Наталья Калинина
Проклятье музыканта

С Раулем мы расписались в одном из столичных ЗАГСов в начале этого года, когда вместе прилетели в Москву. Моя близкая подруга Арина активно участвовала в предсвадебной суете, взвалив на свои плечи большую часть хлопот, и была рада за нас. Но уже в ЗАГСе, после завершения церемонии, она с опозданием осознала, что теперь я уеду жить в другую страну. Всхлипнув на весь зал, подруга бросилась ко мне на шею и разрыдалась. За Ариной от накативших чувств пустила слезу моя двоюродная сестра Мария, а за ней, конечно, и мама. Жених, считавший, что свадьба – событие радостное, никак не ожидал от дам такой реакции. Поэтому взирал на происходящее с испуганным выражением лица, не понимая, то ли это русская традиция – оплакивать невесту как на похоронах и все идет как надо, то ли невеста уже жалеет о сотворенном, а вместе с нею и близкие, то ли слезы – это просто женская реакция на любые события, как печальные, так и радостные. Он недоуменно переводил взгляд с нас на мужчин – моего отца, мужа Арины Савелия и жениха Марии Николая – в поисках поддержки. Но натыкался на суровые лица воинов с советских открыток и еще больше тушевался. Откуда ему было знать, что эти хмурые, казалось бы, лица на самом деле выражали торжество! На свадебном снимке мы так и вышли: четыре заплаканные барышни в окружении сурово-хмурых, стоящих в одной позе, словно телохранители, русских богатырей, и Рауль – с растерянной донельзя улыбкой…

Мы дождались прихода Давида. Как Лаура и обещала, меня довезли на машине. И хоть я думала, что муж вернется поздно, он уже оказался дома: жарил на кухне стейки и резал овощи для салата.

– Я тебя потерял, – сказал он, откладывая нож и обнимая меня. – Звонил, звонил…

– Да? – удивилась я и, вытащив мобильный, увидела на нем пять пропущенных звонков. Заболталась же я с Лаурой! Хорошо, что подарок Раулю забрала она, иначе бы сюрприза не вышло.

– Сейчас будем ужинать, – сообщил муж, выключая под сковородой огонь. И хоть я уже была сыта, согласилась составить ему компанию. Пока Рауль перемешивал салат и раскладывал по тарелкам стейки, я накрыла на стол. Кот Булка, который уже давно принюхивался к запаху жареного мяса, первым занял один из свободных стульев и теперь с волнением в круглых глазах следил за моими перемещениями из кухни в гостиную, ожидая появления мяса.

– Рауль, Булка ел? – не выдержала я голодного взгляда животины.

– А как же! – раздалось с кухни. – Целую банку паштета умял!

– Булка… – упрекнула я кота.

«Сами консервами питайтесь», – ответил тот обиженным взглядом и переключил внимание на вошедшего в комнату с двумя тарелками в руках хозяина. От нетерпения он даже переступил передними лапами и, вытянув шею, принюхался так красноречиво, что мы с Раулем дружно рассмеялись.

– На уж, – не выдержал муж, отрезая от своего стейка кусок и деля его на несколько маленьких. – Скоро на диету тебя придется сажать. Пойдем, положу в твою миску.

Приглашать дважды Булку не пришлось: издав довольное мяуканье, он проворно спрыгнул со стула и умчался на кухню впереди Рауля. А я опять с грустью вспомнила о своей кошке, которую была вынуждена оставить в Москве Арине: Дуся не ужилась бы с Булкой, а подруга так настойчиво уговаривала меня оставить ей кошку, что пришлось скрепя сердце уступить. Но я безумно скучала по любимице, утешая себя тем, что Арина уже не раз брала к себе Дусю во время моих отъездов.

За ужином мы с Раулем рассказывали друг другу о прошедшем дне. В завершение он сказал, что завтра полдня у него свободно.

– После обеда уеду: последние обсуждения перед съемками клипа. Но утро проведем вместе! И никто у нас это время не отнимет!

* * *

Проклятие! Досада, опасно балансирующая на границе со злостью, выплеснулась желчью ругательств, оставив на языке горький привкус. Гораздо резче, чем бы следовало, мужчина толкнул тяжелую деревянную дверь с трещинами снизу, и звук от удара ее о каменную стену разнесся по всему нутру старого подъезда, вызвав в ответ вопли полусумасшедшей старухи Антонии, проживающей на нижнем этаже, и истеричный лай ее шавки – такой же старой, облезлой и нервной. В другой день он прошел бы мимо, но сегодня не смог подавить раздражение и не удержался от мальчишеской выходки. Зная, что Антония бессменно дежурит у дверного глазка, присел, приблизился на корточках к двери, накидывая капюшон так, чтобы тот скрыл в тени часть лица, и, оскалившись, резко выпрямился, явив в глазок страшную рожу. За дверью послышался испуганный крик и следом за ним визг – видимо, старуха, отпрянув, наступила своей блохастой псине на крысиный хвост. Ну что ж, если соседку от испуга хватит удар – к лучшему. Будет избавление остальным обитателям подъезда от ее стервозного характера, а ей самой – от опостылевшего существования.

Да куда там… Такая еще всех переживет. Не слушая более разносящихся по всему подъезду ругательств, ничуть не заглушаемых дверью, мужчина бегом преодолел первый лестничный пролет, а дальше пошел уже спокойно. Круто закручивающуюся лестницу с разнокалиберными сбитыми ступенями, ведущую, казалось, к самому небу, слабо освещали привинченные к каменным стенам рожки, создающие обманчивое ощущение погружения в старые времена. А тени, разливающиеся по стенам неровными подтеками, казались копотью, оставшейся от свечного пламени. Мужчине даже вдруг почудился запах воска. Мимолетное обманчивое впечатление. В рожки, конечно, были вкручены современные электрические лампочки.

На одном из пролетов он едва не наступил на хвост сидевшей на ступени кошки. Животное, до этого мирно вылизывавшее лапу, при его приближении зашипело, выгнуло спину дугой и метнулось к ближайшей двери. Следующий пролет мужчина преодолел под вой кошки, в котором страх смешался с агрессией: эти твари его не жалуют.

Еще один пролет в этом «панцире улитки», и он наконец-то достиг своей двери – единственной на площадке, ведущей в чердачное помещение под крышей, переделанное под жилую комнату. Сырость и могильный холод дохнули ему в лицо, едва он переступил порог. Забавно: в этом склепе он чувствовал себя куда уютней, чем в первоклассном номере какого-нибудь элитного отеля. Мужчина переступил порог и тронул ладонью клавишу выключателя. Голая, висевшая на одном шнуре лампочка осветила лишенную мало-мальского уюта комнатенку, втиснуть в которую удалось лишь узкую кровать, шкаф и кресло. Даже стола не было, и если приходилось тут обедать, он приспосабливал под стол принесенную с улицы доску, кладя ее на поручни кресла. У противоположной стены виднелось маленькое, похожее на бойницу окно, в которое никогда не заглядывало солнце: выходило оно на такую узкую улицу, что, казалось, вытянешь в окно руку – и коснешься стены дома напротив. Грязная ширма отделяла жилую часть комнаты от «кухни», состоящей из старой двухкомфорочной плиты, которой мужчина пользовался редко, и не для приготовления пищи, а для обогрева своего жилища, и туалетной «комнаты», являвшейся просто-напросто закутком рядом с «кухней». Протекающий унитаз и проржавевший душ, вода из которого стекала в плиточный поддон, – вот и все удобства. Возможно, другого испугали бы подобные условия, но не его, ищущего совсем не уюта. Здесь он будто проваливался в другую эпоху, ту, в которой чувствовал бы себя куда комфортней. Да и жилище это – временное пристанище. Остановка на бесконечном пути. Возможно, уже завтра-послезавтра он съедет отсюда. Как знать… Все зависит от результатов его поисков.

Мужчина присел в кресло и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза, стараясь восстановить в памяти подробности этого вечера – удачу и свой провал. Он и она вели эту игру давно, меряясь силами и каждый раз усложняя правила. Она появлялась внезапно, а он реагировал без промедления. Она ускользала и вновь появлялась, заигрывая, увлекая, то подпуская близко, то вновь отдаляясь, действуя почти по одному сценарию, но в последний момент каждый раз обводя его вокруг пальца. Вот и сегодня удача отвернулась от него так же мгновенно, как и показала лицо. Досадное упущение… Вначале он не успел, опоздал всего лишь на какие-то минуты. Пришел, а она уже ускользала от него. Но он бросился в погоню и шел добрую часть пути не спуская глаз с девушки. Но она опять обвела вокруг пальца: мужчина еще видел спину девушки, но, на секунду отвлекшись на толкнувшего его прохожего, потерял преследуемую из вида. Прошел вперед, вернулся, но тщетно…

Он не собирается отступать. Мужчина поднялся из кресла, взял валявшуюся на незаправленной кровати бейсболку и надвинул ее на глаза.

На улице ветер тут же донес до него сладковатый запах марихуаны, частенько витавший в этих закоулках. Неблагополучный район, не для заблудившихся ночью туристов. Но мужчина не боялся ни грабителей, ни обкуренных наркоманов. Что с него взять? Нечего. Он потерял гораздо больше, чем у него могли бы отобрать.

Мужчина вернулся туда, откуда начала сегодня свой путь она. Толкнув дверь, вошел в освещенное помещение и, увидев за стойкой мальчишку, направился к нему… Пара вопросов, располагающая улыбка – а он умел располагать к себе людей, когда хотел, – и вот уже узнал то, что ему было нужно. Ну что ж, хоть его первый ход во вновь затеянной ею партии и закончился для него потерей фигуры, но пешки, а не королевы.

Мужчина вытащил из кармана бумажку с написанными на ней четырьмя словами и расправил ее. «El gato de cristal». Это ключ. И воспользуется он им безотлагательно.

Неподалеку от того дома, в котором он поселился, находился круглосуточный пункт связи, и мужчина направился туда. Оставил на стойке владельцу-пакистанцу несколько монет и, получив в ответ пароль, сел за видавший виды компьютер. Пусть он не любит современность, но не может отрицать того, что она дает ему достаточно преимуществ. Мужчина достал из кармана бумажку, вбил в строку поисковика записанные слова и мысленно возликовал, увидев внушительный список ссылок. Да, на этот раз, похоже, судьба решила сжалиться над ним.

Он открывал страницу за страницей и внимательно изучал все, что находил. Читал интервью и новости, делая пометки в маленький блокнот, пролистывал сообщения на форумах, рассматривал снимки, главным образом скрупулезно изучая, как влюбленная юная дева, фотографии одного из шестерых молодых мужчин – высокого, со взъерошенными черными волосами и светлыми глазами, с вытатуированной на правом плече пантерой. Все снимки, которые попадались, были так или иначе связаны с деятельностью парня. Здесь были фотографии с концертов, с поклонницами после выступлений, из студии во время работы, с профессиональных фотосессий. И ни одной, сделанной в домашней обстановке! Как и ни одной фразы в интервью, в которой бы музыкант проговорился о частной жизни, даже на прямые вопросы интервьюера о личном он умело уходил от ответа. То ли так тщательно оберегал свой домашний мир от чужого любопытства, то ли просто вся его жизнь сводилась к музыке.

И все же после долгих поисков на глаза попались две фотографии, сделанные прошлой зимой, не имеющие никакого отношения к концертам и записям. На первом снимке молодой человек, одетый в синюю куртку, с намотанным вокруг шеи толстым шарфом, обнимал на фоне заснеженного пейзажа улыбающуюся девушку в вязаной шапочке, из-под которой выбивались длинные каштановые волосы. Оба смотрели не в объектив, а друг другу в глаза, так, словно неизвестный фотограф подловил их за мгновение до поцелуя. На втором снимке молодая пара явно дурачилась: парень поднял девушку со спины под мышки, будто собирался бросить ее в сугроб, она смеялась и, сопротивляясь, болтала в воздухе ногами. В одной руке незнакомка держала сдернутую с головы шапку, и ее волосы красиво лежали на плечах крупными волнами.

Мужчина увеличил обе фотографии, рассматривая на этот раз уже девушку. Невысокая – своему рослому спутнику она едва доходила до плеча. Милая, скорее просто симпатичная, чем красавица. Но у нее была такая солнечная улыбка, что невозможно было отвести от нее взгляд, и редкого изумрудного оттенка глаза, лучившиеся счастьем и любовью. Мужчина неожиданно для себя залюбовался сияющими глазами, улыбкой, завитками густых волос с осевшими на них снежинками. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что завидует парню этой девушки: и потому, что смотрит она на него таким влюбленным взглядом, и потому, что тот испытывает к ней ответное чувство.

Спохватившись, мужчина закрыл страницу и резко поднялся из-за стола. Все, что ему пока надо, он выяснил. Его ошибкой было то, что раньше он пытался склонить на свою сторону мужчин – своих соперников. Но никогда не пробовал взять в союзницы женщину – ее соперницу…

* * *

В ту ночь я впервые за долгое время плохо спала, мучаясь тревожными снами, которые хоть и прерывались, но оказались сериалом с одним и тем же персонажем. Мне снилась незнакомая девушка, яркая, как кровь на снегу. В ее внешности сочеталось что-то дьявольское и одновременно ангельское: демонический взгляд, казавшийся таким из-за глубокой темноты в ее черных глазах, и невинная улыбка святой. У нее было совершенное лицо, над которым поработала не природа, – сам Господь Бог вырисовывал его с любовью. Но дьявол, вдохновившись огнем темного царства, добавил грешной страсти в ее глаза и жаром напоил ее яркие губы.

На незнакомке было алое платье, которое обнажало ее плечи и наполовину – грудь, плотно обхватывало талию и падало до щиколоток многоярусными пышными юбками. Ее черные волосы, полусобранные сзади, украшала крупная бордовая роза. Невероятно красивая девушка, ослепительная до боли в глазах, роковая до разбитых одной стрелой-взглядом сердец.

Я помнила, что образ ее переходил из одного моего сна в другой, но сюжеты стасовались, словно карты, и рассыпались в памяти сложным пасьянсом, который к утру уже не вспомнился. Запомнился лишь последний перед пробуждением сон, в котором девушка танцевала босой с таким отчаянием, словно это был не танец, а поединок не на жизнь, а на смерть. В какой-то момент, наблюдая, будто со стороны, за ней, я вдруг подумала, что танцует она на сложенных для костра дровах, надеясь выторговать у смерти еще ночь жизни в обмен на свой страстный танец. Юбки танцовщицы взметались, как всполохи огня, открывали ноги до колен, волосы разметались по спине. Запрокинув лицо и прикрыв глаза, девушка плакала, и по ее щекам катились кровавые слезы. Это зрелище мне показалось одновременно и завораживающим, и жутким. Засмотревшись на нее, я пропустила тот момент, когда юбки платья стали языками пламени, облизывающего лодыжки девушки, подбирающегося по ее голеням к бедрам, скрывающего взметнувшиеся кверху руки. Пламя поглотило ее, а из моего горла вырвался хриплый крик, который разбудил мужа. Рауль обнял меня, но я уже не смогла уснуть из-за ощущения тревоги. Нехорошие предчувствия отравили мое настроение: со снами я была в особых отношениях, иногда они оказывались вещими и предупреждали об опасности.

Но в счастливом утре, которое я провела вместе с мужем, эти тревожные предчувствия растворились без остатка.

II

В субботу, в день рождения Рауля, я встала пораньше, чтобы испечь к завтраку пирог, который он любил. Но успела лишь выставить на стол глубокую миску для замешивания теста, когда за моей спиной раздался голос мужа:

– Что ты делаешь?

Я ойкнула и резко оглянулась. Рауль стоял в дверном проеме, взъерошенный со сна, босой, в одних потертых домашних джинсах, и щурился, разглядывая меня. Я с трудом отвела взгляд от его голого торса, от пантеры на плече и, доставая из ящика ложку, призналась:

– Пирог хотела испечь. А ты мне испортил сюрприз. Не думала, что ты так рано встанешь.

– Я проснулся, потому что тебя не было рядом.

Он подошел ко мне и, обняв, уткнулся небритым подбородком мне в шею. Ложка, которую я держала в руках, едва не выскользнула из пальцев: когда Рауль вот так прикасался к моей коже, когда целовал за ухом, когда шептал что-нибудь в волосы, я переставала существовать. Я обняла его, уткнувшись лицом ему в грудь, вдыхая еле уловимый запах одеколона, впитавшийся в кожу. Какая выпечка, когда для меня в этот момент Земля останавливалась! В такие моменты мне хотелось задержать время, превратив мгновения в вечность. Счастье – это когда есть кого обнять.

Рауль словно прочитал мои мысли, потому что тихо рассмеялся. Я нехотя разжала руки, выпуская его, и отвернулась к холодильнику, чтобы взять пакет молока. Когда повернулась, муж уже сидел на высоком табурете за стойкой и, подперев кулаком щеку, с легкой улыбкой наблюдал за мной. Его глаза сейчас казались темными из-за того, что сидел он спиной к окну, но в зависимости от освещения они могли менять цвет от прозрачного зеленого до зеленого бутылочного оттенка.

– С днем рождения! – запоздало поздравила я.

– Угу! – кивнул он, продолжая с легкой улыбкой рассматривать меня.

– Что?

– Мешаю?

– Отвлекаешь.

– Иди сюда, – сказал Рауль, беря меня за запястье и притягивая к себе. – Оставь это… Позавтракаем в кафе. Потом.

Пирог в то утро я так и не испекла. И, может, в тот день мы никуда и не вышли бы из дома, если бы не обещание родителям приехать к ним на обед.

Сеньора Пилар и сеньор Андрес жили от нас в часе езды на машине. Раньше Рауль снимал квартиру в соседнем с ними поселке, но она оказалась слишком мала для двоих, и мы нашли подходящую нам по всем параметрам квартиру на побережье.

По дороге мы заехали в один из торговых центров и купили гостинцы и небольшие подарки для родителей, после чего направились в Санрок. Каждый раз, когда я приезжала в этот поселок, меня накрывало одно и то же ощущение: будто внутри меня сжималась какая-то пружина, а затем резко выстреливала. С этим поселком оказалось связано слишком много, от хорошего до плохого, он отпечатался в моей памяти еще до моего рождения и звал меня с раннего детства через вещие сны. Здесь я встретилась с Раулем, здесь узнала тайну своей семьи.

Не знаю, догадывался ли муж о том, о чем я думала в этот момент, молча разглядывая в окно выстроившиеся вдоль дороги стеной к стене прилегающие друг к другу каменные дома. Может, считал, что на меня каждый раз накатывает грусть, вызванная воспоминаниями о дедушке, которого я и знала всего-то ничего, но успела полюбить. А я каждый раз перебирала свои воспоминания будто четки, освежая их, на каких-то «бусинах» останавливаясь дольше, каких-то касаясь лишь на мгновение. Вон бар, в котором я впервые увидела Рауля на сцене. Все так же открыт, и улыбчивый бармен-перуанец продолжает работать в нем. Вот библиотека, похожая на здание космодрома из старых фильмов про будущее, тоже сыгравшая в моей судьбе важную роль. Каждый раз при взгляде на нее мне вспоминалось августовское утро, наш первый разговор с Раулем, волнение, которое вызывал у меня тогда этот обаятельный зеленоглазый парень… Я бросила мельком взгляд на мужа, скользнула взглядом по его профилю, по рукам, уверенно лежащим на руле нашей недавно купленной «Тойоты». Муж почувствовал мой взгляд и, глянув на меня, вопросительно поднял бровь. Я качнула головой и молча улыбнулась.

Когда мы сворачивали к старой фабрике, я, к радости, увидела старика Пако, местную знаменитость. Старичок давно жил в своем воображаемом мире, почти не соприкасающемся с реальностью. Вот и сейчас стоял он на пешеходном переходе посреди дороги, одетый, как всегда, экстравагантно – в белую рубаху, воротник и полы которой выглядывали из-под серой куртки, в спортивные синие штаны с широкими красными лампасами и домашние тапочки. Старик опять пытался регулировать движение, крича в сигаретную пачку будто в рацию. Рауль засмеялся и притормозил. Пако глянул в сторону нашей машины и взмахнул рукой, словно давая разрешение, а затем зашаркал к тротуару. Остановившись на его кромке, он вошел уже в другую роль: свесил вдоль лампасов руки и пронзительно заголосил какую-то песню, сопровождая каждую высокую ноту энергичным встряхиванием головы.

– Зря ты не пригласил его в группу, – засмеялась я.

– Когда-нибудь мы с ним еще споем дуэтом, – ответил, улыбаясь, Рауль.

Я мельком оглянулась в сторону домика, который, так же как и фабрика, достался нам с двоюродной сестрой по наследству. Мы с Марией решили не продавать его, а сдавать, и месяц назад в него заселилась молодая семья.

– Мне хотелось бы навестить Кармен и Хуана, – сказала я Раулю, подумав о живущей по соседству пожилой паре, которая в мой первый приезд приняла меня очень тепло. – Сегодня не получится, но в следующий раз – обязательно.

Дорога серпантином опоясывала возвышающуюся за поселком гору и вела к относящемуся к Санроку, но находящемуся обособленно от него сектору частных домов, где и жили родители. На дороге перед домом уже был припаркован серый «Рено» Давида. Рауль оставил машину за ним, отпер калитку, потрепал по ушам выбежавшую нам навстречу лохматую дворнягу Луну, погладил огласившего радостным лаем окрестности цепного пса Цезаря и открыл дверь дома.

Едва мы вошли в квадратную прихожую, как тут же услышали разносившийся громовыми раскатами по всему дому голос Давида:

– А я вам говорю, дорогая моя Пилар, что если вы добавите еще томата, да с перетертым чесноком, то блюдо от этого лишь выиграет!

– Давид, я паэлью готовлю уже тридцать лет по этому рецепту, и еще никто никогда не жаловался на то, что она не удавалась! – раздался следом женский голос. Рауль улыбнулся и, приложив палец к губам, поманил меня за собой. «Как всегда, спорят», – шепнул он, подводя меня к двери, ведущей на кухню.

– А я не говорю, что она у вас невкусная выходит! Но если послушаете моего совета…

– Ишь, советчик выискался! Сын мой, я готовила по этому рецепту еще задолго до того, как ты на свет появился! На своей кухне и у себя в ресторане готовь так, как тебе нравится, а в моем доме, будь добр, ешь то, что подают, и помалкивай! – назидательно парировала сеньора Пилар.

Эти споры, как я уже знала, велись каждый раз, когда Давид приходил в дом родителей друга. Кухня и для мамы Рауля, и для него была священным храмом, за владычество в котором они вечно соперничали, не важно, в чьем бы доме ни находились. Но велись эти споры не всерьез, Давид любил сеньору Пилар как мать и был для нее, знавшей его с пеленок, вторым сыном.

Мы с Раулем, тихо посмеиваясь, замерли на пороге, наблюдая за «спектаклем». На плите стояла огромная плоская сковорода с готовящейся паэльей, над которой, споря, но при этом творя в четыре руки так дружно, словно давно слаженная команда, колдовали Давид и сеньора Пилар в одинаковых фартуках. За столом на высоком табурете восседала Лаура и со скучающим видом ела из глубокой пиалы оливки. Увидев нас, она улыбнулась и подошла поздороваться. Повара, увлеченные спором, даже не заметили нашего появления.

– Да погодите вы шафран сыпать! – громыхнул опять Давид, который никак не мог смириться с тем, что готовили не по его рецепту. – О-о-о, женщина! Послушайте мудрого мужчину, который этих блюд за свою жизнь уже столько приготовил!

– Давид, сынок, ты еще кашу за обе щеки наворачивал, когда я уже у плиты стояла! Будем считать, кто из нас больше блюд за свою жизнь приготовил?

– Так вы сами сказали, что готовите по одному рецепту тридцать лет, а я столько разных опробовал и нашел золотую середину!

– У-уйди от меня! – замахнулась на парня полотенцем сеньора Пилар. – Не лезь с советами, иначе я тебе эту паэлью на голову надену, клянусь!

Наблюдать за их перепалкой было смешно, потому что весовые категории казались несравнимыми: Давид был широк в плечах, как богатырь, сеньора же Пилар, невысокая и хрупкая, смотрелась Дюймовочкой рядом с ним. И угроза надеть огромную сковороду-паэлью на голову этому великану, исходящая от маленькой женщины, выглядела забавно. Но, однако, Давид в притворном ужасе поднял руки и картинно отошел от плиты.

– С вами, мама, спорить невозможно. Сдаюсь, но лишь из уважения к вам. Хотя скажу честно, что паэлья…

– Тс-с, ни слова больше! – перебила хозяйка и легонько хлопнула Давида полотенцем по руке. – Вон возьми миску с хлебом и отнеси на стол. Пора накрывать, скоро приедут… А, вы уже здесь?! И почему молчите?

– Наслаждаемся вашим спором, – усмехнулся Рауль. Подошел к матери и расцеловался с нею в обе щеки. Порция объятий и поцелуев досталась и мне, после чего сеньора Пилар, отойдя назад, критическим взглядом окинула сына:

– Господи, Рауль… Хоть бы в свой день рождения оделся нормально, а не в старье! Если у тебя нет денег на новые джинсы, мы с отцом тебе дадим. Выкинь ты уже наконец эти изношенные!

– Да они новые! – возмутился Рауль, хватаясь руками за бедра, будто опасаясь того, что мать стащит с него неугодные ей брюки и выбросит. Мы с Лаурой, переглянувшись, прыснули со смеху, зная, что это еще один из семейных споров, причиной которого было недовольство сеньоры Пилар стилем одежды сына. Джинсы на Рауле были недавно купленные, классической модели, темно-синие. Но недовольство матери спровоцировали светлые потертости на штанинах.

– Да какие ж они новые! – ткнула сеньора Пилар в них пальцем.

– Мама, это мода такая, сколько можно объяснять! – вступилась за брата Лаура.

Я, глянув через плечо свекрови, увидела, что Давид, воспользовавшись тем, что у плиты его оставили одного, торопливо, оглядываясь на хозяйку, толчет в ступке чеснок и добавляет его в миску к остаткам перетертых помидоров. Я поспешно отвернулась, чтобы смехом не выдать парня.

– Да что это за мода такая, что любые его штаны выглядят изношенней моих – времен Франко, в которых я огород пропалываю! И не стыдится ведь выходить на публику в драных джинсах! Клянусь, сын, увижу тебя еще раз на сцене в рванье, за ухо отведу в приличный магазин и одену так, как надо!

– И будет бедный Рауль выступать в костюме-тройке и в «бабочке», как оперный певец, – засмеялась Лаура.

Сеньора Пилар не успела ей ответить, потому что в этот момент увидела, как Давид выливает томат с чесноком в сковороду, и, не потерпев таких изменений в своем рецепте, возмущенно закричала:

– А ты что, паразит, делаешь?! Сказала же тебе отнести хлеб на стол! О-о, эти дети меня сведут с ума! А ну марш все с кухни! Погодите, куда же вы? Тарелки хотя бы захватите! Давид, к тебе относится! Брысь от плиты и бери тарелки. Рауль, возьми блюдо с хлебом. Лаура, ты достань из холодильника напитки, Анна – салат.

Раздав всем указания, сеньора Пилар устало вытерла лоб. Мы, посмеиваясь, выполнили ее распоряжения и, нагруженные тарелками и блюдами, двинулись с кухни. Но в коридоре столкнулись с отцом Лауры и Рауля, который вышел к нам со стороны террасы, неся в каждой руке по запылившейся бутылке с вином. Судя по всему, он вернулся из винного погребка.

– А, слышу уже, слышу, что все в сборе, – тепло улыбнулся сеньор Андрес, кивая нам, так как его руки были заняты. – Что, мать уже подключила к работе?

– Угу, а до этого, вместо поздравлений, раскритиковала мои джинсы.

– А чем они ей не угодили? – недоуменно спросил отец, окидывая сына взглядом.

– Вот и я не понимаю, – ответил Рауль. – Вроде на этот раз целые, без прорех.

– Ну, у нашей матери вкусы… излишне консервативные, – осторожно заметил сеньор Андрес, и с кухни тут же раздалось:

– Я все слышу! Андрес, где вино? Мы его в этом году дождемся или нет?

Мужчины понимающе переглянулись и усмехнулись. Можно было подумать, что всем в семье заправляет сеньора Пилар, но на самом деле «командование» на себя она брала лишь в те дни, когда в ее доме случались застолья. Она неизменно хотела, чтобы все вышло на высшем уровне, и к каждому семейному обеду готовилась так, словно это был торжественный прием. Но лиши ее этих хлопот, и ее жизнь утратила бы часть радости: сеньора Пилар любила готовить и собирать у себя гостей. Особенно сейчас, когда ее дети выросли и покинули родительский дом.

Время за вкусным обедом, шутками, разговорами, рассматриванием подарков летело со скоростью птицы. Как жаль! Этим днем я наслаждалась не меньше, чем любой из присутствующих. Эта семья была дружна и сплоченна. Родители свою любовь пронесли через всю жизнь, смогли не расплескать ее, и я, любуясь ими, их отношениями, желала, чтобы и мы с Раулем жили так же – в любви и согласии долго-долго.

Глядя на свекра, я в очередной раз подумала о том, что сын – его копия. Высокий рост (хотя Рауль все же был выше отца почти на голову), похожее сложение, чеканный профиль, светло-зеленые глаза. В молодости сеньор Андрес был настоящим красавцем, но и сейчас, будучи уже в возрасте, сохранял следы былой привлекательности. Седина в густых волосах, бывших когда-то иссиня-черными, придавала его облику благородности, цвет глаз не утратил яркости. Лаура же пошла в мать: невысокая, хрупкая, темноглазая, с нежными чертами лица. Я перевела взгляд на подругу и заметила, что она в очередной раз зевнула. То ли беременность на нее так действовала, то ли просто не выспалась. Перехватив мой взгляд, Лаура смутилась и пояснила:

– Спала плохо. Какие-то кошмары снились.

– Ага, ворочалась, стонала и один раз даже закричала, – подтвердил Давид.

– Да что ж тебе такое снилось? – встревожилась тут же сеньора Пилар, которая любые происшествия со своими детьми принимала слишком близко к сердцу.

– Да вроде и ничего страшного, какая-то танцующая девушка… Но почему-то было жутко.

– В красном платье, с розой, босая? – машинально ляпнула я.

Лаура подавила новый зевок и удивленно посмотрела на меня:

– Да. А откуда ты знаешь?

Выкручиваться мне не пришлось, так как меня опередил сеньор Андрес вопросом к Раулю о гастролях.

– Меньше двух недель осталось до начала, – ответил тот. – Начинаем с Барселоны, затем едем в Мадрид, Малагу… Или Сеговию, а потом Малагу? Не помню.

– А в Галисию? – живо спросил сеньор Андрес, предки которого были из тех мест. На галисийское происхождение указывала и фамилия, одноименная с крупным городом – Оренсе.

– Пока не знаю. Ждем подтверждения или, наоборот, отказа.

Беседа живо завертелась вокруг предстоящих концертов, а мне вспомнился тот день, когда родители узнали о решении Рауля целиком посвятить себя музыке. Им нравилось его увлечение, они гордились сыном, бывали на выступлениях на местных праздниках. Но когда Рауль заявил, что оставляет работу в госпитале ради неровной жизни профессии музыканта, за столом повисло напряженное молчание. Поступок этот в то время, когда в стране царит безработица, понять и принять было непросто. И вот опять разговор вернулся к этой теме – уход Рауля из госпиталя.

– Мне очень жаль, что ты так поступил, – вздохнула сеньора Пилар, собирая со стола грязные тарелки. – Университет, восемь лет работы, хорошее место – и все это оставлено ради музыки.