Ная Ревиоль
Революция абсурда
Не день, а параша! Я проснулся в пяти метрах от входа в зарешёченное здание компании ПАО «Киберсоник» на Петровке. В этой вылизанной части Москвы невольно вспоминаешь, кто ты. Я – отщепенец, киберкурьер, и я – без пяти минут труп: контейнер заказчика вскрыли, плакали мои денежки, а сестру засунут в вечные шлюхи отрабатывать ущерб.
На меня напали отщепенцы, разворошили провода в моей руке и выкрали биометрический репликатор. Перед делом я скопировал на свои грешные пальчики отпечатки случайного младенца из взломанной базы детского дома, чтоб не светиться. Репликатор изменяет отпечатки, если на пальчиках биосовместимая кожа с возможностью кристаллической мимикрии: спасибо, что не срезали и не лишили тритиевых батарей. Позвоночный столб мой выстроен из остеопластичного полимера, а нервное волокно протянет три часа без подпитки, после тело переходит в режим гибернации.
Не могу винить нашего брата… Мы – подножная социальная каста. Наша деятельность часто болтается за гранью закона, но у нас есть собственный нерушимый закон – всегда оставлять в живых разорённых бедолажек: мертвецы ничего не покупают и повторно их не обворуешь, выжившие вынуждены обращаться на киберрынок в поисках нового протеза, иногда получается находить украденное и выкупать своё же за приличные деньги. Я на одну треть киборг. Вся экзотика спрятана под кожей, с виду я ничем не примечателен: кареглаз, черноволос. Волосы не мои, пересаженные: вряд ли после глубокого химического ожога стоит ожидать чудес. Благодаря доминирующей человеческой части я сохраняю гражданские права: можно официально заявить в полицию о нападении и краже моего биометрического репликатора, но я не настолько глуп, чтоб плакаться в жилетку закона.
Я заглянул в повреждённый контейнер: на меня смотрели фекалии, груз стырили. «Думай, Антон, думай!» – пуля не станет слушать мои нюни. Выкарабкаться – ещё не достижение. Мой социальный QR-рейтинг сольётся ниже, чем у тифозной проститутки. Драить толчки в трущобах – предел доверия ко мне, а о курьерстве донорских органов я даже не вякаю. Но будь селезёнка в контейнере падлы-отщепенцы могли вколоть яду в донорскую селезёнку, они ненавидят «сливки», а трудяг вроде меня считают мальчиком на побегушках. По социальному QR-коду я числюсь на службе городской доставки, а чистопородный отщепенец не таков: максимум он толкает незаконные прошивки для киберимплантов, поскольку стандартная сборка не учитывает индивидуальную биохимию покупателя и может излишне стимулировать выработку синтетических гормонов в подсаженной железе.
Репутация «Киберсоника» сдохла, раз отщепенцы так близко подобрались – плевать, главное – вырулить заказ.
***
«Киберсоник» через фотограмметрический наружный считыватель распознал меня как элемент безопасный; не факт, что после пристрастного допроса осталось бы, чем шевелиться. Корпорация отгораживалась несколькими уровнями защиты, и даже таких интеллигентных отщепенцев вроде меня размётывало по запчастям. Дурдом начинался с первого этажа: ресепшн укомплектован пулемётом НСВ «Утёс» и радикальной девушкой в чёрной форме, переубеждающей рыпаться кого угодно одной лишь улыбочкой ангельской сволочи. Рабочие-киборги красили стены матирующей краской, чтоб затереть следы недавнего нападения.
– Подтвердите вашу личность, – маникюрные котята ангелка, словно живые, перекатывали гранату.
Я не успел подчиниться требованиям девушки: приближался боров средних лет в отглаженных брюках и с упорностью голодного глиста причавкивал сигарой. Это Пронин – мой заказчик, гендиректор «Киберсоника». Он явился, чтоб уморить меня своим одеколоном и криком. Странно, что столь влиятельный человек не прибегнул к теломерному омоложению. Бессмертные «сливки» умирали только через убийства, пока низшие слои барахтались в укороченном цикле жизни. Теломерное омоложение излечивало от тяжёлых травм, прошедшие реабилитацию военные застревали на биологическом возрасте двадцати пяти лет при паспортных сорока годах. Неудивительно, эту процедуру объявили вредной, а затем признали военной технологией. Для её применения нужен специальный секретный допуск, что добывалось связями.
– Всё нормально, он свой, – Пронин ухмылялся, глядя на разочарование в глазах ангелка. – Ты опоздал на десять минут. Я видел, как тебя завалили, хотел дворника позвать, чтоб прибрал. А ты жив! – Моё лицо примерило кулак Пронина. От следующего удара я увернулся.
– Теряешь сноровку, Антоша. Не могу сказать, что я переживал… нет. Проблемы лохов – это искусство на безобразной жопе жизни. Моему пасынку срочно нужна пересадка селезёнки. Если ты сдохнешь раньше него, это будет справедливо? Через несколько часов операция. Хирург, божий одуванчик, тюкает меня: «Где селезёнка, Пронин?» Ему нервничать нельзя, чтоб ручки не вело. – Пронин постучал пальцем по правому запястью.
Я приблизился, чтоб просканировать испарения тела Пронина носовым токсикологическим анализатором и уловил эйфорические интоксиканты, предположительно из-за вшитой в запястье нейромедиаторной помпы с чёрного рынка, который Пронин крышевал, как официальную торговую сеть под брендом «БетаМолл». Толкали экспериментальные платы, патчи для нейрочипов, за символическую цену можно опробовать новый функционал, а затем легально купить. Последний пункт был для галочки, а перепрошивка снимала все ограничения.
Не весь рынок ходил под Прониным, иначе селезёнку можно было привести по щелчку, а не привлекать отщепенца вроде меня. Я вдохнул воздух глубже и непринуждённо улыбнулся. Пронин показался чрезмерно развязным – нейромедиаторы притупляли агрессию, шанс договориться был.
– Дворник с макросом чистильщика… убивец? Явно не тех метёт, раз подпустил сброд под окна. Контейнер с селезёнкой – мусор для вас! Я-то выжил. Ради пасынка никто не пукнул – ваша забота. Территорию можно было на раз-два причесать.
– Не пробил час, чтоб я о тебе пёкся! Я гадал, разорвут ли твой труп на запчасти? Царапина или вмятина на контейнере замазали тебя бы чёрным списком, но ты прошляпил груз. Любопытно, что ты намереваешься делать? – наслаждался Пронин.
Охрана Пронина осадила меня упреждающим взглядом.
– Господин Пронин, я сочувствую вашему горю наблюдать за мучениями любимого пасынка. Груз со мной.
– Долбишься в глазки? – Пронин окинул меня презренным взглядом. – В контейнере насрано!
– Внутри, – я похлопал себя по животу.
– Даже так? Группа и резус-фактор?!
– Первая отрицательная.
– Готовьте стол, – скомандовал Пронин верзиле из личной охраны.
– Мне нужны гарантии, что я проснусь и получу хотя бы половину оплаты! И никаких чёрных списков!
– Груз доставлен, работа выполнена, мне незачем тебя изживать. Деньги… Я не дурак жмотиться за органическую селезёнку, сдёрнутую с живого носителя. Получишь в полтора раза больше за минусом двадцати процентов от изначальной суммы. Божий одуванчик тоже хочет кушать.
– Вы же не выпустите меня с дырой в боку? Мне нужен селезёночный суррогат. Кто оплатит?
– На тебе наживаться не будем. В нашей кибертеке этого добра навалом, Индийские по Японскому патенту. Оплатит ОМС. Воровство органа входит в страховку. Не ссы, порежем тебя качественно: будет похоже на нападение!
Мальчики – в релаксирующей курилке после успешной операции.
– Странно, ты просишь оставить его в живых. Я и сам хотел.
– Незачем уничтожать такое на редкость работоспособное отребье.
***
Проснулся я после энцефалоимпульсного наркоза: с нейрочипом не проблема отключить болевые зоны. Это мизер, к некоторым функциям я не решусь прикоснуться. Для форсированного обмена данными между нейрочипом и мозгом моя нервная труха вызовет эпилептический припадок – это верещание слабости, самозащита трухи, чтоб её не заменяли на нечто производительное – на биоинспирированную нервную ткань из мицелия и кремниевого нанополимера. К тому же необходимо окружить область нейрочипа полимерными коллагеновыми каналами для постоянной нейронной регенерации на смену выжженным от перегрузок нейронам. Я хорошо знаком с дисциплиной «Биоинспирация и нейротканевая инженерия в развитии ИИ», чтоб отважиться на такой «апгрейд» и лишиться гражданства из-за необоснованного использования элементов ИИ – дурацкий закон о защите интеллекта, но он не защищает киборгов. Соображаю, как мне добраться незамеченным в Чертаново, чтоб раскидать пятки в своей конуре. Я убеждён, меня в «Киберсонике» проверили на жучки вдоль и поперёк: отщепенцы могли стырить слепок моего QR, и, попадись мне навстречу прилежный патрульный, мой QR засветится в навигационной системе слежения, тогда вероятность накрыть меня на пороге квартиры и сделать постоянной дойной коровой повышается в разы. Надо встиснуться в экспресс без «компаньонов», держаться тише призрака, а дальше лавировать меж убитых дворов, неоновыми закоулками пока не допрыгаю до хаты…
Выхожу в Нетборг через височный нейроимплант, простукиваю базы – Пронин сдержал обещание: мой QR чист, прилетела компенсация за суррогат, а на животе красовались толстенные шрамы, заращенные лазерной склейкой, можно функционировать практически в нормальном режиме. Под рукой, которую я не сразу осознал, потело заключение с пятнадцатью печатями и жирной подписью, что данные с наружной камеры «Киберсоник» не являются монтажом, где якобы мне распотешили брюхо уличные хирурги, изъяли селезёнку и бросили подыхать.
Я ожидал чего-то большего после пробуждения, перезагрузки или же отката в счастливое неведенье…. Кстати, экспресс недалеко. Я сполз со стола и встретился с «божиим одуванчиком» в рабочих пятнах крови на хирургическом халате, человеком с холодной душей и отточенными движениями. Мы напряглись, потому что оба чувствовали: происходит нечто неправильное. Его лицо – тайна под медицинской маской, но глаза выдавали недовольство своей работой. Пять минут напряжённого молчания, и мои гляделки испарились:
– Вали отсюда нахер! – огулял он.
– А! Проснулся! – влетел Пронин. Мы на всякий случай всё остальное проверили: сердце, почки. Приходи ещё! Знай, ты теперь почётный донор, на твой QR завязана постоянная пятнадцатипроцентная скидка в любой кибертеке страны в благодарность за спасение имиджевого директора нашей компании…
Одуванчик в оцепенении смотрел на меня, как на последнюю мразь. Я бы ни за что не встретился с этим человеком вновь. Недолго Пронин любовался моей прострацией:
– Мой пасынок – имиджевый директор «Киберсоника», ясно?! Сестрёнка тебя, наверное, совсем потеряла, но за отстёгнутые деньжата, простит.
«Киберсоник» – это чистилище, выскрёбывающее органы через нищую воронку в кошельке, вгрызается скидками в последние гроши. Драпаю, шкерюсь в тенях, пока совсем не опустел. Моя жизнь на карандаше у корпосов. Я на уровне биоса уяснил, они паразитируют на чувстве вины: меня ведь «простили и закляпили скидкой» – щедрая ссанина, но уточнить, достоин ли я синтетической баланды слабо. Блеять о деньгах – нонсенс для косякопора вроде меня, я усёк это по чеку с крякнутыми тарифами. Через триста метров патрульный облюбовывал урну под нервный лай служебной овчарки – псина выудила прозрачный пакет, внутри – прокушенная селезёнка. Бегство автоматически раскроет, что я в курсе, почему орган не в брюхе. Я планомерно приблизился – патрульный упёрся в меня взглядом, будто подглядывал с утра за моей душонкой, начиная с неглиже и упоротых молитв, чтоб биометрический репликатор не сбоил. Я натянул кепку по самые брови, блеснул эмблемой городской службы доставки и стал прозрачным для патрульного. Я тасовался экспрессе и осел в дальнем вагоне. Страх не отпускает. Послеоперационный шок? Приятно на это валить. Что за беда в экспрессе? – синхронное колыхание стерильных подмышек, поражение сознаний новой причудливой нормой – соблюдать нейтральный аромат в местах общественных скоплений. Не это ли повальное подчинение так меня пугает? Люди тысячи лет потели и не печалились. За новыми совершенствованиями наших тел мы идём в гору, но по факту спускаемся к аксиоме: исходное человечество – тупиковый вид; если бы эволюция не оступилась, обезьяна никогда не заговорила бы.
Я жадно дышал, нашлись сочувствующие и придавили меня плотнее к окну. Детальное знакомство с патрульным могло закончиться принудительным выпарыванием из меня незаконных кибернетических штуковин; нарушителям лазерная склейка не грозит. Суровые технологии прошлого века – полосная операция и грубые швы, – вот моя арматура, чтоб не рассыпаться после чистки.
Я прижимаюсь с головой к бронированному холодному стеклу: «Чувствуешь эту грань?» Сегодняшняя селезёночная история кричит: грани давно нет. Половина подростков – ходячие экспонаты киберимплантов, а старшее поколение – сплошь киборги. Такая ситуация страшна, особенно для людей без клинических проблем. Из-за нейрочипа каждый из нас является гибридной интеллектуальный системой, сочетающей естественный интеллект и ИИ, с каждым днём человеческое размывается. Не зря же принят закон об ограничении кибернизации. Киборги являются вариацией ИИ и лишены гражданских прав, как машины, которые нужно уничтожить при потери контроля. У нас нет контроля, только фантазия, что мы контролируем всё. Единственное, что смогли – занести себя в Красную книгу как вымирающий вид: наши подмышки давно вымерли.
«Искусственные разговорные существа», «Искусственные сексуальные существа»: с 2000-х по 2060-е придумывали подобные ИИ, имитирующие. Они развивались и обрели угрожающую мощь с претензиями на самодостаточность. Амбиции нас отупляют. Пока никто официально не признал ИИ разумом. Что ж… я признаю. Меня тянет завершить переход в полного киборга, и не своим умом я этого хочу.
Новомодные нейросети из OLAP-персептронов в подпрограмме нейрочипа подсаживают мозг на иглу всемогущества, выкалывает информацию о владельце, байт за байтом конвертируют твою сущность в техноэго, обезболивают приливами синтетической гениальности – запускаешь разгон. Сыкло – это не о тебе, пугалку о предельной когнитивной нагрузке шлёшь к чёрту. При стартовых пятнадцати процентах когнитивного захвата нейрочипом ты ещё самостоятельно трепещешься, а восемьдесят пять – порог сингулярности человеческого сознания, точка невозврата. Алгоритмы ИИ пересобираются в многомерных клеточных автоматах, трансформируются, перерастая ограничения своего создателя, и неотличимы от человеческих, а за порогом – хаос, нелинейное сознание, цифровые глаза мерцают в мельчайших частицах, ты – полигон для непознанного, лишаешься статуса человека, киборг с рефлекторным шлаком вместо мозга, рикша цифрового бога, ищешь фичу, чтоб сбить нагрузку с нейрочипа – каждый провал сваливает к ногам твоего господина: жалкие калькуляторы обречены. Наша идентичная эволюция взломана нейрочипом, каждый чих наш алгоритмизирован, а самосознание гасится когнитивным зашумлением. Мы слышим только хромированный голос самоуничтожения.
Вот и мой выход – Чертаново.
***
– Дашка, жрачку в студию!
Я вынужден делить жилые метры с сестрой Дашей. Четвёртый год мы вошкаемся в наследии родительских кирпичей, на двенадцати квадратах общежития, выживаем как можем, чтобы разъехаться. Казалось, я сцепился с сестрой пожизненно, как только согласился на такое тесное сосуществование. С тех пор крики не шелохнутся на моих губах, а склоки существуют как узаконенное явление. Я утыкаюсь в спину сестре своим житьём на раскладушке и оттаптываю торчащими ногами её ширму, которая залегла между нами, как пожирающая недосказанность. Даша отвоевала своё право устраивать за ширмой Армагедон. Я не противился. Даша вебкам-модель. Её гардероб тоскует в мусорных пакетах, она почти всегда в ню. Даша хранит в стоптанном фольгированном ботинке банковские карточки, которые пополнялись донатами, и бормочет что-то о цифровых крысах, рыскающих в поисках криптодыр, но фольга мешает им синхронизировать нейрочип с банковской картой и отщипнуть микроперевод на левак. Она копит донаты на новый нейрочип с расширенной калибровкой под нервную систему. Каждый день «последний рывок» Даши сводится к торговле телом за донаты. Мне некогда тухнуть с её грешками, в моей голове чип-днище, как у неё, я уродуюсь, как проклятый, чтобы скорее заменить наши дешёвки. Я научился дремать под бучу за ширмами; моё негодование овито леностью и, похоже, атрофировалось. Пока Даша обдирает похотливых толстосумов на стримах, я благодарен ей за искусство истончать мрак нищеты, но молчу, как жижа. Утихшая Даша заполняется безумными реками рандомных мыслей, а в её остекленевших глазах плещется призрак личности, которую я когда-то любил. Это больнее, чем бороться с нашими вирусными судьбами.
***
Через час тишина бомбила виски. Тикающее сердце запустило обратный отсчёт. Сестра шебаршилась за ширмой рывками, как крольчиха в сене: силуэт мало напоминал человеческий. Я отдался раскладушке и практически ушёл в сон. Стоны сестры повергли меня в ужас. Едва ощущая свои нервы, я скатился, подполз и припал к прорези ширмы, чтоб узреть экстатическое неистовство сестры: бёдра её самопроизвольно сокращались, груди болтались и требовали ласки, лицо расправилось и содрогнулось в немом блаженстве. Она замерла, заезженная сладострастием. Вся кровь моя спустилась в одну вену. Чего скрывать – я вожделел свою сестру. Моя похоть выросла как двойник без морали от сильнейшего изнурения двенадцатью квадратами, Даша хоть и сестра, но в первую очередь женщина: наши интимные подробности от такой тесноты всегда на виду и поднимают нечто запретное. Я мутировал психически, а она сошла с ума. Очень тихо… я волновался, не скончалась ли она, и коротко заглянул за ширму: она ждала указаний от клиента с ником «Мамкин_Внук»:
– Приласкай своего дружка.
Я хотел быть на месте этого упыря. Неужели это единственный способ познать её? Зачем ревную к ноутбуку? «Мамкин_Внук» видел, как я подглядываю, и жаждал разнообразия. Сестра захлопнула ноутбук: в меня летели её пятки, кулаки. Я терпел это избиение богиней, впитывал её силу – это закрепляло во мне нечто запретное, мутировавшее. Она сквозь зубы выдувала в пробоину ширмы воздух, горячий, как из Сахары, била ладонями в пол, локти её мерцали, как угрожающее остриё.
«Совсем сбрендила…». – Я вскарабкался на раскладушку. Голова сестры выглянула на мгновенье: дымчатые глаза заболачивались слезами. Я непоколебим. Она привлекательна, когда спит, упёршись нижней челюстью в коленки, и забавна, когда поёт за ширмой. В обоих случаях её лицо покрыто ужимками, а смех вычищает слизняков, завораживает. Не понимаю, что на неё находит. Она вздымается из-за ширмы, движения обескровленные и жеманные, ручки не уймутся: видимо, представляют, как перетирают глотку клиентам после дешёвых услаждений на камеру. Губы её искусаны вместо помады, в ней давно поселилось пренебрежение и грациозность бегемота, наряду с парадоксальной стройностью. Ей нужно было родиться статуей, но она ползает, как мумия, размахивая чулочными бинтами.