Наталья Семёнова
Застывшие доли секунды

Наконец, уговаривая и подгоняя палками, ее вывели на улицу. Сколько раз, глядя из-за забора, она мечтала оказаться здесь! Повернувшись, она увидела девчонок: они сгрудились в загоне, смотрели на нее и мычали, что все, наверное, будет хорошо и бояться не нужно. Чернушка не могла ничего ответить, мешала петля на морде. Телятница стояла вдалеке и грустно смотрела на нее. Потом Чернушка увидела, как она загнала всех телочек внутрь, в стойло.

Один их мужчин подошел к ней очень близко. От неожиданности она рванулась в сторону, и почувствовала сильную боль в горле. Ноги перестали ее слушаться. Снежная дорога и деревья закружились перед глазами. Где-то вдалеке она слышала мычание девчонок. Чернушка вдруг увидела себя маленькой телочкой: она шла, спотыкаясь, по коровнику, вслед за манившей ее дояркой, и вдруг в стойле увидела свою красивую маму с короной рогов на голове. Мама улыбнулась Его улыбкой и ласково позвала ее за собой. Они пошли вместе по снежной дороге, навстречу теплому и доброму солнцу, так похожему на Его глаза.

Алые капли крови беспокойно мерцали на белом снегу. Черная корова билась в судорогах. Трактором ее оттащили в сторону, и мужики буднично начали разделывать тушу. Нужно было успеть до обеда привезти мясо в колхозную столовую…

Глава 2. Одиночество старого дома

Старому дому было холодно. Ветер свободно гулял по нему, оставляя за собой россыпи нетающих снежинок. Затворить покосившуюся дверь было некому.

Люди покинули его много лет назад. Сначала дом ждал, что старые хозяева вернутся, или, может быть, придут новые. Шли недели, месяцы, ветра сменялись дождями, разные люди приходили смотреть дом – и уезжали. Дом оставался один.

Со временем его крепкие когда-то двери перекосились. Низкая притолока просела еще ниже. Наглые мыши прогрызали дыры в стенах. Оставшаяся мебель старела и жалобно трещала, рассыхаясь. Уже никому не была нужна лесенка на некогда теплые полати облупившейся печки. Зимой через щели в дом пролезал холодный ветер и промораживал старые стены насквозь. Весной и осенью бревна и доски набухали от дождей. И только под летним солнышком старый дом мог «погреть косточки», летом возвращалась надежда на то, что когда-нибудь он снова услышит детский смех.

Иногда в дом забегали собаки и кошки. Птички, залетая, не задерживались долго: кушать в доме давно было нечего. Бывало, что в нем ночевали люди, они забирали оставшиеся вещи, разбирали крышу и стены, унося с собой доски. Дому было все равно: пусть делают, что хотят. Он впал в дремотное оцепенение, позволив жизни пролетать мимо, не задевая его. Дом не мог ничего изменить. И он стоял в стороне от бытия, сонно наблюдая за сменой восходов и закатов над расположенным недалеко прудом.

В этом тягучем бесконечном сне дом всегда видел прежнюю жизнь. Вот молодая женщина с веселыми глазами достает из беленой крепкой печки румяный пирог, а в сверкающие чистотой окна заглядывает солнышко. Вот мужчина заводит скотину в просторный сарай, а потом колет во дворе дрова. Вот они вместе привозят детскую кроватку-колыбельку, женщина вечерами качает в ней малыша, напевая песенку и прядя пряжу. Вот, уходя навсегда, люди растерянно оглядываются на дом, сомневаясь, а нужно ли уходить. Все прошло. Долгая жизнь дома заканчивалась. Ему некому было больше служить. В нем уже никто не нуждался.

Я возила детей на санках к деревенскому пруду. И, проезжая мимо этого дома, решила посмотреть, не осталась ли там какая-нибудь конура. Брошенные дома чем-то притягивают, наверное, этим своим ожиданием хозяев, желанием быть нужным хоть кому-нибудь. В них хочется зайти. Вот я и зашла.