Наталья Викторовна Любимова
Наследство старого аптекаря
– Заткнись, старый мухомор! – заорал на него Геннадий, – были там люди, я их сам видел.
– Да ты свои зенки горилкой залил, мочевым бычьим пузырем перетянул…
Пока шла словесная перепалка между Геннадием и Михеем, Рябинин, закрыв руками рот судорожно вспоминал, где он слышал про этого Михея, и кто такой этот Переруг. Но как назло на ум ничего не шло. Рябинин покусал себе губы и руки, разозлился еще сильнее и еле сдерживал себя чтобы не схватить нахального деда за его «козью» бороденку и вытрясти из него душу. Краем глаза он увидел, как Геннадий воплотил его желание и схватил того за бороду.
– Надо ему что-то дать! – скомандовал Рябинин, вспомнив наконец, о том, что ему рассказывали про этого злыдня его друзья и Даша.
Обзывая старика, и выслушивая оскорбления в свой адрес Рябинин искал в своей сумке хоть что-нибудь съестное, но там ничего не было и тогда он вспомнил, что в рюкзаке Геннадия была пачка соли.
Пришлось с дракой и кучей оскорблений добывать соль в рюкзаке егеря. Рябинин бегал по кругу вися на нем, пытаясь снять рюкзак с плеч Геннадия. Но у него никак не получалось. Наконец вышло расстегнуть рюкзак и вынув соль запустить ею в Михея. Тот как собака поймал пачку в полете и скрылся за кустом.
В ту же секунду наступило полное облегчение, и оперативник с егерем без сил опустились на землю.
– Кто это был? – отдышавшись и вытирая пот со лба спросил Геннадий. – Я его чуть не пришиб.
– Старикашка, который служит Переругу, – тоже тяжело дыша ответил Рябинин.
– Кто такой Переруг? – застегивая рюкзак снова спросил тот, и пощупал на щеке синяк, оставленный Рябининым.
– Какой-то сказочный злыдень. Который ссорится со всеми, и всех, кто мимо идет между собой ссорит, и за это дань с прохожих собирает, – застегнул свою сумку Рябинин, и потрогал рассеченную губу.
– А ты его откуда знаешь? – продолжал допытываться егерь.
– Нет, я с ним лично не знаком, – ответил оперативник, – просто, как-то вел одно дело и там мне пришлось столкнуться с нечистой силой и побывать в гостях у сказки. Ну, а если серьезно, то девчонка одна очень любила эти сказки и мне рассказывала, а теперь она пропала, а я ее ищу, не стал вдаваться в подробности Рябинин.
– Ловко ты в него солью запустил. Жалко ее, но уж лучше без соли, чем так. Я чуть не лопнул от злости, – нашел шапку в кустах егерь, сбитую Рябининым в пылу борьбы за соль, и одел ее на голову. – Еще чуть-чуть и меня бы разорвало. Пошли от сюда! – поднялся он на ноги. – А то вдруг этот мухомор вернется. Кому расскажи не поверят…
– А ты и не рассказывай, могут и в психушку определить, – посоветовал оперативник, и тоже поднялся на ноги.
Дальше шли молча, потому как сил на разговоры не осталось.
Когда подошли ближе к реке, Рябинину эта местность от чего-то показалась знакомой. На излучине, уходя корнями в берег, раскачивая на ветру своим тонким стволом росла молодая плакучая ива. Рябинина охватил легкий озноб и тревога. Геннадий шел впереди на несколько шагов. Как только они поравнялись с плакучей ивой, их снова окутал густой сизый туман, и Рябинин потерял из поля зрения егеря.
– Геннадий! Геннадий! – услышал он свой глухой голос, словно не проходящий через туман. Как будто какая-то невидимая стена стояла впереди и заглушала его, и его попутчик не отзывался.
Теперь Рябинину казалось, что дерево стало большим, его ветви уходили высоко в небо, а ствол стал широким в несколько обхватов. Оперативник застыл на месте, боясь сделать лишнее движение, свалив все на преломление света и обман зрения. «Что только не померещится в тумане», – успокаивал он себя. «Сейчас туман пройдет, и все обретет узнаваемые формы».
– Геннадий! – снова позвал он своего спутника, но тот так и не отозвался.
Глава 8
«Неожиданное горе»
7 апреля на итальянском крейсере «Эльба», команда «Варяга» была доставлена в Севастополь, где ее с торжественными почестями встречали жители города, военные и гражданские чиновники.
Когда Антонов помог Бурову спуститься по трапу на берег, тот перекрестился и сказал:
– Благовещение сегодня. В церковь бы сходить.
Отовсюду с ветками мимозы, букетиками фиалок и крокусов, бежали девушки поздравлять героев. Мальчишки, пристраиваясь за ровным строем моряков тоже старались чеканить шаг. Антонов с Буровым и несколькими другими матросами, получившими тяжелые ранения в бою в военном параде не участвовали. После торжественной части они направились в церковь. И маленький старый священник специально для них отслужил ещё один молебен. Окропил их святой водой и благословил. Потом отдельно подозвал к себе Антонова, долго смотрел ему в лицо и жестом показал, чтобы тот склонил голову. Антонов наклонился, и священник накрыв его епитрахилью9 стал читать над ним молитву. Потом намазал ему лоб елеем и приставил серебряный крест к губам. Антонов поцеловал крест, а священник произнес:
– Благослови тебя Бог, заступник и помощник хранителей света и добра. Никогда не смотри в темноту, ищи свет в своем сердце. Зло злом наказать нельзя. Только безграничная вера может спасти в трудную минуту. – Он перекрестил парня и одел ему на шею ладанку10. – Бог с тобой! В трудную минуту открой ее, она поможет тебе.
Пробыв около месяца в Севастополе и решив бумажные вопросы в местном адмиралтействе. Выхлопотав пенсию и денежное пособие Буров засобирался домой в Полтавскую губернию. А так как он был еще слаб, а Антонову нечем было заняться. Буров настоял на том, чтобы доктор поехал с ним.
– Ты, Роман Иванович, перед моим смертным одром, твердо обещал быть моим гостем. Я этого не забыл. Уважь, я ведь тебе жизнью обязан. Если бы не ты, я давно бы гнил в чужой земле. А сейчас я направляюсь домой на своих ногах, с руками, с головой. Не откажи! Уважь старого моряка.
– Какой же ты старый, – не согласился с ним Антонов, – сколько лет-то тебе?
– Тык, сорок первый пошел, – ответил Буров.
– В сорок лет жизнь только начинается, – ухмыльнулся Роман, цитируя героя Владимира Басова из фильма «Москва слезам не верит».
– Как так? Ещё малёхо и на погост, – не понял Буров.
– А, так, – стал объяснять Антонов, – люди до сорока – строят дом, карьеру, растят детей, а потом, отдыхают – ездят в путешествия, нянчат внуков, занимаются любимым делом: кто книги пишет, кто рисует, кто цветы выращивает.
– Это ты мне про какую-то сказочную жизнь рассказываешь, – не согласился Буров. – В моей жизни нет никаких путешествий, окромя плавания по роду службы, внуков у меня тоже пока нет. Вот приеду домой дочку замуж выдам, крышу починю, жене с огородом помогать стану, хозяйство заведем, корову купим, а там глядишь и внуков дождусь. Дочка у меня красивая, ладная, работящая, – решил он заинтересовать Антонова. – Коса русая, глаза голубые, кожа белая, щеки румяные, девятнадцатый год пошел. Мне б такого зятя как ты. Это ничего что ты о крестьянской и морской жизни ничего не знаешь. Зато людей лечить умеешь, говоришь красиво, умно. Село у нас большое, да и соседнее рядом, знаешь сколько людей к тебе за помощью ходить станут. Ты будешь их лечить, а они тебе деньги, продукты, вещи. Проживем…
А на будущий год избу тебе новую отстроим. Маришка моя, дочка стало быть, ласковая, послушная, детишек тебе нарожает. Одна она у меня. Жена еще двоих родила, да не дожили они до года, померли. Лихоманка на них напала, сгорели… – смахнул рукавом навернувшуюся слезу моряк. – А Маришка выжила. Сильная она у меня, выносливая. Маленькая была мы вместе с ней в лес по грибы ходили, на рыбалку. Даже на охоту с собой брал, стрелять научилась, не хуже мужика белку в глаз бьёт…
Мне мужику бывало тяжко идти, а она ничего идет молчит, еще и снедь на себе тащит. А обратно с добычей шли, дам ей мешочек небольшой, так она хоть волоком, а донесет… Соскучился я по ней шибко, почитай три года не видал. И по жене тоже очень скучаю. Она у меня добрая, не многословная. Руки у ней мягкие, верткие, смотришь на них как они ловко тесто месят, белье стирают, штопают, не налюбуешься…
Отвернулся Буров от Антонова и снова вытер предательские слезы.
– Ничего, немного осталось, скоро дома буду. Обниму их обеих и…
Не договорил он уткнувшись в свое плечо.
Когда слезы перестали душить, а голос перестал трястись Буров спросил:
– А у тебя семья имеется? Может невеста? А то я тут вроде как сватаю тебя, а сам ничего о тебе толком и не знаю. И плавали с тобой два месяца, а так и не поговорили. Все некогда тебе, люди со своими хворями, начальство с вопросами… Так что с семьей-то?
– Ты Василий не обижайся пожалуйста, – начал Антонов, – если я тебе скажу правду – ты не поверишь и не поймешь, а обманывать или придумывать что-то мне тебе не хочется. Если коротко, то можно сказать так: семьи нет, невесты тоже. И чтобы тебя не обнадеживать, скажу сразу, – моя жизнь мне не принадлежит. Я всегда там, где я нужен, и это от меня не зависит. Поэтому я не могу завести семью. А с тобой я обязательно поеду, тем более что я тебе обещал. Чувствую, что мы с тобой не случайно встретились.
– Да, случай нас с тобой свел странный. Я до сих пор не могу в толк взять, как мы из Порт-Артура в корейском порту Чемульпо оказались? – решил задать давно мучащий его вопрос Буров.
– Даже не знаю, как тебе объяснить? – задумался Антонов. – Это как провал во времени и пространстве. К сожалению, я не знаю, как это происходит, но со мной это уже не в первый раз. Но тебе я хочу дать совет, чтобы ты не говорил об этом другим людям. Они тебя не поймут, будут смеяться, а то чего доброго еще и сумасшедшим объявят.
– Так вона, оно что получается? – почесал затылок Буров. – Значит ты из будущего что-ли? Я и смотрю чудной ты какой-то, знаешь шибко много. А можно у тебя спросить, – помялся он.
– Спрашивай, – неуверенно пожал плечами Антонов, – только предупреждаю, не на все вопросы я смогу тебе ответить.
– Скажи, мне одно. А, что не напрасно ли мы пролили свою кровь? Затопили «Варяг»? – внимательно всматривался в лицо Антонова старый матрос.
– Нет! Не напрасно! В этом можешь быть уверен. Ваш подвиг не забудут никогда. О «Вареге» будут слагать песни: «…Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает…», – напел мотив патриотической песни Антонов. – Снимут фильмы, напишут книги. Даже когда японцы поднимут «Варяг», и отремонтируют его, для того чтобы включить в состав своей эскадры, в назидание молодым японцам, и отдавая дань героизму русских моряков, они сохранят его название на корме, а ниже напишут: «На этом корабле мы будем учить вас, как надо любить свою Родину».
Буров внимательно слушал Антонова и его сердце наполнялось гордостью.
– А, в 1916 году Россия выкупит свой прославленный крейсер. – Закончил свой рассказ Антонов, преднамеренно умолчав о том, что случится с тем после Октябрьской революции 1917 года.
Дорога в Полтавскую губернию заняла несколько дней. Сначала ехали на паровозе, потом на перекладных, а потом и вовсе шли пешком. Часто останавливались, так как Василий был еще слаб, и Антонов настаивал на том, чтобы тот, как можно больше отдыхал.
– Что ты со мной как с маленьким возишься? – сердился Буров. – Я что две версты без перекура пройти не могу. На охоту в лес и за десять верст ходил без отдыха. А тут пол версты еще не прошли, то посиди, то полежи! Да еще был бы перекур, как перекур, а то курить нельзя, на сыром не сиди, ноги не мочи, холодного не пей. Наставляешь меня, как гувернантка барина-младенца. Хоть в селе меня не позорь, не указывай. Мужики не поймут, на смех поднимут.
Антонов все его сетования пропускал мимо ушей, и при случае, все равно координировал и направлял его действия.
– Я врач, а ты мой пациент, – напоминал он ему, – и ты обязан меня слушаться.
Не доходя версты три до села под названием Каменка, где жил Буров им наконец-то попалась «попутка» в виде бабы Клавы и её старой кобылы по кличке Белка, которая тянула полуразвалившуюся скрипучею телегу.
– Василий, никак ты! Еле признала! – ловко спрыгнула она на просохшую дорогу и стала обнимать Бурова. – Не чаяли тебя уж и увидеть. Сказывали, что ты утоп. Потом письмо пришло: «… Так мол и так, ваш муж Буров Василий, пропал без вести во время взрыва на крейсере «Цесаревич», – рассказала по памяти строки из письма баба Клава. – И десять рублёв в придачу, на помины. А ты живой, слава Богу! Только уж больно худой, да бледный.
Сели на телегу, баба Клава дала напиться простокваши, которую не смогла продать в соседнем селе. И всё радовалась тому, что Василий жив.
– Вот Катерина-то твоя обрадуется, а то горе за горем, все глаза проплакала, чуть в петлю не залезла. А тут ты в утешение. Живой. Слава Богу! – перекрестилась баба Клава.
– Постой! – резко прервал ее Василий. – Какое горе? Что случилось? – напряглись все мышцы его лица.
– Какое горе? – наиграно переспросила она, и быстро перевела тему разговора. – Слава Богу, ты живой! Вы голодные, наверное, а мне вас и угостить нечем. На базаре была все распродала, окромя простокваши. Вот и не думала, что тебя живого встречу! Катерина-то твоя обрадуется! Живой! Не увечный! А парень с тобой кто?
– Это доктор, он меня вылечил. Осколки из меня повытаскивал, брюхо распоротое зашил. Я теперь как старый кафтан, перешитый да заштопанный. Ты это не увиливай от ответа, говори, что стряслось? Какое горе? – перешел в нападение Василий.
– Так, може и не горе, може еще найдется! Вон ты тоже без вести пропал, а нашелся. Живой! Не увечный! Вот Катерина-то обрадуется, – снова ушла от прямого ответа баба Клава.
– Тр-р-р! – выхватил из рук бабы Клавы поводья Буров и натянул их, чтобы лошадь остановилась. – Говори мне сейчас же что случилось?! Или я за себя не ручаюсь! Я контуженный! – замахнулся он на женщину.
– Что ты? Что ты? – замахала она на не руками. – И впрямь контуженный! Но это ничего, вот дома отойдешь, отъешься. Слава Богу живой! Не увечный! Катерина-то обрадуется…
Снова «завела она свою шарманку», но потом увидела глаза взбешенного Бурова и заголосила:
– Дак, я и говорю… может, и Маришка сыщется. Ты ведь вернулся живой, не увечный! А давеча на тебя бумага пришла, что пропал мол, без вести… Василий Буров и десять рублёв… на помин души… – стала рыдать женщина.
– Ты мне толком скажи, – схватил женщину за плечи моряк и стал ее трясти как грушу, – Маришка пропала что ли? Да не голоси ты! Отвечай где Маришка?!
– Так, это в конце марта и пропала. Вышла их хаты и не возвернулась. Вечером Катерина твоя всех подружек ейных оббежала, никто ничего не знает, никто не видал. А когда она и утром не пришла всем селом ходили искать… Не нашли…
Снова зарыдала баба Клава, вытирая слезы рукавом своего старого зипуна.
– И ведь девка то ладная была, красивая, работящая… – всхлипывала она.
– Ты это мне брось, ее раньше времени хоронить! – приказал Василий. – Тела ведь ее не нашли? Верно?
– Не нашли. Не живую не мертвую… – подтвердила та.
– Так может и сыщется еще? Может в лису заблудилась? Или в соседнее село подалась? – успокаивал сам себя обеспокоенный отец. – Гони, что стоишь! – прикрикнул он на женщину и бросил ей поводья.
Антонов наблюдая эту картину, не знал какие слова подобрать, чтобы облегчить страдания Василия, но как на зло ничего на ум не приходило. И он просто молчал. В голове был полный сумбур и не одной логичной мысли, которую можно было высказать в слух.
«Был бы тут Рябинин, он бы разобрался… У него опыт, знания…» – рассуждал растерянный Антонов. «Возможно он бы нашел… тело…» – испугался Роман своих мыслей и краем глаза посмотрел на убитого горем отца девушки, как будто боялся, что тот может «услышать» его мысли.
Но Буров сидел мрачный, осунувшийся и черный от неожиданно навалившегося горя. И Антонов продолжил размышлять.
«Если следовать логике, то с того момента, как пропала девушка прошел уже месяц. За такой большой период в лесу выжить не возможно, тем более сейчас не лето, холодно, земля сырая, а в конце марта наверняка еще снег был, а ночью мороз. Если допустить все же, что она выжила, то где она может находиться? В каком-нибудь зимовье охотников, например?» – рассуждал он. «Тогда напрашивается другой вопрос, почему она не вернулась домой. Ведь Василий говорил, что дочку свою он часто брал с собой на охоту. А это значит, что она лес знает. Если уж она зимовье нашла и спаслась, тогда и дорогу домой отыскала бы. Значит не нашла и не спаслась…» – помрачнел Роман. «В больнице? В коме? С амнезией? В плену? Сбежала? Украли с целью выкупа? Убили и закопали… Чтобы скрыть следы преступления. Утопили?» – перебирал он веер мыслей в своей голове, как новостную ленту в разделе криминальная хроника в интернете. «Нет, это не мое. Здесь нужен Рябинин. Вот он то разобрался бы и докопался до истины…»
Прервал ход своих мыслей Антонов, у которого начались головные боли и подкатила тошнота, когда он вспомнил еще и про «расчленёнку».
– Ой, горе-то какое! Не уберегла! Не усмотрела! – кинулась жена Василия ему в ноги. – Прости меня окаянную! – рыдала она, обхватив его ноги чуть выше щиколоток.
– Что ты Катенька! Встань! – нежно поднял он жену за плечи и повернув ее лицо руками, стал целовать в глаза, щеки, губы. – Как же так? Как же так… – шептал он ей в самое ухо, и тоже плакал. Его широкие плечи вздрагивали, а большие руки тряслись, в растрепанных волосах женщины…
К вечеру, когда все немного успокоились, пришли в дом соседи: кто с квашенной капустой, кто с моченными яблоками, кто с салом и хлебом. Накрыли белой скатертью стол, расставили рюмки. Баба Клава принесла большую бутыль с самогоном. За стол все сели молча. Больше перешептывались между собой, чем общались и обсуждали волнующие всех темы. Антонов впервые был на таком мероприятии, и не знал, как себя вести. Это напоминало, что-то среднее между поминками и встречей. Спас положение седенький мужичек Степан. Он встал, взял со стола вилку, и звонко постучал ей о наполненную самогоном рюмку.
– Соседи! – торжественно произнес он. – Сегодня мы с вами собрались в этой хате, по случаю геройского возвращения с войны нашего односельчанина Василия Бурова. Он указал рукой в сторону поникшего хозяина. – Мне очень жаль, что мы встречаем его с печалью. Но герой не заслуживает такой встречи! Мы все понимаем, что в этой семье большое горе, но с другой стороны и большая радость. Твой муж Катерина вернулся живой! С руками и ногами, с головой, с боевой наградой. Сегодня мы собрались здесь, чтобы выпить за его здоровье! За его героизм! За тебя Василий! Степан протянул в середину стола руку с рюмкой и все облегченно вздохнув тоже встали и начали чокаться.
– Будь здоров, Василий!
– За тебя, сосед!
– Здоровья тебе!
Слышались заздравные возгласы людей, собравшихся за столом.
Выпили, закусили. Потом все стали задавать волнующие их вопросы. Деликатно обходя темы связанные с пропажей дочери. Мужики спрашивали о войне, о потерях, о том, какие разговоры ходят между матросами. Не будет ли войны с немцами? Женщин больше интересовал сам подвиг русских моряков, и то как выглядят японцы, как они живут, чем занимаются?
Антонов сидел в углу возле теплой печки и думал о том, как все-таки важно не терять свои корни. Он завидовал этим простым крестьянам, которые пришли встретить соседа с войны. Завидовал тому как неспешно они ведут беседы, как соблюдают субординацию, как уважительно относятся друг к другу. Как тактично, на интуитивном уровне они стараются отвлечь семью от горя и как многому у них можно поучиться.
«А нам на уроках истории говорили, как плохо жили наши предки», стал размышлять он. «Да, достаток скудный, нет разносолов в виде «вредной пищи», зато никто никуда не спешит. Люди наслаждаются общением друг с другом. У них не заняты руки и мозг разными гаджетами, как в современном мире. Они искренне радуются и также искренне огорчаются. Счастливое все-таки было время».
– Я хочу вам представить, своего можно сказать боевого друга, товарища, -вывел из приятного оцепенения Антонова хозяин. – Без него, честно сказать, мы сегодня бы с вами не собрались. Потому что этот человек спас меня. Благодаря ему я жив, и стою перед вами. Он доктор. Знаете ли вы скольким матросам и командирам он спас жизнь?! А сколько благодаря ему, вернутся домой не калеками, а с руками и ногами. Знаете, почему?! А я скажу вам, этот человек пришил им их оторванные руки и ноги. Многих, как меня, он вернул с того света, – закатил глаза к потолку Василий. – И сейчас я хочу выпить за здоровье моего спасителя, Романа Ивановича! За тебя дорогой! Будь здоров! – Поднял наполненную рюмку он.
Все встали и чокнулись.
– За здоровье доктора!
– За доктора!
– Будь здоров, Роман Иванович!
Загудел перебивая друг друга стол.
– А знаете, сколько осколков этот человек вынул из моего покалеченного тела? – продолжал Василий. Он достал из-за пазухи кисет и со звоном высыпал на тарелку горсть разнокалиберных осколков, которые Антонов подарил ему на память, после операции. – Восемнадцать! – сам ответил он на свой вопрос.
– И где же они у тебя были? Может в срамном месте? – решил кто-то пошутить.
Соседи засмеялись. А Буров расстегнул ворот и снял с себя чистую рубаху оставшись в одних штанах.
– Ох!
– Ой!
– Ужас!
– Это как же?!
Послышалось со всех сторон, когда люди увидели еще темно-бордовые рубцы по всему животу Василия.
– За доктора!
– За кудесника!
Вновь зазвенели наполненные самогоном рюмки. Потом пили за потопленный «Варяг», за погибших и раненых, потом снова за здоровье Антонова и Бурова. Сначала Роман пытался контролировать степень выпитого своим пациентом, но тот вышел из-под контроля, потому что и самого доктора развезло с дороги так, что он без памяти уснул в углу облокотившись на печку и не видел кульминации.
Народ из гостей выходил радостный, удовлетворенный, с песнями и плясками под гармошку.
Утро для Антонова и Бурова началось с головной боли. Жена Василия отпаивала их капустным рассолом и горячим куриным бульоном, который принесла внучка бабы Клавы.
«Все-таки душевные раньше были люди», – в который раз убедился Антонов. «Не то что сейчас. Сидят каждый в своей квартире, за семью замками. И даже не знают, как зовут соседа на одной лестничной клетке».
– Эй, Василий! – раздался чей-то зычный голос ближе к обеду, – Где твой доктор?
– Чего тебе? – полушёпотом спросила Катерина и замахала на него полотенцем. – Спят они. Вчера навечерялись, устали, а ты орешь как оглашенный.
– Поди подымай, – зашептал теперь тот.
– Зачем? – выталкивала она непрошенного гостя за ворота.
– Там, кабан Петровича порвал. Кишки наружу. Вот-вот Богу душу отдаст. Так что зови доктора! – упирался пришедший, снова переходя на громогласную речь.
– Кто там? – услышал возню во дворе Антонов и вышел на крыльцо.
– Да, сосед это наш, вас требует. – Измерила строгим взглядом пришедшего Катерина. – Говорит, что друга его кабан порвал на охоте.
– Спасай, ваше благородие! Помирает Петрович… – Стал уговаривать сосед доктора.
– Да, конечно! Пойдемте! – сбежал с крыльца Антонов и пошел за соседом.
Осматривая Петровича, Антонов ругал себя за вчерашний вечер, за то, что позволил себя споить. И что теперь ему было плохо, а запах крови мутил его, подгоняя тошноту к самому горлу.
– Так! Быстро кипяток, нитки, лучше шелковые, иголку большую и пусть сумку мою принесут. – Пытался он взять себя в руки. – На стол его положите. Свет! Побольше света!
Спустя несколько часов, когда операция удачно была завершена, Антонов чувствовал себя разбитым корытом, перед которым сидит старуха и сетует на «золотую рыбку». Теперь он опять ощутил приступ тошноты и головной боли. До конца дня Роман не отходил от раненого, следил за температурой и общим состоянием. Потом убедившись, что кризис миновал он пошел домой, наказав при этом домочадцам Петровича, чтобы при малейшем ухудшении состояния пациента, немедленно его позвали.
Выпив на ночь травяного чая, который заварила жена Василия, Антонов крепко уснул, его наконец-то перестал бить озноб и прошла головная боль. Под утро он видел сон, в нем Тоня была жива и с ним разговаривала:
– Как ты теперь? – спрашивал он ее.
– Я теперь ангел, – улыбалась она. Я спасаю людей. У меня ответственная работа.
– Разве ангелы работают? – поинтересовался Роман.
– Конечно. У них тяжелая работа. Они все время на чеку. Это труднее чем быть врачом на земле, – снова улыбнулась его сестра.
– Я думал, что ангелы отдыхают, – хотел потрогать ее волосы Антонов. Но не почувствовал их.
– Нет, они оберегают людей от необдуманных поступков, направляют их туда, куда нужно. – Протянула она ему свою руку.
– И у всех людей есть свой ангел? – спросил он девушку.
– Конечно! Все люди нуждаются в помощи, – провела она рукой по его давно небритому лицу.
– И у меня он есть? – закрыл в своем сне Антонов глаза, от переполняющей его нежности.
– Нет! У тебя нет! – поцеловала она его в заросшую щеку. – Ты сам ангел! Колючий…
– Смешно. Колючий ангел, – повторил он ее слова и хотел поймать ее руку. Но опять не ощутил ничего. – Я бы хотел, чтобы у меня тоже был свой ангел…
– Хорошо, я буду твоим ангелом, – прижалась она к нему всем своим телом.
– Ангел, колючего ангела. Смешно…
Глава 9
«Расследование»
Когда наконец туман рассеялся, Рябинин вновь увидел тонкую иву, но не нашел егеря. Он подождал около часа своего спутника и потеряв всякую надежду на его возвращение, пошел в ту сторону, которую тот указал ему на кануне своего исчезновения. К вечеру он услышал лай собак и увидел небольшую деревушку.
– Добрый вечер! Окликнул он мужика в холщевых штанах и грязном ватнике, который рубил дрова во дворе.
– А с чего ему быть добрым? – нехотя отозвался тот и стал разглядывать незваного гостя.
– Извините, что побеспокоил вас, но я заблудился в лесу, и не знаю, как мне найти дорогу в Ежовку? – вежливо стал «зондировать почву» Рябинин.
– Да тут, поблизости нет никакой Ежовки! – повернувшись к Рябинину спиной и подняв с земли березовое полено, стал устанавливать его на пень мужик в ватнике.
– А до Латуринска далеко? – не отставал от того оперативник.
– Долече… – рубанул по полену мужик, и оно раскололось на две части. – Верст сто будет.
– А не подскажите, как мне туда добраться? – почесал заострившийся нос Рябинин.
– Верхами, али на повозке, как же еще? – усмехнулся мужик в рыжие усы, и поднял одну половинку березового полена.
– А где можно раздобыть этот транспорт? – надоедал мужику своими вопросами оперативник, у которого не было другого выхода.
– У меня лошадь украли, я тебе не помогу, – рубанул половинку полена мужик, и та разлетелась еще на две части.
– Давно украли? – проявил профессиональный интерес Рябинин.
– Вчера вечером была, а сегодня утром уже нет, – разрубил другую половинку полена тот. – А мне поле пахать надо, озимую пшеницу сеять пора. Как я теперь без лошади? У меня шесть ртов, мне их кормить надо.
– Давай я найду твою лошадь, а ты меня отвезешь в Латуринск, – перешел на «ты» Рябинин.
Мужик подошел ближе, и стал внимательно рассматривать оперативника.
– А ты кто такой? – спросил он глядя в глаза Рябинину.
– Я оперативный сотрудник уголовного розыска Егор Рябинин, – представился тот.
– А а-а?! – протянул мужик. – И документики имеются?
– Имеются. – полез во внутренний карман Рябинин за удостоверением. – Скажи любезный, какой сегодня день недели? А то я потерялся во времени, бродя по лесу.
– 20 сентября, вторник 1904 года от Рождества Христова, – прищурился мужик не сводя глаз с оперативника. – Странный ты какой-то. Одёжа на тебе не нашенская. Ты часом не из дворян будешь, ваше благородие? – стал рассматривать странный документ в руках Рябинина с цветной фотографией и гербовой печатью в красных корочках.
– Из них, – притворился Рябинин сообразив теперь, что зря показал мужику свое современное удостоверение.
– Иван Еремеев, по батюшке Семёнович буду, – отрапортовал тот.
«Здесь мне еще этих Еремеевых не хватает», – подумал про себя Рябинин. «Как будто мне начальника моего мало», а в слух спросил:
– Так, что отвезешь меня в Латуринск?
– Так точно, ваше благородие! Если лошадь сыщется. От чего ж не отвезти, – стал теперь заискивать перед оперативником тот.
– Тогда показывай место преступления, – преступил к расследованию Рябинин.
– Чего показывать? – не понял потерпевший.
– Где у тебя лошадь вчера стояла, а потом пропала, – пояснил оперативник.
– Да там у овина и стояла, – пошел на задний двор Иван Еремеев, приглашая с собой Рябинина.
– Давно у тебя эта лошадь? Какой она масти? – опрашивал оперативник потерпевшего.
– Да я Ласточку из жеребенка вырастил. Молоком поил из соски. Мать ее померла при родах, старая кобыла была. И на сей момент ей четыре года уже. А масть ее гнедая.
– Гнедая, это коричневая? – уточнил Рябинин.
– Рыжая, – поправил Еремеев.
– А какие-нибудь особые приметы у нее были? – стал разглядывать место, где стояла лошадь Рябинин.
– Чего? – снова не понял хозяин лошади.
– Ну, там пятно родимое? Грива какая-нибудь приметная или хвост? Хромая может на одну ногу? – приводил примеры особых примет Рябинин.
– Кобыла, как кобыла, без всяких примет, – почесал затылок Иван Еремеев.
Рябинин наклонился и стал рассматривать утоптанную лошадью землю. Один след на его счастье был в стороне и на нем был явный отпечаток треснувшей подковы.
– Подковы у твоей лошади были целыми? – спросил он потерпевшего.
– Да! На прошлой неделе поменял, – уверенно кивнул тот.
– А до того, как поменял, были целые? – не отставал оперативник.
– Нет, на задней правой была трещина, – вспомнил Иван.
– Менял у кого? – вытащил из сумки записную книжку и шариковую ручку Рябинин и стал зарисовывать отпечаток копыта лошади с треснувшей подковой.
– Так у кузнеца, у Фильки, – с удивлением рассматривал художества оперативника он.
– Кого-нибудь сам подозреваешь? – закрыл записную книжку Рябинин.
– Чего? – снова не понял потерпевший.
– Ну на кого-нибудь думаешь, что он мол мог украсть? – снова принялся объяснять Ивану термины сыскного дела Рябинин.
– Да на полдеревни думаю, – крепко выругался тот и сплюнул. – Васька Хорин, всю жизнь мне завидует. Илья Попов взъелся на меня за то, что я у него Анфиску, невесту его увел, жену мою, стало быть. С Петькой Шатровым у меня с детства война. Я уж не говорю об этих братьях оборванцах Титовых, которые работают у меня на поле. Живут за мой счет, а при удобном случае всякому меня поносят. Что я мол их обдираю как липку, денег не доплачиваю. Дармоеды-лодыри. Деньги пропьют промотают, а потом опять вынь да положи им.
– Значит, врагов и недоброжелателей у тебя полдеревни? – сделал вывод оперативник. – А дождь давно был? – теперь он стал рассматривать следы у задней калитки.
– Да на кануне и был, за день до того, как кобылу увели, – ходил вслед за Рябининым потерпевший.
