По проходу то и дело пробегают разносчики с чайниками и подносами, впереди себя выкрикивая: "Chai-chai-chai-chai-chai!", "Samosa-samosa!" или "Omelette! Veg cotelette!"3 Кто-то из старших останавливает разносчика, что-то говорит ему, тот убегает и через несколько минут возвращается со стопкой фольговых тарелок, прикрытых картонными крышками. Семья приступает к завтраку: взрослые едят котлеты из смеси овощей и бобов, отрывая кусочки лепёшек чапа́ти и макая их в густой соус. Детям, как настоящим детям, еда неинтересна: девочка под уговоры ковыряет котлету, мальчик мусолит лепёшку, ловко уворачиваясь от любых попыток предложить ему что-то ещё.
После еды мама, по-европейски одетая в джинсы и футболку, не отрываясь, смотрит в телефон, что-то бесконечно листая и печатая, печатая и листая экране. Папа, не выспавшись ночью на третьей, самой верхней полке, где он спал вместе с сыном, откинув голову к стенке, тихо всхрапывает. Дед качает на коленях внука, бабушка садится причесывать девочку. Пожилая индианка, она одета в красный шальвар-камиз – традиционный индийский наряд, несомненно, более практичный и подходящий для поезда, чем воздушные сари: легкой ткани шаровары и туника сверху, шею красной лентой обвивает шарф, концами уходя за спину. Ее чёрные с проседью волосы сплетены в длинную, ниже пояса, косу, на лбу – бинди красной краской. И руки – гладкие, пухлые, удивительно не старые руки, которые я замечаю, пока она приглаживает черные кудри и перевязывает растрепавшиеся за ночь хвостики.