Нелл Фриззелл
Годы паники. Как принять верное решение, когда все говорят «пора рожать»
Лиз – матери, родившей меня.
И Нику, сделавшему меня матерью.
Nell Frizzell
THE PANIC YEARS
Copyright © 2020 by Nell Frizzell.
First published in Great Britain in 2020 by Bantam Press an imprint of Transworld Publishers
This edition published by arrangement with United Agents LLP and The Van Lear Agency LLC.
© Мельник Э., перевод на русский язык, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
Вступление
Утром того дня, когда мне исполнилось 28 лет, я проснулась одна на односпальной кровати в гостевой комнате маминого дома и вспомнила, что мой бойфренд, бывший им шесть лет, больше не мой бойфренд. Пока я пыталась отдышаться, придавленная к матрацу тяжестью на сердце, до меня дошло: впервые за долгое время я одна – чувство непривычное, неопределенное и беспредельное.
Утром того дня, когда мне исполнилось 30, я проснулась в постели с лучшей подругой. У нее на тот момент был шестой месяц беременности, помолвка и ипотечный кредит. Я же одинока, бездетна и ждала скорого увольнения по сокращению. При взгляде поверх ее головы в окно на ярчайшее декабрьское солнце, пронзительное, точно пожарная сирена, мне показалось, будто я стою на железнодорожной платформе, глядя, как поезд уносит подругу прочь.
Утром того дня, когда мне исполнилось 33, я проснулась в постели рядом с мужчиной, которого люблю, и двухнедельным ребенком, так тихонечко дышавшим подле меня, что примерно в 578-й раз за недолгую жизнь сына пришлось протянуть руку и коснуться его лица, чтобы удостовериться, живой ли. Мой живот был как влажная глина. Глаза опухли от бесконечных рыданий. Мне еще ни разу не удалось проспать больше трех часов подряд с тех пор, как закончились последние недели беременности. Я носила гигиенические прокладки размером с надувной матрац и пахла кислым молоком. Пока розоватый рассвет обцеловывал верхушки деревьев вдоль реки Ли, я натянула серый мужской спортивный костюм размера XL и носки бойфренда, выскользнула из жаркой квартирки с одной спальней, пересекла пешеходный мостик, ведущий на болота Уолтемстоу[1], повернулась лицом к солнцу и завыла.
* * *
Все фундаментальные перемены в моей жизни произошли за меньший срок, чем потребовался сестре для сдачи экзамена на водительские права. Я отказалась от тихой гавани стабильных отношений, осознала конечную природу своей фертильности, временами позволяла себе безрассудное распутство и в итоге обрела совершенно новую идентичность. В моем случае эти перемены привели к тому, что у меня появился ребенок. Однако многие поистине гигантские события – будь то разрыв длительных отношений, переезд в другую страну, смена профессии, замужество или нервный срыв – обычно случаются с нами в этот безымянный период между «двадцатью с чем-то» и сорокалетием, часто захватывая и «роковые сороковые», причем многие необратимы. Стать (или не стать) родителем – единственное решение, у которого есть биологический дедлайн и которое невозможно отменить. Поэтому именно оно наводит резкость, берет в фокус остальные. Устроиться на новую работу, переехать в другой дом, завести новых друзей, найти новых партнеров – все это можно сделать не раз. Но стоит однажды стать родителем – и ты уже родитель до конца дней.
И все же у данного периода нет собственного названия – в отличие от детства, отрочества, менопаузы или кризиса среднего возраста.
Мы до сих пор не нашли общеупотребительного термина для сумбурного вихря из времени, гормонов, давления социальных норм и жажды материнства, который с разгона врезается в женщину под конец третьего и в начале четвертого десятилетия ее жизни.
Ни тебе медицинского термина, ни сложносочиненного немецкого слова, заимствования из латыни, арабского или французского. Астрология может ссылаться на цикл возвращения Сатурна, хотя эта туманная фраза мало что говорит о терпении и тяготах, о крови и рыданиях, о путешествии и трансформации, свидетелем которых я была как в самой себе, так и в окружении.
Когда ты в самой гуще процесса, ощущение, будто протискиваешься сквозь сеть невероятно трудных решений – работа, деньги, места, профессии, контрацепция и обязательства. Каждое тянет за собой, как за ниточку, остальные, и ни одно невозможно распутать или обойти, не размотав весь клубок. В ретроспективе становится ясно: многое, если не все, делает столь обостренно актуальными пульсирующее, неизбежное, неотвратимое понимание, что твоя фертильность не беспредельна, запас яйцеклеток подходит к концу и однажды наступит день, когда тело откажет в возможности иметь детей.
* * *
Этими годами правит старый как мир вопрос: следует ли мне родить ребенка, а если да, то когда, как, зачем и с кем? Данная тема прокрадывается во все области жизни. «Тук-перестук» путей под ногами. Партия баса под всеми остальными голосами. На важно, хочешь ты быть матерью или нет, не важно, под тридцать тебе, за тридцать или даже за сорок, неторопливый марш неоплодотворенной возможности привносит в твою жизнь – жизнь женщины «под тридцать», «за тридцать» и даже «за сорок» – настолько острое ощущение уходящего времени, что никакой другой жизненный период и рядом не стоит. Приходится решать, чего ты хочешь, прямо сейчас, прежде чем тело отберет возможность выбора.
Факт, что в любом европейском языке найдется хотя бы пара-тройка терминов для обозначения отрочества, а для второго трансформационного периода в жизни женщины нет ни одного, говорит о двух вещах. Во-первых, нам не хватает слов. Во-вторых, мы никогда не воспринимали данное время по-настоящему серьезно. Слишком часто путешествие из юности через фертильность к новой эмоциональной зрелости сводят к «инстинкту наседки», нервозности или «просто» тиканью биологических часов. На самом деле это сложная фокальная точка всевозможных типов давления, противоречий и страхов – от фертильности и финансов до любви, работы и самоценности, – с которыми сталкивается сегодня женщина.
Когда я в свои 28 разом потеряла мужчину, дом и направление в жизни, никто не рассказал, что это – начало нового. Никто не мог объяснить, что из такого множества утрат родится совершенно новая идентичность; большинство людей вокруг меня тоже находятся в движении, не важно, в отношениях или нет. Все мы мучились одним и тем же вопросом и ощущали, что необходимость принятия больших решений подрезает крылья; а уж решение относительно родительства и вовсе необратимо. Стоя перед гигантским табло вылетов в аэропорту собственного будущего, я и подумать не могла, что одновременно со мной это делают миллионы женщин, выбирающих путь через то же материнское «быть или не быть».
Именно потому что этот период не имеет отдельного названия, мы оказываемся не подготовлены к его наступлению должным образом и не разрабатываем необходимые инструменты для ориентации в нем. И если женщин подводят к мысли, что за все, происходящее в это время, почему-то ответственны только мы, наш удел – терпеть, преодолевать и решать все вопросы в одиночку, возникает проблема. Добровольно «корректируя» женский организм контрацепцией и позволяя мужчинам вести жизнь вечных подростков – где они порхают с одной работы на другую, заводят кратковременные связи, увлекаются инфантильными хобби – мы переложили груз решения (пытаться или не пытаться завести ребенка) почти исключительно на плечи женщин. Мы защищаем мужчин от реальности фертильности, семьи и женского желания, поскольку нас приучили считать эти темы неинтересными или непривлекательными. Все свои «двадцатые» и «тридцатые» я отчаянно старалась казаться легкомысленной и беззаботной, ибо уверилась: любого намека на истинные, сложные желания (я, в частности, хотела любви, обязательств, независимости, успешной карьеры и в конечном счете ребенка) достаточно, чтобы остаться одиночкой навсегда. Я затыкала себе рот, думая, что это делает меня привлекательнее. Я убирала слабости, желания и наличие матки с глаз долой.
Конечно же, я обсуждала эти темы с подругами, но не всегда позволяла себе абсолютную честность. В результате и они не раскрывались передо мной по-настоящему. Делая хорошую мину при плохой игре и притворяясь, будто у нас все под контролем, мы все как одна упускали из виду факт, что плывем в одной лодке. Отсутствие общей терминологии и устоявшихся определений, нужных для обмена опытом, делало нас разобщенными, неуверенными, полными тревоги и стыда. Так вот, больше это не повторится! Я здесь, чтобы похрустеть шеей, расстегнуть лифчик и дать этому периоду название.
Вариантов, официальных и неофициальных, приходило на ум множество. Вначале шуточные: «матереть или не матереть», рулетка «Яйцеклетка», проблема фертоэнергетики, овулопаника. Есть «деревенские»: веяние (как при отделении зерна от мякины); лакуна (промежуток или пространство между тканями и органами); Рубикон (река, которую, кажется, невозможно перейти); сумерки (волшебное время между светом дня и темнотой). Есть латинские: reortempus – время решения, procogravidum – отягощенность сомнениями, quasitinciens – быть беременной вопросами. Есть и немецкие: Schwangerfast – быть почти беременной, Wechselperiode – трансферное окно, Trockenlegen – перепеленывать и пересыхать. Все они годные, каждый – лучше, чем ничего. И ни один не вызывает ассоциации с душащей, ползучей, непонятной природой этого зверя. В итоге, как при классификации какого-нибудь вновь открытого цветка или злостной сорной травы, я называю его «потоком» – физической и эмоциональной трансформацией, которая произрастает на почве «годов паники». В ландшафте «поток» означает течение воды; в наших телах это выброс крови; в физике это состояние постоянных перемен.
«Поток» – это конкретный процесс, провоцируемый биологией, обществом и политикой, который гонит столь многих из нас по «годам паники», как… ну, как одержимых!
«Поток» – это промежуток между отрочеством и серединой жизни, в котором женщины утрачивают искусственно выстроенный контроль над жизнью, сталкиваются лицом к лицу с проблемой фертильности и создают новую идентичность.
У вас в руках анатомия моих собственных «годов паники». Это не учебное пособие из серии «как найти настоящего мужчину», «как устроиться на идеальное рабочее место», «как научиться любить себя», «как забеременеть» или «как лучше воспитывать ребенка». Это книга о том, что происходит, когда решаешь начать взрослую жизнь и задумываешься, следует ли родить ребенка, хочешь ты этого сама или потому что тебе внушили, якобы женщина должна хотеть ребенка, и вообще, сможешь ли родить его, если попытаешься. Она о попытках наладить карьеру, прежде чем смыться в отпуск по беременности и родам. О жажде стабильности в то время, когда компания подруг и друзей раскалывается на «родителей» и «не-родителей». О поисках не только любовника или любовницы, но и потенциального родителя теоретического ребенка. О фертильности, гендерном неравенстве и социальной стигме. Она о том, почему ты занимаешься «панической математикой»: если познакомишься с человеком и будешь с ним встречаться год, и если потребуется два, чтобы забеременеть, но надо получить вот эту работу, и если месячные начались в тринадцать, а яйцеклетки у мамы кончились в сорок… И так до тех пор, пока разом не бросишь считать и не задашься голым, откровенным и бесконечным вопросом: кто я такая и чего хочу от жизни?
Она о втором подростковом периоде, который крутится не вокруг месячных и растущих грудей, а отращивает самоосознанность, зрелость и серьезность. Так что, имея в виду более широкую мысль, что данный период вообще заслуживает признания, лично я ставлю себе целью рассказать о собственном, поскольку он уже начался и до сих пор не закончился. Я рассказываю, как превратилась из патологически боявшейся обязательств одиночки в состоявшуюся мать в обуви на плоской подошве, пройдя через сердечную травму, отжимания, запах обувного крема, поездку в монастырь (женский), лето в Берлине, беременность, роды, одно автобусное окно, которому здорово не повезло, и многое-многое другое.
Объясню, как «поток» воздействовал на дружеские и любовные отношения, на мою среду, сознание, работу, способность шевелить собственным телом. Впервые в жизни я даю «потоку» название и прохожу через него шаг за шагом.
* * *
В моем случае «годы паники» начались на домашней вечеринке в гостях у друзей в Ливерпуле. Я приехала туда в серебряном платьице и стояла в обветшалой кухне покойной владелицы дома, жилец которой убрал урну с ее прахом в угловой буфет и набросил коврики поверх сгнивших половиц. У меня была задержка длиной в месяц, и я просыпалась в половине пятого почти каждое утро с привкусом страха и дурноты во рту. Я оставила бойфренда, чтобы навестить друзей. Окидывая взглядом ту зеленую кухню, я боролась с мыслью, которая неделями тихонько лежала-полеживала под прочими мыслями и событиями: я могу быть беременна. Я не хотела этого. Не так, не сейчас. Я не хотела, чтобы меня загоняли в ловушку. Я поняла это с такой беспощадной ясностью, которая меня испугала. Тело говорило еще до того, как осознал разум: я несчастлива. Моя утроба подала сигнал пожарной тревоги, и вот теперь я смотрела, как она полыхает. Месяц спустя я осталась одна – не беременная (как выяснилось), сидящая в забегаловке в Уолтемстоу и отмечающая двадцать восьмой день рождения в одиночестве, если не считать общества чашки растворимого кофе.
Лишившись якоря в виде партнера, я очертя голову ринулась в мир работы, вечеринок, пота, дедлайнов, бега, путешествий и сигарет. Не имея противовеса любви, зато обладая взрывными амбициями молодой журналистки, я обнаружила способность говорить «да» чему угодно и всему на свете. Более того, чем больше соглашалась, тем меньше приходилось думать. В течение целого года единственным профессиональным правилом было говорить «да» в ответ на абсолютно любое задание, какое только давали. А еще я занималась кемпингом и сексом с мужчинами, которые не могли любить меня и которых не могла любить я, писала статьи в газеты, на названия которых едва ли не молилась всю жизнь, плавала на продуваемых ветрами побережьях, изливала в статьях всю душу, спрашивала себя, действительно ли хочу ребенка, днями напролет плакала перед месячными, шила одежду, выступала на радио, стригла волосы и слушала любимую музыку.
Однажды утром, в рябой серости не до конца пробудившегося сознания, я проснулась, ощущая на языке знакомый привкус – словно обрывки песни, которую пела когда-то в школе. В собственной спальне, под собственными фотографиями, на собственном постельном белье, пахнувшем собственным стиральным порошком, я наконец вспоминала, кто я есть.
Это, конечно же, прекрасно. Только мне было тридцать, и подруги, которые до тех пор ели тосты и пили чай вместе со мной, бренча сердечными струнами и смеясь в лицо времени, внезапно похватали сумочки и были таковы: бойфренды, дома, кольца в честь помолвки, свадьбы, беременности, младенцы. Шла гонка – против времени, против наших тел, против полураспада сперматозоидов и, неизбежно, друг против друга. Я знала что у моей матери менопауза началась рано – в сорок лет – и поэтому, вероятно, я унаследовала меньше «плодотворного» времени, чем сверстницы. Дедлайн грозил раньше. В результате «годы паники» были особенно напряженными, спринт к защищенности – более актуальным, потребность взять себя в руки – экстремально настоятельной. И все же я каким-то образом прослушала объявление об отправке и даже не купила билет. Люди, которых я любила больше всего, ускользали от меня, в то время как я оставалась позади, глотая пыль.
Не прошло и двух лет, как я влюбилась. Этот мужчина, плечи которого были похожи на строительные леса, а подбородок – на лопату для угля, явился нежданно. Вот так – раз – и я оказалась в поезде. Пункт назначения был мне неизвестен, но я знала, что куда-то еду. И все же представлявшееся мне разрешением тревог обернулось входной дверью к новым вопросам. Большим вопросам. У каждой женщины, вступающей в новые отношения в «годы паники», будущее испещрено экзистенциальными решениями, способными поставить ее на колени. Что это значит для работающей женщины в стране с непомерно высокой стоимостью жизни, стоящей на грани климатической катастрофы, – связать себя обязательствами с партнером, не говоря уже о будущем ребенке? Как реагировать, когда лучшая подруга объявляет о беременности? Иной ли у тебя путь? Что, если партнер не хочет детей? Или хочет, только не сейчас, не в данный момент, не вот так просто? Значит ли это, что настало время переехать в другую страну? Сменить профессию или купить безумно дорогую шубку? Послать все к черту и переспать с чьим-то братом? Купить дом где-нибудь в городке подешевле и стать фрилансером? Завести собаку?
Ты осознаешь очередную утрату контроля: словно у тебя из десны выбили зуб, и холодный ветер проносится по каждому обнаженному нерву. Тело стоит на месте, подвешенное контрацепцией в состоянии ложного бесплодия, в то время как разум лихорадочно перебирает разные утрачиваемые будущие. Может, ты и вскочила в поезд, но как-то позабыла уточнить пункт назначения и теперь сидишь со сжатыми кулаками и жжением в глазах, а мир течет мимо жидким размытым пятном.
Любовь не может преградить путь потоку яйцеклеток, покидающих организм. Теплая постель не помогает решить, кем ты хочешь работать. Наличие партнера не прекращает гражданскую войну между мозгом и утробой. «Плюс один» не обязательно позволит чувствовать себя цельной. Через три года после ухода из предыдущих отношений я снова осознала болезненную истину: «годы паники» не заканчиваются сексом или общими полотенцами. Их нельзя успокоить просто тяжестью другого тела в твоей постели.
Кое-как, кривовато плывя по жизни, прекращая отношения, пытаясь заработать денег, деля съемную квартиру с любимыми подругами, ходя на терапию, укрепляя тело и занимаясь сексом со все более милыми людьми, я не видела ничего такого, что связывало бы данные решения вместе. Вступая в середину четвертого десятилетия и уходя от клубов пыли и драмы, которые перекрывали дальний обзор, я вижу, что перспектива материнства все это время маячила передо мной. Она была двигателем, готовила меня к броску.
Как пишет Люк Тернер в своих прекрасных мемуарах «Из леса», «решение подорвать динамитом основы жизни всегда разбрасывает обломки куда попало»1. Как бы мне ни претило признавать это и признаваться в этом перед людьми, которые имели для меня значение, я, вероятно, всегда хотела ребенка.
Разумеется, в «годы паники» тело и разум бессознательно ломали прежнюю жизнь, чтобы вымостить путь для новой, той, в которой я при желании могла бы решить попытаться родить ребенка.
Сейчас и здесь, сидя и набирая текст на ноутбуке, пристроенном на пеленальный столик моего малыша, я знаю: во многих отношениях я пишу эту книгу для 28-летней Нелл, которая стояла в той кухне в Ливерпуле в серебряном платьице рядом с заключенным в урну прахом другой женщины и которую мутило от паники, вызванной возможным будущим. Но на самом деле я пишу ее для всех: для, кто только пускается в свой «поток», кто уже дезориентирован на всю катушку, кому материнство интересно вне зависимости от того, видят они себя в качестве матерей или нет, кто через все это прошел и жаждет признания. А также для мужчин и женщин, просто желающих знать, какие они, эти «годы паники». Я не притворяюсь упившейся джином любительницей вечеринок, не пишу научный трактат, не использую экспериментальные литературные формы, чтобы доказать: матери тоже могут быть творческими людьми. Я просто показываю – настолько честно и осмысленно, насколько могу, – каким может быть это время, почему тридцатый день рождения может казаться свадьбой с самой собой. Каково это – быть на званом вечере единственной женщиной без спутника. Как справляться с отказом в сексе в очень маленькой палатке. Почему можно нечаянно разрыдаться, когда начальница спрашивает, как ты видишь себя через пять лет. Как себя ощущаешь, когда после мысли «а вдруг я все-таки беременна» приходят месячные. Какое лихорадочное возбуждение охватывает тебя, когда решаешь, что хочешь попробовать родить ребенка. Каково воображать, что швыряешь этого ребенка о стену.
Книга будет славить громоподобное либидо 30-летней женщины, которая тащится на богом забытую гору в компании поклонника теории заговора и его редеющей шевелюры. Разгребать собственное двойственное отношение к тому, что может быть самым важным решением в жизни. Описывать кружевной ад беби-шауэров[2] в честь других женщин. Рассказывать, каково писать на картонную полоску в подтекающем общественном туалете и держать перед собой будущее на четырех сантиметрах пропитанной кислотой бумаги. Она будет влезать на плечи этих моментов, чтобы задать вопросы: где мы и как сюда попали? Как освободиться от того, что внушало общество? Почему заканчиваются отношения, почему люди до сих пор женятся? В какой момент плод становится ребенком? Хорошая зарплата – это сколько? Что такое семья? Насколько важной вехой является 35-летие? Как распределять ответственность за контрацепцию? Когда вес всех этих – и не только – вопросов сокрушительно обрушивается на плечи женщин старше 20, 30 и 40, пора начинать искать ответы.