Наталья Михайловна Аристова
Дом для моей Марты
– Как, разве вам ничего не сказали?! – я повернулся к Марте и проговорил заискивающим тоном, – Пожалуйста, только не беспокойтесь. Пройдите пока, присядьте на скамеечку и, ради бога, не волнуйтесь. Это недоразумение я сейчас быстро улажу.
– Да уж, постарайтесь поскорее, – оскорбленно-ледяным тоном ответила Марта, как принцесса провинившемуся пажу. Уж на что я привык к ее перевоплощениям, но тут слегка обалдел.
Как только Марта чуть отошла, я заговорчески-тихо спросил у швейцара:
– А вы что, ее не сразу узнали? – и тут же возбужденно зашептал, – только пожалуйста, при ней не говорите. Артисты же, знаете, как дети, она потом спать не будет или опять устроит скандал… А нам завтра на съемки улетать, и не дай бог день сорвется… Скажите лучше, что вы глазам не поверили, что это она сама, и вы подумали, что ей опять подражают. Скажете так, ладно?
Швейцар бестолково морщился и молчал.
– Ну вот и договорились, спасибо, – я сделал вид, будто принял его мимику за согласие, – А теперь мы можем пройти или я сначала наверх позвоню, чтобы вам про нее сказало начальство?
Швейцар не проронил ни слова, лишь неопределенно пожал плечами, и через пару секунд мы с Мартой уже одолевали этот рубеж.
– Простите, я вас не сразу узнал, – выходя из остолбенения, неловко попытался он быть адекватным. Я чуть не прыснул, – То есть я конечно узнал, только вы не обижайтесь, но в жизни вы не совсем такая… – Мы уже взбегали по ступеням вверх.
Столы были просто великолепны. Я так говорю не потому, что мы были голодны и вообще в последнее время ели простецкую ерунду, а потому что царившее здесь изобилие вообще выходило за рамки моих представлений о том, как можно обращаться с едой. Среди буквально сотен блюд с закусками там-сям возлежали целиком запеченные поросята, окруженные джунглями салата и завалами разных гарниров. Черная и красная икра были поданы в глубоких салатницах, по размеру напоминавших автомобильные шины. А в центре возвышалась почти двухметровая горка, сложенная из всяких морепродуктов: я опознал в ней крабов, омаров, устриц, креветок и осьминогов, – но были там и другие, мне не известные твари.
Несмотря на изысканную сервировку и расставленные стулья, гости за столами практически не сидели, а передвигались с тарелками и бокалами в руках, как на «фуршете». В специальной нише у правой стены играл небольшой оркестр, и несколько пар вяло кружились в такт. Схватив первые попавшиеся чистые тарелки, мы с Мартой радостно навалили себе всяких ветчин, салатов, оливок, лососины, маринованных овощей, куриных крылышек и еще других разнообразных съедобностей…
– Марта, Марта! – вдруг радостно воскликнула на другом конце зала упитанная шатенка в красном. К нам сразу же повернулись десятки голов
– Марта, иди скорей сюда, – дружно замахала руками стайка ослепительно разряженных девушек. Бросив на меня невиноватый взгляд, Марта поспешила влиться в толпу веселых, кажущихся богатыми и беззаботными коллег. Я остался один и тупо отдался гурманству, с интересом оглядывая зал.
Больше всего меня впечатлили не массивные колонны белого мрамора и даже не позолоченная лепнина на стенах, а изумительная картина, написанная на потолке. Из-за особой ее перспективы создавалось впечатление, что стены вовсе не заканчиваются где им положено, а уходят дальше ввысь, и единственная крыша над ними – голубое с облаками небо. На дорисованных стенах восседали человеческие фигуры, две мужские и две женские – очевидно, богини и боги. Они взирали на царящее внизу торжество неумеренности, мне показалось, со все растущим укором. Вот-вот уже начнут метать в толпу свои молнии…
– Эй, – услышал я вдруг негромкий голос откуда-то снизу из-за спины. Обернувшись, я увидел свою замечательную принцессу-жену.
– Тебе не скучно? – спросила она, – Пойдем потанцуем?
Я замялся:
– Ты же знаешь, я не танцор, ничего не умею.
– Но тут так здорово играет танго, – с просьбой в голосе сказала она.
– Не, танго-то уж точно нет. Сложный это танец.
Марта вдруг весело улыбнулась:
– Ничего, не страшно, главное начать. Пойдем.
И мне вдруг как-то резко расхотелось отказываться. Я торопливо заглотнул последнюю креветку, вытер салфеткой рот и галантно подал руку.
– Кстати, зови меня Кассандрой, – как бы между прочим заметила она и, поймав мой удивленный взгляд, пояснила, – сегодня, на время праздника.
Я усмехнулся:
– Что ж, я в таком случае буду Кассиопей.
Марта-Кассандра без улыбки кивнула и положила руку мне на плечо. Заиграли танго, и я обнял ее за весьма нетонкую талию.
Вскоре оказалось, что танцевать – это сплошное удовольствие. Чутко и женственно-нежно позволяла Марта ее вести, доверчиво и точно слушаясь малейшего моего движения, даже мысли. Как танцуется танго, я быстро понял, ничего сложного. Я просто слушал музыку и иногда делал в такт один или несколько шагов – в какую сторону, неважно. В паузах между шагами я как только не вертел свою милую партнершу: то осторожно пригибал до самого пола, то слегка приподнимал на руки, то просто прижимал к себе, и так мы и стояли. Ее особенно крепкие из-за беременности груди то и дело сладко задевали мой живот, а когда я делал шаг вперед – она иногда будто нарочно потиралась лобком о мое бедро. Лицо ее, впрочем, было спокойно.
– Пошли на балкон, подышим, – в очередную паузу предложила она. Впрочем, как выяснилось, Марта собиралась там вовсе не только дышать. Не успел я опомниться, как ее влажный язычок уже щекотал и поглаживал мои губы, а руки почти воинственно ласкали тело под пиджаком.
Я растерялся. Очарование момента, опасение быть замеченными и сильнейшее возбуждение слились во мне в такую термоядерную смесь, что я уже не мог себя контролировать. Не здесь, надо бы это прекратить, – заставлял я себя решиться, – сейчас, вот еще только одну секундочку… А руки мои уже тем временем сжимали и тискали набухшие и каменно-твердые ее соски, путавшиеся в шикарно сымпровизированном платье.
Марта возбужденно вздохнула и нащупала молнию моих брюк. Остановись, тут больше сотни людей, и все они могут войти сюда, – говорил я себе в отстраненной панике, – сейчас тот самый момент, пока не поздно… Но сделать это я снова не смог. Обезволенный нежными движениями пальчиков, я и сам уже пробирался ладонью по ее бедру и, сдвинув трусики, окунулся в царство тепла и влаги. Наш поцелуй, не прекращавшийся ни на секунду, стал по-настоящему яростным. Боже, эта немыслимая женщина – совсем не моя жена! Неужели это все-таки случится? – испугался я, и в ту же секунду почувствовал не то чтобы приближение, а уже полную неотвратимость оргазма.
Наш сын начал рождаться дождливым майским утром. Что делать, я знал заранее: затопив печку и поставив греться ведро воды, рванул на машине за повивальной бабкой – такой же, наверное, ведьмой, как и Марта, только на два-три поколения старше. Конечно, было бы спокойнее отвезти жену в больницу, как это делают ежедневно тысячи мужей. Но Марте и нашему сыну это, кажется, не подходило.
Я позвонил в звонок; открыла пожилая женщина, одетая в сероватые лохмотья – ну чисто ведьма, не доставало метлы и колпака. Мгновенно сообразив, в чем дело и что от нее требуется, ведьма энергично кивнула головой, и уже через три минуты сидела в моей машине, прижимая к животу очень старый лиловый саквояж. Интересно, что там было внутри: какие-нибудь лягушки, засушенные в полночь, или все-таки медицинские инструменты? У меня дрожали руки, даже когда лежали на руле. Ехали мы молча.
Нашему домику ведьма не удивилась. Войдя и бегло поздоровавшись с Мартой, она вытащила огромный компас и, сверившись, в северном углу повесила какой-то засушенный веник с лиловыми цветочками. Другой похожий веник, с крупными цветами желтого цвета, она, что-то пробормотав, кинула в ведро с водой. Я заволновался.
– Может, все-таки лучше в больницу, малыш? – наплевав на приличия, громко спросил я у Марты.
– Нет, не надо, любимый, все в порядке. Лучше купи мне мороженого, хорошо? Хочу есть, прямо сейчас. Клубничного.
– Ладно, как скажешь. Именно сейчас?
– Пожалуйста, любимый, – лицо ее вдруг исказилось из-за схватки, но она продолжала говорить сквозь стоны, – Ужасно хочу мороженого, без него умру.
– У тебя же до сих пор не было капризов, – удивился я, – хотя беременным вроде положено.
– Ну, надо ж когда-то начинать, – попыталась улыбнуться Марта, и вдруг ее всю перекрючило.
Я вопросительно взглянул на ведьму: из нас троих у нее одной был опыт, хотя и специфический.
– Езжай-езжай, все в порядке, – и она буквально вытолкала меня за дверь. Клубничное мороженое нашлось только в пятом магазине, зато сразу килограммовое ведерко.
Вернувшись, я застал такую картину: Марта, огромным пузом возвышаясь над кроватью, абсолютно обнажена; ведьма, тоже зачем-то сняв с себя одежду, прыгала и вертелась, напевая на какой-то дикий мотив:
Ой ти тЕли-растетЕли-тИтели-титЕли-ТА
Ой тумЕли-растумЕли-тУмели-тумелиТАти-тумелЕти-рАсти-ТА
ТУмели-тумелитЕли-раститЕли-тЕли-ТА
Тут она схватила из ведра свой желтый веник и шустрым движением брызнула на Марту мелкими каплями кипятка. Марта чуть вздрогнула, но лишь повторила: – ТЕли-ТА, – очевидно, таковы были инструкции. Стараясь не обращать внимания на странную процедуру, я боком протиснулся к изголовью кровати и вручил моей Марте ведерко и ложечку. Лицо ее было спокойно – очевидно, в схватках перерыв. Я разулся, залез с ногами на кровать, сел на подушку и положил Мартину голову к себе на колени. Нам сейчас очень хотелось быть вместе. С вожделением, благодарностью и редким для нее аппетитом Марта накинулась на мороженое, не забывая и вовремя подпевать старухе.
Ой тумАли-растумАли-тУмали-тумелимАли-тулимАли-тумалИти-тумалИти-тУми-ТА
Ведьма в меру сил прыгала и извивалась, потрясая седыми лохмами и тощими обвислыми грудями, неожиданно взбрыкивая руками и коленками, вертя сероватыми ягодицами и небольшим животом, украшенным кривым аппендицитным швом, выныривавшим из густой бороды. Энергии в старухе было море, ее шаманский танец, как ни странно, завораживал, а визгливое пение казалось настоящим магическим заклинанием. Забыв обо всем на свете, смотрели мы с Мартой этот удивительный спектакль, по очереди лакомясь мороженным из ведра. То и дело на голый Мартин живот падали почему-то не обжигающие брызги, и тогда мы вдвоем – мне тоже разрешено было участвовать – повторяли последние два-три слога удивительной песни. Иногда мне удавалось предугадать момент перед сигналом, но чаще это происходило неожиданно, и тогда от действия разило волшебством. Наверное, я понимал, что в каком-то смысле мы все трое сейчас сошли с ума, – но нас это не волновало и не беспокоило.
Блаженство продолжалось каждый раз до очередной схватки, которые становились все суровее и дольше, и во время одной из которых ведерко с остатками мороженого нечаянно улетело под кровать. Мартины прекрасные волосы превратились в какие-то сизые водоросли, лицо пошло бордовыми пятнами, губы растрескались. Голова ее металась на моих коленях, я то держал ее за руку, то обнимал за плечи, то поддерживал – больше ничем не мог помочь. Слушая ее стоны и крики, я до полусмерти боялся за нее – каким-то странным, специфическим, не совсем страшным испугом. А ведьма ни на минуту не прекращала свой самозабвенный танец – казалось, то что происходит с Мартой, ее совсем не касается и не интересует.
Лишь через несколько часов, когда, наконец, показалась детская головка и стало ясно, что все страшное позади, старуха вдруг замолкла и быстро оделась в свои тряпки.
– Дай мне большие ножницы, – сухо сказала она, ловко вытащив из Марты ребенка и едва позволив мне на него взглянуть, – а сам пойди погуляй полчасика.
Идти мне было особенно некуда, в голове творилось черт знает что. Слушая первый плач моего сына, я замесил цемент и начал класть кирпичи.
– Нашего сына зовут Илья, – торжественно заявила Марта, когда мы проснулись. Детскую колыбельку, сделанную из старого чемодана, я успел еще вечером подвесить к потолку прямо над кроватью – больше негде. Сейчас я осторожно перебазировал сына к себе на живот и укрыл одеялом. Он не проснулся.
– Хм… Илья… а почему вдруг? – удивился я имени, смутно вспоминая какого-то пророка, – Ну то есть не то чтобы я был против, но…
– Так сказала Азалия, – улыбнулась Марта.
– Азалия?! Вчерашняя ведьма, что ли?
– Ага. Все зовут ее Азалия, а вообще она Анна Михалсон.
Я усмехнулся:
– Впервые встречаю еврейскую шаманку, – Марта, хихикнув, нежно куснула меня в плечо. Мы поцеловались.
– Азалия – это к ней так, прицепилось, – продолжила моя жена, – А про Илью я серьезно. Она сказала, что это единственное имя, с которым ему будет хорошо. Она это видела.
– Марта, – попытался я ее вразумить, – Неужели ты считаешь, что мы обязаны назвать сына так, как привиделось старой колдунье?
– Нет, конечно, – холодновато улыбнулась она, – Но я ведь и сама немного ведьма.
– И что?
– А то. Для человека, животного и корабля имя – это то, как к нему впервые обратились, – объясняла мне Марта, – Когда он рождался, Азалия звала его и обращалась, как к Илье. То есть он УЖЕ Илья, понимаешь? Любое другое имя теперь будет ему чужим, неуютным.
– Ладно, ладно, – я понял, что проще согласиться. В конце концов, разве мать не имеет права назвать сына, как ей вздумается? Я заглянул в физиономию дрыхнущего комочка и прошептал: – Доброе утро, Илья!
Я не совсем уверен, но кажется, он улыбнулся.
– Смотри, какое небо полосатое, – сказал мне четырехлетний Илья, подтаскивая очередное ведерко раствора. Я посмотрел вверх: в сине-сером, еще не совсем проснувшемся небе и вправду шли три параллельные шеренги облаков. Мой сын ненадолго задумался, – Наверное, мы сидим внутри тигра!
Я улыбнулся и кивнул. Мы с Ильей заканчивали кладку третьего этажа, предстоял еще четвертый, а затем обширный чердак. Может быть, чтоб побыстрее закончить, я бы ограничился и существующими тремя этажами, или даже двумя. Но дом должен быть Домом – и тут наша семья компромиссов не искала. К тому же, после того как я надстроил для Ильи второй ярус нашей кровати, где он обрел кое-какой суверенитет, нам вполне неплохо жилось и в нашем ларчике.
Странно, но за все это время происхождением времянки (а возможно, и исчезновением киоска со старого места) так никто и не заинтересовался. Меня даже стал периодически мучить синдром непойманного преступника. Потом, правда, прошло.
– Эй, Илья! – раздался вдруг снаружи резковатый детский голос, – Ильяяяяя!!
Мы с сыном вместе выглянули через недостроенное окно. Внизу стояли две крепенькие девочки лет примерно пяти, одна из них держала за руку трехлетнего блондинчика в обнимку с какой-то корягой. Я знал этих детей, Илья иногда с ними бегал и играл.
– Привет! – синхронно сказали мы с сыном, и я добавил, – Илья сейчас к вам выйдет.
– Не пойду, – прошептал мне Илья, спрятавшись от друзей за кирпичной стенкой.
– Почему? – удивился я, – Они же наверное придумали что-то интересное. Не хочешь узнать, что?
– Не-а, – подтвердил он, – Глупые они, с ними скучно. Даже читать не умеют.
– Ну, не все же дети умеют читать. Ничего, научатся еще, – постарался я его убедить по какой-то родительской инерции. На самом деле я не переставал гордиться тем, что мой сын научился читать уже в три с половиной года, а не в семь с половиной, как когда-то его папаша.
– Да у них все игры – глупая беготня, – стоял на своем Илья, – лучше я буду наш дом строить.
– Малыш, успеешь еще, – постарался я продлить его «счастливое детство». Он посмотрел на меня как на идиота.
– Тогда я пойду помогу маме.
И тут у меня возникла идея:
– А может, пусть они тоже помогут нам?
Пытаться управлять сразу четырьмя детьми оказалось увлекательно и совсем не так уж и сложно, но только я все равно не могу сказать, чтобы строительство сильно выиграло от их стараний. Хотя усердствовали детишки на совесть, все-таки положить кирпич в нужное место самому значительно проще, чем руками чужого дитяти. И тем не менее, мы вскоре придумали довольно удачное распределение сил.
Илья уверенно, привычными движениями месил цемент; малыш, как мог, помогал ему. Обе девочки с успехом перетаскивали остывшие кирпичи от печки вплотную к строительству, и даже научились поднимать их с помощью блока на третий этаж. Мне же оставалось спокойно заниматься кладкой, поглядывая, чтобы никто не расшалился и не поранился. Это была единственная, неожиданная помощь, которую мы получили со стороны за все время работы. Периодически, когда доставленные девчонками кирпичи заканчивались, а новые они еще не успевали поднять, я спускался ненадолго вниз, чтобы проведать Марту.
В последние месяцы Марте и вправду приходилось трудно. Вторая беременность приносила ей заметно больше неудобств и волнений, чем первая. Слабость, головокружение и выматывающая тошнота лишь на три-четыре часа в день отпускали ее, и в эти моменты она изо всех сил старалась наверстать упущенное, как проклятая творя кирпичи. Мы с Ильей, конечно, во всем ей помогали. Как взрослый, он часто варил нам каши и простые супы, я практически один занимался стройкой. Все же мы были почти счастливы.
Марту удручало одно: срок нарастал, а она никак не могла понять пол второго ребенка.
– Малыш, это же неважно, – утешал ее я, – мы ведь будем одинаково любить и мальчика, и девочку. Правда?
– Правда, конечно, – со вздохом отвечала она, – Но все-таки лучше бы сейчас родить девочку.
