bannerbannerbanner
Жена иллюзиониста

Наталья Орбенина
Жена иллюзиониста

Полная версия

Глава 5

Маша долго читала в своей комнате книгу популярного романиста Извекова, по которому сходил с ума весь Петербург. Потом прикорнула и проснулась от звуков голосов. Она узнала их: разговаривали мать и баронесса. Аглая Францевна в их доме? Девушка вскочила и хотела уже было выйти к гостье, как вдруг остановилась. К чему? Опять визиты, развлечения, поездки… Отказаться неудобно, а так можно сказаться больной. Но очень хочется выйти, ведь такая тоска сидеть целыми днями дома и ждать весточки от Михаила!

Девушка вздохнула и остановилась посреди комнаты, так и не дойдя до двери. Нет, нет, она решила, что более не позволит себе ничего предосудительного. А то ведь в вихре этих развлечений в ее сознании даже промелькнула мысль: не слишком ли она идеализирует своего возлюбленного, так ли он хорош, как она представляет себе? Маша испугалась, прогнала подлую мыслишку прочь и твердо решила до возвращения Колова из дому не выходить, приглашений не принимать.

Дождавшись, пока стихнут голоса и хлопнет дверь, Маша подошла к окну. Нарядная коляска, важный кучер. Да, так и есть, баронесса собственной персоной, одна, без сына, стало быть, тот еще болен. И, пожалуй, нет ничего удивительного в том, что госпожа Корхонэн навестила приятельницу! Девушка поспешно направилась в гостиную, поправляя на ходу прическу. Гостиная встретила ее пустотой, хотя казалось, что Елизавета Дмитриевна сию минуту была тут, даже тяжелая портьера, закрывавшая дверной проем, еще колыхалась. Девушка обошла стол и только тогда увидела сложенную газету, лежащую на скатерти. Она присела и, бесцельно подвинув к себе газету, пробежала глазами несколько строк. Городские новости девушку не интересовали, она уже собиралась отложить неинтересное чтение, как внезапно наткнулась на знакомую фамилию. Сердце затрепетало.

«Трагическое событие в Балтийском море. Из Главного морского штаба передают… Броненосец „Князь Пожарский“… Сильнейший ураган и невиданный в наших широтах шторм… Шлюпочные учения матросов и нижних чинов в финских шхерах… Гибель русских моряков… Список погибших… Владимирский… Ишков… Карев… Колов…»

Рука еще цеплялась за край стола, а тело уже обмякло. Елизавета Дмитриевна едва успела подхватить дочь, но не удержала. На ее крик примчалась испуганная прислуга, Машу кое-как донесли до кровати.

Снова ужасное лицо плавает в каком-то месиве, тонет, выныривает, приближается, исчезает. Из грязно-коричневых клубов появляется когтистая лапа, покрытая клочковатой шерстью, и тянется к лицу. Вот кривые когти, омерзительно шевелясь, приближаются, скользят вниз и прикасаются к шее, груди, впиваются в кожу. Страшная боль пронзает тело.

Маша закричала и открыла глаза, но крик не стих, а перешел в протяжный стон, так как страшное видение не отступило. И боль не пригрезилась, она рвала душу на части, не давала дышать. Миша погиб! Она веселилась, а в это время шторм разметал по волнам шлюпки и принес смерть! Она хорошо помнила, как выл этот гибельный ветер за окном несколько дней назад, дождь лил стеной, а поутру в газетах сообщили, сколько в городе повалено деревьев, сорвано крыш с домов и сараев. Они-то вместе с маменькой расстраивались, что разлетелась крыша дровяного сарая! Вот как карает Господь! Она нарушила обет верности, Бог отнял у нее любовь и счастье! Ей незачем жить.

Маша отчаянно рыдала. Лицо ее опухло, покраснело, глаза заплыли, губы были искусаны до крови. Елизавета Дмитриевна, осунувшаяся, потерянная, металась около постели дочери, боясь оставить ее хоть на миг, справедливо полагая, что та в порыве неутешного горя может наложить на себя руки. Горничную срочно направили к баронессе, что вызвало недоумение прислуги: отчего барыня не посылает за доктором?

Маша сквозь слезы видела, как баронесса и мать тревожно о чем-то шептались, как на столике появились какие-то склянки. После ухода госпожи Корхонэн мать трясущимися руками отмерила по каплям принесенное баронессой снадобье и дала дочери выпить. Маша хотела оттолкнуть чашку, но рука только безвольно шевельнулась. Елизавета Дмитриевна почти насильно заставила ее сделать несколько глотков. Через некоторое время девушка почувствовала, что непосильная душевная боль, железной хваткой державшая ее сердце, вроде бы отступила. Тяжелая, свинцовая дремота стала одолевать Машу, заплаканные глаза закрылись сами собой. Последнее, что она запомнила, – как Елизавета Дмитриевна с несчастным видом шептала что-то о прощении, но девушка не уразумела, что мать имела в виду.

Очнувшись после долгого сна, Маша не могла понять, который час и что с ней произошло. О своей потере она вспомнила гораздо позже, а когда вспомнила, то боль уже была не столь нестерпимой, как в первую минуту. Несчастная лежала и смотрела в потолок, уже не помышляя о собственной смерти, теперь она пыталась представить, как ей жить без Михаила, без его любви, как она будет жить одна. Тихо, почти крадучись, вошла мать.

– Слава богу, ты проснулась! – со слезой в голосе произнесла Стрельникова и перекрестилась.

Девушка посмотрела на мать отсутствующим взором и поморщилась, пытаясь что-то уяснить для себя.

– Я долго спала?

– Два дня кряду!

– Что ж, теперь вся моя жизнь – сон. Миши больше нет, нет смысла, нет любви, нет надежд! – И она снова уставилась в потолок.

– Не смей так говорить! – вдруг неожиданно громко и зло вскричала Елизавета Дмитриевна. – С чего это ты себя хоронишь? Ведь он не муж тебе, ты еще очень молода, перед тобой вся жизнь!

– Мама, я знаю, ты не очень радовалась моему выбору, но только сейчас не надо об этом! Грех так говорить, когда смерть унесла мою радость, мою любовь! – Она всхлипнула, но слезы как будто иссякли.

– Бог с тобой, Мишеньке светлая память! Царствие Небесное! Я же о тебе переживаю, ведь ты у меня единственная, ненаглядная девочка. Сердце разрывается, глядя на твои страдания. Машенька, ангел мой, горе твое ужасно, но время все лечит. Посмотри на меня, ведь я пережила смерть мужа. И живу! Потому что у меня есть ты, живу для тебя! А ты еще будешь счастлива, поверь! Конечно, сейчас мои слова кажутся тебе кощунственными, но пройдет время, и боль притупится, ты поймешь, что я была права. Главное, не впадай в грех тоски и уныния, не убивай меня своим отчаянием, родная!

Стрельникова присела на край постели и погладила дочь по голове. Девушка уткнулась матери в грудь и тихо заплакала, но это уже был знак смирения с ужасной судьбой, покорности, приятия печальных перемен.

Через два дня Маша уже смогла встать, хотя чувствовала сильную слабость. Слегка кружилась голова, сохло во рту, мать постоянно приносила ей воды, морса, чаю и щедро капала туда из флакончика, привезенного баронессой. Маша не сразу обратила внимание на этот флакончик, а когда спросила у матери, что это за снадобье, его уже осталось чуть-чуть на донышке.

– Ах, дитя! Это успокоительный настой целебных трав. Аглая Францевна, услышав про нашу беду, сразу же привезла его для тебя. И, слава богу я сама вижу, как тебе от него легче на душе сделалось!

И вправду, Маша обратила внимание, что после чудесных капель ее горе как будто отступало. Нет, ощущение потери осталось, но уходила непреодолимая тоска, безутешное страдание сменялось светлой мягкой печалью.

Как-то Маша вдруг потребовала от матери злополучную газету.

– Нет, – твердо воспротивилась та, – я не дам тебе! Ты будешь читать и снова, как в первый миг, переживать и отчаиваться! Ты и так едва жива, посмотри на себя, краше в гроб кладут!

– Мне не для кого теперь красоваться! – Девушка глянула на себя в зеркало. Мать права, это ужасное, незнакомое, измученное отражение – не она. Впрочем, ей все равно. Из дому ей незачем выходить, только разве что…

– Мама, ты ходила в эти дни к Коловым, пока я в беспамятстве лежала?

– Скажешь тоже! Как бы я тебя одну оставила! – Мать нарочито сердито засопела.

– Как! Ты не сходила к ним! Не высказала нашего горя, не сообщила, что я не могу прийти к ним, оттого что силы меня оставили! Боже! Мама! Как ты могла! Ведь они невесть что обо мне думают! Невеста погибшего сына – не пришла разделить с ними общей беды!

– Не до тебя им! – сердито отмахнулась Елизавета Дмитриевна. – Придешь, а они скажут: вот, накаркала! Все страдала да тосковала, вот оно так и вышло!

Но девушка уже не слушала. Она поспешно направилась к себе и стала собираться. Надела темное платье.

– Мама, – с укором продолжала Маша, – надобно платье отдать перекрасить в черный цвет, ведь мне не в чем выйти, траурного нет!

– Тебе вовсе незачем носить траур, ты не вдова!

Маша с изумлением воззрилась на Елизавету Дмитриевну. Она и помыслить не могла, что ее кроткая любящая мать, с которой они жили в совершенном согласии, в такой ужасный момент вдруг резко возразит ей!

– Маменька, позвольте мне самой решать, как мне поступить! – твердо произнесла дочь.

Маша вышла на набережную. Она шла с трудом, голова кружилась, тротуар наплывал, лица прохожих сливались в одно безликое пятно. Было тепло, но ее слегка знобило. Как назло, не попадалось ни одного извозчика. С трудом переставляя ноги, она брела к знакомому дому на Дровяном переулке. Как она войдет, что скажет, как встретят ее? Она с ужасом представила отчаяние, но теперь не только свое, с которым она уже смирилась, но и всех Кодовых, потерявших кормильца, любимого старшего сына, надежду и опору семьи. Как они теперь будут жить? Влачить еще более жалкое существование? Младшим братьям уж точно придется распроститься с гимназией и поступить куда-нибудь работать.

И вдруг она услышала их голоса. По противоположной стороне улицы шла Евдокия Осиповна с мальчиками. Она была в ярком платье, маленькой выцветшей шляпке, румяная и веселая. Мальчики, по обыкновению, скакали вокруг матери, треща без умолку. Все трое громко смеялись, на их лицах не было и следов пережитого несчастья. Маша остолбенела. Какой ужас! Они ничего не знают! Морское ведомство им ничего еще не сообщило! Ей придется выступить в роли гонца, принесшего дурную весть! У девушки подкосились ноги. Она явственно представила себе, что скажет ей Евдокия Осиповна, узнав, что сын погиб. Именно из ее, Машиных, уст ей будет особенно тяжело узнать это! Нет, она не сможет этого сделать! Но как поступить? Убежать, скрыться и прийти уже потом, позже, когда…

 

Гогочущая троица надвигалась. Еще миг, и они увидят ее, в темном платье, печальную, начнутся расспросы, потом крик, вопли! Нет, немыслимо, невыносимо! И в это мгновение коляска поравнялась с девушкой и на какое-то время скрыла ее от Кодовых. Маша ускорила шаг, чтобы идти вровень с коляской.

– Мария Ильинична! – раздался рядом певучий голос баронессы Корхонэн. – Вы куда-то спешите? Позвольте предложить вас подвезти!

Коляска остановилась, и рука в шелковой перчатке протянулась к девушке. Маша замерла от неожиданности, а потом шагнула на ступеньку. Дверца захлопнулась, словно птичья клетка. Коляска быстро покатила вдоль канала, а веселое семейство, перейдя дорогу, продолжило свой путь там, где только что шла Маша.

Глава 6

– Вы, милая, совсем с лица спали, – с сожалением произнесла Аглая Францевна, бросив на девушку быстрый оценивающий взгляд. – Так нельзя, дружок, вы уморите себя!

– Мне теперь все равно, – уныло ответила Маша.

– Простите, мои слова могут показаться вам неуместным морализаторством, но ведь вы не одна на свете, ваша жизнь тесно связана с жизнью вашей матери, которая души в вас не чает.

– Вот мы с маменькой и будем теперь вдвоем дни коротать. – Маше не хотелось продолжать разговор. Ах, если бы не досадная встреча, она ни за что бы не села в коляску и тем более не стала бы обсуждать с баронессой свое нынешнее положение. И что ей за дело до этого?

– Не знаю, вправе ли я, – мягко продолжала собеседница, делая вид, что не понимает Машиного нежелания быть откровенной, – могу ли я сказать вам теперь?

Девушка насторожилась. Лицо баронессы выражало сомнение и нерешительность.

– Впрочем, я думаю, что поступлю правильно, сказав вам именно теперь. Ваша мать тяжело больна, она нуждается в лечении и отдыхе, ей необходим покой, уход и свежий воздух. Оставаться летом в Петербурге совершенно невозможно, ее легкие в критическом состоянии, и, если не принять спешных мер, все может закончиться трагически, а вы, бедное мое дитя, в одночасье окажетесь не только соломенной вдовой, но и сиротой!

Маша была совершенно сбита с толку.

– Бог мой, с чего вы взяли? Мама никогда ничего мне не говорила, я не замечала никакого серьезного недомогания, она не жаловалась в последнее время.

– Вот именно, в последнее время, а ведь раньше, еще при жизни вашего отца, она сильно хворала, только вы были малы и не понимали, что происходит. А потом, видимо, болезнь отступила, притаилась, да не ушла и грянула именно теперь. Известное дело, пришла беда – отворяй ворота!

– Но откуда это известно вам, если даже мне она ничего не говорила?

– Покуда вы пребывали в беспамятстве, мы провели немало времени. Елизавета Дмитриевна, может, и мне бы ничего не сказала, да только ваше состояние побудило ее признаться мне. Она не знала, где взять деньги на лечение, если вы всерьез разболеетесь, ведь у нее не было нужной суммы, чтобы поехать на воды или вновь пройти полный курс лечения, который в свое время ей так помог. Конечно, нет ничего удивительного, что и теперь ваша мать ничего вам не скажет, до того ли вам?!

– О, нет! – Маша застонала и откинулась на спинку сиденья.

Лошади бежали легкой рысью, коляска мерно покачивалась на хороших английских рессорах. Баронесса жила в столице на широкую ногу. Аглая Францевна внимательно поглядывала на Машу. Несчастная, измученная горем девушка, казалось, зажмурилась, пытаясь по-детски защититься от этого жестокого мира, от судьбы, наносящей безжалостные удары! Наконец веки с усилием разомкнулись.

– Как страшно! Я не переживу еще одной потери! Что теперь делать? Что говорят доктора?

– Только одно! Покинуть город с его грязным пыльным воздухом и отправиться на все лето туда, где сама природа лечит.

– Но куда же нам ехать, если в этом году мы даже дачу не смогли снять?

– Дача – это не выход. Какой прок от жалкого домишки, комнаток, перегороженных дощатыми стенками, убогого неустроенного быта, сырости. Я предлагаю вам поехать с нами на все лето в наше финское имение. Там комфорт, прекрасные условия, вы проведете время среди божественной природы, чистейшего воздуха, вблизи моря. Вероятно, вы знаете, что многие состоятельные люди проводят лето в Финляндии. Там чудесный здоровый климат, способствующий избавлению от многих недугов.

– Как вы добры! – Маша всплеснула руками. – Для мамы это просто спасение!

– Но есть одно обстоятельство, – баронесса сделала паузу, – надобно ехать немедля, наши с сыном дела не требуют отлагательств.

– Но что мне делать? – девушка бессильно уронила руки на колени. – Я должна дождаться похорон Миши, выразить соболезнование Кодовым, а ведь они еще ничего не знают, я не была у них.

– Дитя, – Аглая Францевна слегка приобняла Машу, – у моряков одна могила – море. Вы можете написать им, может быть, для вас это будет проще. Впрочем, я не настаиваю. Завтра же мы с Генрихом уезжаем и, вероятно, очень долго не появимся в столице.

Маша колебалась. Она понимала, что нельзя упустить такой шанс, ведь матери необходимо лечение. Казалось, чего проще, приехать попозже, но где взять деньги на переезд? Что важнее: заботиться о живых или блюсти память мертвых? Однако не повидать Кодовых именно теперь немыслимо, как ей потом смотреть им в глаза? Впрочем, теперь, когда Миши нет, вряд ли они будут видеться!

Маша опустила голову, и баронесса поняла, что девушка приняла трудное для себя решение.

– Я знала, что вы любящая дочь! – с чувством произнесла баронесса. – Уверена, что Елизавета Дмитриевна оценит ваш шаг!

Стрельникова и впрямь обрадовалась, хотя, как показалось Маше, поначалу мать несказанно удивилась, узнав, что уже завтра они едут в Финляндию.

– Мама, почему ты скрывала от меня правду о своем здоровье? – укорила дочь Елизавету Дмитриевну.

– Что толку было говорить тебе о моих недугах, денег на лечение все равно нет! – мать развела руками. – Спасибо баронессе Корхонэн, благодетельнице, без нее совсем бы пропали!

Маша внимательно посмотрела на мать. Что-то неискреннее промелькнуло в последних словах и взгляде Стрельниковой, но Маша не могла понять что. Елизавета Дмитриевна, как ей показалось, даже смутилась и отвела глаза. Наверное, ей неловко принимать помощь от богатой приятельницы, решила дочь.

Как иногда стремительно меняется жизнь. Еще вчера Маша лежала убитая горем, ей не хотелось жить. Тесная квартирка. Семейство Коловых, которое так и не стало ее новой родней. Непроходящее ощущение горя, пустоты бытия. И вдруг шумный и пыльный Петербург остался позади, таможня в Валкеасаари на границе Великого княжества Финляндского обозначила рубеж в жизни Маши Стрельниковой. Боль постепенно утихала, уступая место тихой печали. Родовой дом Корхонэнов был построен еще в Средние века, при шведских рыцарях. Тогда еще Выборгская земля, Терра Вибургенсис, принадлежала Шведскому королевству. На оконечности мызы, глубоко вдающейся в Финский залив, среди огромных сосен, гранитных глыб и скал, белого песка, притаился этот дом. Его мощный фундамент был сооружен из серых неотесанных больших валунов. Высокая двускатная крыша гордо красовалась среди дремучих елей. Само здание много раз перестраивалось и достраивалось в соответствии со вкусами следующих поколений владельцев. Особой архитектурной изысканностью оно не отличалось, но поражало основательностью, мощью. Суровость внешнего облика дома скрашивалась легкой летней верандой, цветными стеклами, оранжереей, наполненной экзотическими растениями. По усадьбе были разбросаны затейливые беседки, скамейки, приземистые хозяйственные постройки. Мыза, врезавшаяся в залив, как бы притягивала россыпь островов. На ближайшем острове, куда был переброшен изогнутый мост, заботливые хозяева высадили плодовые деревья и кусты, которые, несмотря на суровый климат, прижились и понемногу плодоносили.

Комнаты дома были обставлены с большим вкусом и обстоятельностью. Старинная темная мебель, охотничьи трофеи – лосиные головы с ветвистыми рогами и медвежьи шкуры с оскаленными мордами, картины в пудовых рамах, неподъемные бронзовые канделябры, тяжелые бархатные занавеси на окнах и дверных проемах, скрипучие лестницы с отполированными за века перилами, огромные высокие постели с невесомыми перинами, разнообразное столовое серебро, переливающийся хрусталь, немногочисленная вышколенная прислуга, быстро и молча выполнявшая любое приказание, – все это великолепие привело Машу в величайшее замешательство.

В книгах ей приходилось читать о старинных аристократических домах, изысканной роскоши, трепетном сохранении вековых семейных традиций, но она и представить не могла, что ей доведется увидеть это наяву. К своему стыду, она должна была признать, что ей все это ужасно нравилось. Хотя перед отъездом Маша дала себе слово, что будет по-прежнему нести свой крест, отрекаясь от любых развлечений.

– Вас заинтересовали наши фамильные портреты? Тут несколько поколений Корхонэнов! – с гордостью произнесла хозяйка дома. – Этот кисти Финберга, а этот принадлежит самому Экману отцу финской живописи.

Маше ничего не говорили незнакомые финские фамилии, но она вежливо продолжала изучать полотна на стенах. Особенно ей понравился парный портрет высокого молодого мужчины в охотничьем костюме и маленькой невыразимо прелестной женщины в шляпке с пестрым пером. Мужчина был широкоплеч, с резкими чертами лица, сердитым взглядом, а женщина – трепетная, точно птичка, пойманная суровой рукой охотника. Маша пригляделась. Господи, так это же баронесса!

– Да, вы угадали. Это мы с супругом, вскоре после нашей свадьбы. Давно это было!

Маша хотела было спросить о покойном бароне, но хозяйка уже увлекла ее дальше. В доме было множество картин. Восхитительные романтические финские пейзажи Холмберга, сентиментальные идиллические виды братьев фон Райт.

– У вас здесь просто музей! – восхитилась гостья.

– Генрих любит искусство и сам немного занимается живописью.

– Генрих Теодорович рисует?

– Да, немного. Он брал уроки рисования, хотя в основном мой сын – самоучка. Но увлечение живописью – его тайна! Он сам, если захочет, расскажет вам об этом и, быть может, покажет свои работы!

Девушку захватила атмосфера старого дома, затерянного в глуши. Оторванность от большого города, это обступавшее мызу холодное море, голые скалы произвели на нее неизгладимое впечатление. Вокруг простирались глухие леса. Вековые ели, огромные папоротники, валуны, невесть откуда взявшиеся посреди леса, словно их ненароком обронил какой-то гигант.

Хозяева окружили гостей необычайным вниманием. Каждой из них было отведено по отдельной комнате с огромной кроватью и бельем с вышитыми монограммами. Для Елизаветы Дмитриевны раз в неделю специально доставляли из источника минеральную воду, которая, как считалось, прекрасно влияет на ослабленное здоровье. Хозяйка дома каждый день лично приносила в комнаты гостей свежие цветы из оранжереи, а также графины с прохладительными напитками, столь необходимыми в жаркую пору. Маша и мать совершали прогулки и, если позволяла погода, посещали соседние острова. Молодой барон часто сопровождал дам, хотя, по собственному признанию, прогулок не любил. Обычно Генрих сидел на веслах, и всякий раз, когда они находились рядом, Маша чувствовала его нарастающее внутреннее напряжение. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что нравится Корхонэну, но в ее обугленной страданием душе не было места для нового чувства. Не приживется побег на выжженной почве.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru