Наталья Солнцева
Кинжал Зигфрида

Глава 6

Два егеря, молодой и постарше, выпивали за благополучное возвращение из леса. На столе горела керосиновая лампа, в красном углу, у икон, теплилась лампадка. Ее давно не зажигали, и масло чадило.

– Ты, Ванька, помолись, – пригладил седеющую шевелюру тот, что постарше. – Нас сегодня Господь от верной гибели уберег.

Парень неумело, размашисто перекрестился. От страшных воспоминаний волосы зашевелились на голове. Может, и правда, Божья десница отвела смерть?

– До сих пор не верится, что мы живы, дядя Макар.

– Видно, не пора еще нам перед ангелами-то предстать. Ну, давай еще по рюмочке за чудесное спасение!

Закусывали водку солеными огурцами, вареной картошкой и копченым салом. Парень быстро захмелел.

– Не надо было их трогать, – вымолвил он непослушным языком. – Они же… дичь не стреляли. Так… развлекались… костер жгли.

– Знаю я этих… искателей. Они не зверя промышляют, а оружие. В здешних местах его полно: с войны осталось. Копни, и наткнешься на снаряд какой-нибудь или пулемет. Немцы с нашими тут жестоко сражались. И партизаны в лесах были.

– Мы с братом пытались в лесу партизанский склад с оружием найти, – признался Иван. – Да где там? Копали всюду, умаялись, а ничего, кроме проржавелой немецкой каски, не попалось. До сих пор у нас в сарае валяется.

– Надо иметь карту с отметками, где шли бои. В последнее время городских много сюда ездить повадилось, с приборами специальными, с металлоискателями. Под видом, что ищут-де погибших солдат, накопают оружия, почистят, смажут и пускают в ход. В нас-то, думаешь, из чего палили?

Ванька от страха ничего не видел, только слышал звуки выстрелов и краем глаза заметил, как пули срезают ветки деревьев и с треском отлетают от стволов щепки. Еле они с дядькой Макаром ноги унесли.

– Из автомата-а? – не веря, протянул парень.

– То-то что не из ружья. Целую очередь выпустили. Пьяные они были, хулиганье городское! – Старший егерь приправил свои слова длинным ругательством. – Или обкуренные. Могли запросто убить нас да и закопать поглубже между елок. И никто бы не нашел!

Пьяный румянец схлынул с Ванькиного лица, на носу и щеках ярко проступили веснушки.

– Испугал ты их, дядя Макар! Они небось подумали, кабан через кусты ломится или медведь. Вот и начали палить без разбору.

Егерь с сочувствием посмотрел на молодого напарника. Зря мог жизни лишиться парнишка. Жалко. Это его вина, опытного, закаленного годами опасной работы мужика.

– Забыл я об осторожности, браток, прости. Знал ведь, что от этих пришлых молодчиков любой пакости ожидать можно. Хотел врасплох застать, думал, зверя какого подстрелили, жарить собираются. Напугал, конечно. А они возьми и дай по зарослям из автомата! В рубашке ты родился. Давай еще по одной?

Старший егерь пьянел медленно. Успевал думу думать. Там, где шли кровавые бои, осталось без счета павших воинов – наших, немецких, – и каким-то образом хранили эти места предсмертные чувства и переживания тех людей, их последнее отчаяние и боль. Последний страх… Их ненависть друг к другу, злой судьбе, ужас перед надвигающейся тьмой небытия.

– Или не тьмой вовсе… – пробормотал он.

– Что ты говоришь, дядя Макар?

– Много трупов в земле – плохо. Где шла схватка не на жизнь, а на смерть, на психику давит что-то! Человек должен умирать от старости, мирно, в своей постели, в окружении плачущих детей и внуков, видя в них свое продолжение. А где его зверски убивали, где рвали на куски его плоть, где все пропитано его молодой кровью… там плохо. Понимаешь? Там и с живыми начинает твориться неладное. Я давно заметил – лучше те места стороной обходить. Думаешь, чего эти «искатели» взбесились и начали из автомата палить? Неспроста они так струхнули, ох, неспроста…

– Неужели ты веришь в привидения? – недоверчиво спросил Ванька.

Сам он хоть и не считал себя трусом, но кладбищ не любил и старался без необходимости там не бывать. А тут, получается, ходишь по лесу, и под ногами – сплошь братские могилы, в которых смерть примирила бывших заклятых врагов. Примирила ли?

Хмель развязал парню язык.

– Слышь, дядя Макар… а может, они, того… до сих пор между собой дерутся? Воюют то есть? – запинаясь, вымолвил он. – Наши с немцами!

– Может, и так. В старину люди говаривали, что, пока не похоронен с честью последний солдат, война не окончена. А здесь погибшие на поле брани так и лежат, где кого лютая смерть застала. Не по-божески это.

– Раз не по-божески, значит, дьявол балует, – с несвойственной ему серьезностью рассудил молодой егерь. – Народ на лихое дело подбивает. Потому они и хватаются за оружие, звереют, а отчего, не ведают.

– Слухи ходят, будто бы здешние места облюбовал бог войны. То ли славянский, то ли германский. Видали его!

– Кто?

– Рыбаки, – понизил голос Макар. – Они на болотном озере рыбу ловили, а тут глядь – лодка без весел, плывет себе, а в ней Он и стоит: черный, страшный, будто монах.

– Почему м-монах?

– Ну… в рясе, в колпаке. Они присмотрелись, а колпак-то все лицо закрывает, только прорези для глаз. И оттуда молнии вылетают! – старший егерь перешел на шепот. – Тогда они и догадались, что встретился им сам грозный бог войны.

– Прямо молнии! – недоверчиво усмехнулся Ванька. – Небось пьяные были те рыбачки. После трех стаканов и не такое померещится.

– Не без этого. У страха глаза велики. Да и выпили рыбаки немало. А кто из нашенских не пьет? Вот и мы с тобой не чаи гоняем.

От таких речей парень аж протрезвел.

– Откуда здешним рыбакам про бога войны известно? – спросил он. – Тем более германского. Они сроду книжек не читали. И образование у них восемь классов от силы.

– Сейчас в каждой избе, где есть электричество, телик имеется, – возразил Макар. – А сколько сюда городских ездить повадилось! То там палатка, то тут… Рыбу ловят на наших речках, дичь стреляют. Оружие откапывают, вещи разные с мертвецов снимают. Кто по заброшенным обителям взялся бродить, грехи замаливать. Будто в городах храмов нету! И общаются приезжие, между прочим, с местными аборигенами, всякую всячину им рассказывают.

Ванька взъерошил свой чуб, крякнул.

– Вон какие дела творятся… – пробормотал он. – Бог войны, значит… Или сам сатана? Тьфу, тьфу! – суеверно сплюнул он, перекрестился на иконы. – Может, поэтому и нас нечистый попутал?

Старший егерь поднял вверх заскорузлый палец, погрозил:

– Ты молчи, сынок! Молчи. Не надо было нам тех проклятых денег брать, да что сделано, то сделано. Лишь бы остальные охотнички рты не открывали. Не должны, по идее, все мы одной веревочкой повязаны. Я бы нипочем закон не нарушил, но бедность одолела. Домик наш подправить бы не мешало, крыша-то протекает в сильные дожди! Лыжи новые купить пора. От нужды против совести поступил.

– Я понимаю… – смутился парень.

– Ничего ты не понимаешь, – обиделся Макар. – Думаешь, я себя не казню за ту охоту? Добром она не кончилась. Мне те трое ночами снятся… особенно тот… – Он споткнулся на полуслове, приложил палец к губам. – Тс-с-с… больше ни звука. Не было ничего! Не было. И баста!

– Не было, – эхом отозвался Ванька.

– Давай еще по одной.

Он разлил по стаканам оставшуюся водку, выпил одним глотком. Лампадка под образами чадила, чадила, пока не погасла.

– Дурная примета, – выдохнул старший егерь, опуская голову на руки. – К худу, к беде…

* * *

В Санкт-Петербург Астра и Матвей поехали на машине.

Новенький «Фольксваген Пассат» резво катил по влажному от утренней росы шоссе. Сочные, яркие краски мая радовали глаз. Все цвело, благоухало, сияло, дышало свежестью. На обочинах стояли лужи от ночного дождя.

– Куда, по-твоему, делся Влад Неверов? – спросила Астра, когда они остановились перекусить в маленьком придорожном кафе.

– М-м-м… – глубокомысленно хмыкнул Карелин, изучая меню. – Да куда угодно! Мог сбежать, прихватив с собой крупную сумму из сейфа компании. Мог накрутить с финансами, запутать счета и скрыться, опасаясь расплаты. Мог обмануть соучастников, и те объявили на него охоту. Мог стать жертвой криминальных разборок: случайно угодить «под раздачу». Мог в аварию попасть, в конце концов…

– Я не уверена, что Куприянова была со мной абсолютно искренна.

– Зачем же взялась помогать ей?

– Понимаешь, ее проблема чем-то напомнила мне мои собственные переживания. У меня тоже был жених, который работал ведущим менеджером у моего отца, ухаживал за мной, клялся в любви до гроба. А потом выяснилось, что он крутит роман с моей лучшей подругой! У меня под носом!

– При чем тут твоя история? Нельзя личное смешивать с профессиональным, – назидательно произнес Матвей. – Впрочем, ты же сыщик-любитель. Значит, можешь играть без правил.

– Вот именно. Знаешь, этот Неверов похож на секретного агента. Никого близко не подпускает, ни с кем не откровенничает, не имеет никакого хобби. Кстати, у него отец эмигрировал в США. Может, сына завербовали и он действует заодно с папашей? Экономический шпионаж, например. «Куприянов и партнеры» вполне может представлять интерес для иностранных разведок.

Карелин молча поднял брови и невозмутимо осведомился:

– Тебе что заказывать? Суп харчо или борщ?

– Харчо с бараниной?

Он подозвал официантку и уточнил, какое мясо положили в суп.

– Телятину, – вяло буркнула девушка. – Нести?

Они сделали заказ, и Астра, постукивая от нетерпения носком туфли по полу, вернулась к волнующей теме:

– Ты не веришь в версию с разведкой?

– Не смеши! Джеймс Бонд московского разлива – это слишком.

Его скептическая реплика не смутила Астру. Она достала из сумочки фото и протянула Матвею.

– Посмотри, как он выглядит. Мне Леда дала. Хорош? Чем не Бонд?

– Ну… ничего парень, – снисходительно кивнул Карелин. – Спортивного телосложения, лицо как с рекламы геля для бритья. Похож на альфонса, жиголо или… брачного афериста.

– А по-моему, красивый молодой человек. Почему сразу жиголо, аферист?

Официантка принесла харчо, салат и картофель с тефтелями.

– Вкусно! – удивился Матвей, принявшись за еду.

Астра последовала его примеру, но отложила ложку. Тревожные мысли не давали ей покоя.

– С чего мы начнем поиски? – спросила она. – С офиса? Или с автомобиля? Неверов поехал в Питер на джипе. Машина большая. Где-то же она находится?

Матвей не разделял ее энтузиазма.

– Если в каком-нибудь гараже – гиблое дело, – скривился он. – И вообще, с чего ты взяла, что Неверов еще в Санкт-Петербурге? Может, его давно и след простыл.

Астра насупилась. Ее надежды на скорую развязку таяли, как дым.

– Зато погуляем по Летнему саду, – понуро пробормотала она.

– Ешь суп, остынет. И поторопись, нам еще ехать и ехать.

После еды Астру разморило, она задремала. Просыпаясь, она взглядывала в окно. Не потянулись ли вдоль дороги окраины великого города?

Петербург встретил ветром, рваными облаками, мокрыми от мороси каменными лабиринтами улиц. Сумерки?

– Наверное, так выглядел Рим в ненастную погоду, – проснувшись, заявила Астра.

– Рим – в Италии. Там другие краски – синева, золото, розоватый блеск мраморов. А здесь – «достоевщина»! Сырость, гнилой туман, гранит и грязная вода в каналах.

– Ты не любишь Питер?

– Я не люблю пустую трату времени. Где мы остановимся, кстати?

Компания «Юстина», которую возглавлял отец Астры, тоже имела свое представительство в городе на Неве. И небольшую служебную квартиру рядом – на случай длительного пребывания московских сотрудников в Северной столице. В данный момент квартира пустовала, и господин Ельцов дал дочери ключи.

– Так мы не в гостиницу? – обрадовался Матвей. – Не терплю гостиниц. Что же ты сразу не сказала?

– Ты не спрашивал.

Его настроение улучшилось. Особенно когда он увидел «казенные апартаменты» – две тщательно прибранные комнаты, уютную кухню и комфортабельный санузел. Хорошая мебель, плитка, паркет, холодильник, телевизор, микроволновка. В шкафу – стопки чистого белья, полотенца; в баре – выпивка на выбор.

– Ого! Твой родитель заботится о своих кадрах.

– В любом бизнесе все от людей зависит. Специалистов нужно ценить и уважать, – подражая интонациям и голосу отца, произнесла Астра.

– Мудро.

– Пожалуй, ты иди в душ, а я продукты разложу.

Как Матвей ни сопротивлялся, Астра захватила с собой целый пакет еды: сыр, ветчину, яйца, овощи, фрукты, сладости, булочки. Она не забыла даже о минеральной воде.

– Там что, магазинов нет? – ворчал он.

– А вдруг у нас не будет времени заскочить в гастроном?

Ее предусмотрительность себя оправдала.

Когда Карелин вышел из ванной, по квартире витал аромат кофе, на сковороде жарилась яичница, а на столе стояла тарелка с приготовленными Астрой бутербродами.

Он подошел и с признательностью прикоснулся губами к ее щеке.

– Выпьем вина?

Они ужинали, как влюбленные. Но спать легли в разных комнатах: она – в спальне, он – в гостиной на диване.

– Что за черт? – корил себя за нерешительность Матвей, ворочаясь без сна. – Неужели я ее побаиваюсь?

До него доносилось тихое дыхание Астры, тиканье настенных часов и завывание ветра за приоткрытой створкой окна. Проклиная себя за непорядочность, однако не в силах совладать с болезненным любопытством, Матвей бесшумно встал, на цыпочках подкрался к ее дорожной сумке и заглянул внутрь. Так и есть! Зеркало Астра рискнула взять с собой. Бережно завернутое в кусок бархата, оно лежало между вещами. Тут же находился и сухой корешок – Альраун.

– Чертовщина… – прошептал молодой человек, вздыхая.

Глава 7

Новгородская область. Заброшенная деревня Камка

«Монашка» уже больше десяти лет жила в старой избе на краю пустой деревни. Собственно, несколько домов-развалюх, брошенных хозяевами, и деревней-то назвать нельзя. Раньше здесь была деревянная церковка – сгорела. Узкоколейку, соединявшую Камку с другими населенными пунктами, разобрали на металлолом. Горстка жителей перебралась в соседнюю Шубинку. Остались две пожилых сестры-праведницы, которые нипочем не соглашались покидать свою «обитель», как нарекли они домик, где до пожара проживали дьякон и молодая послушница Филофея.

Эта крошечная религиозная община объединяла людей, добровольно давших обет вести жизнь аскетическую, посвященную служению Господу и обездоленным чадам его. Дабы обрести высшей милостью покой, как земной, так и небесный.

Сестры Василиса и Улита обращены были в «истинную веру» старцем Авксентием, проповедовавшим пустынножительство, отрешение от любых благ для себя и заботу о ближних, нуждающихся в утешении. Потом к ним прибилась Филофея, странствующая в поисках обретения духовной чистоты и райской благодати. Бескорыстную помощь старцу и сестрам она сочла послушанием, назначенным ей свыше, которое искупит все ее грехи, вольные и невольные.

Живя в миру, Филофея не отличалась особой набожностью, но постоянно испытывала странную, неодолимую тягу к монашеству, святым образам, молитвам, гулкой тишине соборов, лампадам, суровой простоте келий, ладанному дыму и прочим непонятным порой для нее вещам. От слов стихарь, клирос, епитрахиль, рипида, амвон, епитимья, схима и прочих таких же непривычных для ушей и уст обычного человека у нее мурашки шли по коже, а сердце сладко и грустно сжималось.

Не раз, не два подумывала она о том, чтобы уйти в монастырь, говорила о своем желании родителям, но не получала поддержки. Мать и отец решительно противились, даже обвиняли ее в неблагодарности и эгоизме. Из любви к ним Филофея, которая от рождения носила имя Таисия, медлила, откладывала со дня на день желанный шаг.

– Пойми, девочка, что ты заживо похоронишь себя, – сокрушалась мать. – Откажешься от всех радостей жизни, от женского счастья, наконец. Любовь, брак и дети станут для тебя невозможными! Ты еще слишком молода, чтобы оценить все то, чего лишишься, приняв постриг. Что ты видела? Детство, школьную скамью, учебники, контрольные… Скоро выпускной бал, поступление в институт. Перед тобой раскроются все двери. У тебя все только начинается! Ты целовалась хотя бы с одним мальчиком?

– Нет, – опускала глаза Таисия. – Мне нельзя. Я должна готовить себя к иной стезе.

Она старалась во всем угождать матери и особенно отцу. Он был единственным мужчиной, которому она дарила любовь. Дочерняя преданность Таисии не знала границ, и когда понадобилась жертва, девушка принесла ее, не задумываясь. Родителей не выбирают, их следует почитать таких, каких дал Бог. А на ее мать и отца грех было жаловаться. Таисия сумела избавить их от незаслуженных страданий.

О замужестве она не помышляла и с самого детства знала, что «чаша сия минует ее». Правильно говорят мудрые люди: «Не зарекайся!»

Посещая одну за другой действующие обители, Таисия убедилась, что кое в чем родители правы. Монастырское житье-бытье пришлось ей не по вкусу. Много там обнаружилось такого, что оттолкнуло юную праведницу; во многом чувствовались нарочитость и фальшь. Она подумывала о каком-то своем, подвижническом пути и даже временами об отшельничестве.

Одержимость этими идеями, абсолютно не свойственная ни образу жизни ее семьи, ни среде, в которой она вращалась, ни принципам, принятым у окружающих, вызывала у родителей сомнения в здравости ее рассудка.

Отец предлагал обратиться к помощи медицины и как-то привез домой светило психиатрии. Доктор закрылся с девушкой в отдельной комнате, битый час пытался обнаружить в ее поведении и речах признаки душевной болезни и вынужден был развести руками.

– Ваша дочь э-э… весьма… эксцентричная особа, – сказал он матери и отцу, в лихорадочном беспокойстве ожидавшим вердикта. – Но она, несомненно, здорова. Ее внутреннему равновесию можно позавидовать. Ее идеи, взгляды и рассуждения э-э… довольно своеобразны. Однако это скорее относится к особенностям ее натуры, нежели к патологическим отклонениям. Лекарства ей не нужны!

Доктор, которого Таисия до сих пор вспоминала с благодарностью, реабилитировал ее мировоззрение. А то она уж сама испугалась, что с ней не все в порядке.

Родителям все-таки пришлось отпустить ее, не в монастырь, разумеется, – потому как девушка еще не определилась в выборе формы и способа богоугодного служения, – а в странствия по белу свету. На поиски истины и гармонии.

– Это причуда современной молодежи, – сетовала мать. – Всем-то они недовольны, всюду видят изъяны и пороки. Отсюда и пьянство, и повальное увлечение наркотиками, и секты разные. Недаром Ленин считал религию опиумом для народа!

– Вторая волна, – поддакивал ей отец. – Новые хиппи. Что ж, этим надо переболеть. Это пройдет.

Так или иначе, после окончания школы Таисия покинула родное гнездо. Она надеялась, ее уход всем принесет облегчение.

– Обещай мне, что не станешь монахиней до тех пор, пока мирские соблазны не потеряют для тебя окончательно и бесповоротно всю свою привлекательность! – потребовал отец. – Пока не будешь уверена, что стены монастырской кельи тебе милее всего на свете.

И она, как любящая дочь, поклялась ему в этом. Может, благодаря данному обещанию она не затворилась в какой-нибудь обители, а, прослышав о старце Авксентии, отыскала его, исповедалась, испросила милости остаться и помогать ему исцелять больных.

Пустынножитель сначала долго изучал ее проницательным и одновременно смиренным взглядом, а после, удовлетворившись увиденным и горячей исповедью, позволил девушке остаться и поселиться в его избе.

– Не я исцеляю, а Господь, – изрек он. – Ему помощь не нужна. Но страждущие нуждаются в заботе и милосердии. А я уже слишком стар, не всегда могу печь растопить, воды нагреть, в горнице прибраться.

Он лукавил. Сестры Василиса и Улита превосходно управлялись с нехитрым хозяйством. Но молодая странница пришлась ему по душе. Его служение скоро закончится, сестры тоже в преклонном возрасте. Кому он передаст свой опыт и мудрость? Опустеет Камка, канет в небытие.

Еще одно обстоятельство лишало покоя преподобного Авксентия: не все он завершил, не все предназначенное исполнил.

– Как тебя зовут, дитя? – ласково спросил он странницу.

– Филофея…

– Это имя тебе не родители дали.

– Я сама его взяла!

Долго молчал старец, закрыв глаза и погрузившись в себя. «Не уснул ли?» – подумала Таисия.

– Слыхивал я о монахине Филофее, – сказал вдруг Авксентий. – Была такая в Дамиановой пустыни.

И все. Как в рот воды набрал.

С того времени немало воды утекло. Старца Господь призвал к себе три года назад. Женщины осиротели. Боязно стало им жить в Камке, тревожно. Сестра Василиса прошлой зимой тяжело захворала, Улита с молодой послушницей ходили за ней, молились, просили у Всевышнего выздоровления. Василиса выжила, но стала очень слабой, страдала одышкой и кашлем.

В Камку перестали ездить больные. Их и раньше было немного – бездорожье и болота делали путь в заброшенную деревню слишком трудным. Единицы отваживались пускаться в рискованное путешествие. Местные жители знали о чудотворной иконе, оставшейся после старца, верили в ее целительную силу и, кто мог, добирались до Камки пешком. Но и эти появлялись все реже. Без Авксентия жизнь в деревне угасала.

Последний год принес неожиданное оживление: в Камку заглядывали то охотники, то городские искатели приключений, то «черные археологи», которые копали на местах бывших сражений. Они заглядывались на сестру Филофею, предлагали кто дров нарубить, кто избенку починить, кто продуктов привезти.

Красивые, сильные мужчины смущали послушницу своим вниманием. Особенно один…