… стебется!

Отец Михаило никогда не ругался, и это в общем-то обычное новое сербское слово прозвучало и для него, и для его друга весьма драматично. Оба задумались. Первым пришел в себя Чеда:

– Хорошо. Поутру сразу приду к тебе, и мы вместе посмотрим. Ладно?

И Мики немножко успокоился.

– Не знаю, уместно ли здесь. Я не знаю, стоит ли держать это дома. Я боюсь за детей! Понимаю, что это звучит параноидально, но Драги мне сказал, что из-за этого станет мишенью. И вчера вечером его действительно убили! В больнице. Ты слышал?

– Что? И он там пострадал?

Мики уже с превеликим трудом контролировал свои сумбурные мысли.

– Да. Вот скажи, откуда он мог это знать? Спросишь, где тут логика? И откуда они знали, что он там?.. Наверняка Драги узнал что-нибудь важное. Он лишь сказал мне, что нужно установить сеть. И еще говорил что-то о том, что время и пространство не ограничены, а являются только задачей. А я сам, прости меня грешного, Господи, подумал, что старик не в себе. Драги Джавол… Можешь себе представить… А хуже всего то, что я это сейчас никому не могут отдать. Все еще не могу… Понимаешь?

– Не знаю… Ну и что ты предлагаешь?

– Я и сам не знаю… А, да! Завтра его похороны.

– Во сколько?

– В час. Но Новом кладбище.

– Хорошо. Давай так. Сейчас на часах… ничего не вижу в этой темноте. Ага. Двадцать минут шестого. Лучшее для нас сейчас – это выспаться. Когда закончишь с отпеванием, позвони мне, и мы встретимся. Можно у меня. Или в церкви… как захочешь. И тогда посмотрим.

17Так византийцы называли знаменитый храм Святой Софии – Премудрости Божией в Константинополе.
18Сфинга – букв. «душительница».
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32 
Рейтинг@Mail.ru