Наталья Игоревна Гандзюк
Зима
Отец жил на другом конце Москвы в крошечной однокомнатной квартирке. У него был маленький бизнес, в серванте всегда стояло несколько бутылок водки, из которых он наливал в серебряные рюмки и отрезал к водке кусочек груши или банана. Он не любил закусывать солёным. У него было море возлюбленных разных мастей и возрастов, но ни с одной из них он так и не связал свою жизнь. Была постоянная подруга среди непостоянных, но и с ней он недавно рассорился. Сын приезжал редко, они выпивали, разговаривали о жизни, отец вынимал из бумажника деньги для Аришки, и Вадим ехал домой. Последнее время отец запил. Он пил и почти ничего не ел. Откуда-то появилась в нём неистребимая тоска. Отчасти победить её можно было голодом и водкой, но и то и другоеспасало на время. Солнце… Оно пристально смотрело к нему в окно и какбудто испытывало его: «Я стабильно. Я переполнено. А ты?»
– А я нет, – сознавался Дмитрий Андреевич. Он, как никто другой, знал, что никто не сможет сделать его счастливым, кроме него самого. А он сдал. Внутренние резервы подошли к концу, он-то думал, что хватит на более долгий срок. Ему не былосемидесяти. Он до сих пор нравился женщинам, но не нуждался в их постоянном присутствии. Он любил один раз в жизни. Свою жену. Почему же изменял ей постоянно? Это была игра, в которой побеждал тот, кто сделает другому больнее. Они оба победили. Она вышла замуж и уехала. Он не раз пытался обзавестись семьёй, но немедленно разводился. У него было чувство «чужого». Чужого он не брал. Сын был странным существом, и Дмитрий Андреевич не мог его понять. Когда Вадим был ребёнком, он защищал его от жены. Вадим родился красивым мальчиком, но рос без подлинных глубинных интересов в жизни. Хотя… У него у самого их, пожалуй, не было, но было стремление к независимости, которое и привело его к одиночеству. Сын женат, но что-то там не так. Кажется,постоянные ссоры. Как-то раз, Нина звонила ему и просила защиты, но Дмитрий Андреевич имел на это своё мнение. Они – семья, и должны во всём разобрать сами. Аришку, конечно, жалко, но эта Нина – глупая корова, что, не видела, за кого замуж выходит? Вадиму нужна нормальная крепкая баба, чтобы его в узде держала. А эта…
После вечернего чая Дмитрий Андреевич полез в шкаф за сберкнижкой и не обнаружил там своих сбережений. Сбережения хранились в старом винтажном итальянском бумажнике с брильянтовой застёжкой. Там было около миллиона рублей. «Вот и всё,– подумал Дмитрий Андреевич,– моя жизнь закончилась, меня обокрал сын». Он сел в кресло, погасил свет и погрузился в молчание. Дети – это наше спасение и наказание.
Выследить себя сложно. Уловить значение того или иного движения. Это напоминает охоту: ты затаился в укрытии и ждёшь, когда зашевелится и потеряет бдительность тот или иной зверь. В это мгновение в него можно стрелять. Но звери не хотят быть замеченными.Кто-то выставляет напоказ обрубки вместо рук, кто-то жалуется на судьбу и своё скверное положение, но за всем этим прячется алчность. Алкать того, что не дано нам, – это и есть шаг к преступлению. Если вам плохо, не говорите, что вам хорошо. Если вы на дне, не говорите, что вы на поверхности или что вы собираетесь подняться, и не надевайте улыбку, когда на душе у вас скверно, и не скрывайте боли, если у вас болит, и не лгите себе, говоря, что всё ещё изменится, само изменится. Всё уже дано вам. Умолкните. Видите, ваше чудовище поднимает голову и открывает огненный глаз?
Вадим быстро закончил ремонт, купил кое-что из одежды и техники, обулся, и денег опять осталось немного. Больше он не звонил отцу. «Он справится, – думал Вадим, – он сдюжит, у него есть связи, ему помогут друзья. Да и зачем ему деньги? Ему пора о Боге думать». Родовой процесс Вадима приостановился. Он покупал себе хорошие сигареты и табак, выбирал дорогую рыбу, не брезговал сухим вином. «Забавно, я не хотел, а получается, что становлюсь всё больше похожим на отца. Откуда у человека эта неистребимая жажда комфорта?» – на последние деньги Вадим купил себе запонки с брильянтами и закрыл вопрос с отцовским капиталом.
На бракосочетании Игоря и Гули присутствовали Нина и Алексей, друг Игоря, молодой, умненький и шустрый. Алексей знал несколько языков и работал переводчиком, но самое главное – они с Игорем изучали Тору в «еврейском центре» и приобщались к своим корням. Тору и Библию Игорь любил беззаветно. Его воодушевляла каждая строчка псалмов Давида. Он болел псалмами. Его мечтой был спектакль, поставленный по псалмам Давида и Соломона. Он уже давно сочинил его в своём сердце и разуме, и теперь внутри себя лишь дополнял и отшлифовывал. Недоучился он на режиссёрском отделении не по отсутствию таланта, а по промыслу Господнему. А когда Игорь похоронил мать и остался в одиночестве, он вернулся в театр монтировщиком, потому что без театра не пела его душа, не мог он жить без театра, как и без Библии. Он пил водку с монтировщиками, прижимал к себе Библию и мечтал. Годы шли, и его «повысили» – перевели в реквизиторский цех, но пил он всё равно с монтировщиками. Ему осталась материнская квартира с фотографиями предков на стенах, с копиями Шагала, со старым роялем и огромным количеством книг. В доме Игорь ничего не поменял и сильно тосковал по матери. Когда он увидел Гульнару, вечное вдохновение посетило его. Улыбка поселилась на его лице после долгого её отсутствия. Он улыбаясь говорили улыбаясь молчал. Иногда он смеялся просто так, от какой-то удивительной разумности происходящего. Гуля зажгла свет в его душе. Эта крошечная худенькая женщина, похожая на чёрного воробья, после ухода матери сразу стала родной, важной и главной в его жизни. Он знал цену любви. Он любил всегда болезненно и безответно. «Наверное, не моё, чужое», – решал тогда Игорь. Гуля была чужой замужней женщиной, он это знал и ни на что не рассчитывал…Но Гуля всё решала и делала быстро.
На бракосочетание они явились вчетвером. Нина, учитывая пятый месяц беременности, в светлом простом платье и Алексей, строго удерживающий культ чёрно-белого, вполне подходили для роли брачующихся. Гуля с Игорем были одеты кое-как, в кожаные куртки,чёрные штаны, чёрные майки и чёрные ботинки.Даже для роли свидетелей или друзей они выглядели слишком экстравагантно. К великому служебному удивлению работников Загса брачующимися оказались пара байкеров странного вида. Глаза их сияли, и руки сжимали друг друга. Кажется, им было всё равно, во что они одеты. Они были немножко не здесь, не на шутку счастливы.
– Распишите насбыстрее, – попросили байкеры, – у нас сегодня рабочий день, мы опаздываем на спектакль.
Байкеров расписали быстро. Они погрузили на свои мотоциклы пару друзей и действительно поехали на работу! Спектакль назывался «Пушкин: Сказкидля взрослых». Слава Богу, это был моноспектакль, где единственный артист царил на сцене: пел, плясал, рассказывал, показывал, переодевался, потел, обнимался с публикой и раздавал визитки дамам, словом, в полном объективном одиночестве являл собой Мистерию. Чего только не бывает в театре. И пока Пушкин поворачивался в гробу или, наоборот, аплодировал гению режиссёра и артиста, Гульнара и Игорь сидели, обнявшись, где-то в глубине театрального чрева в первый день их «совместной жизни». Как велено нам великими Февроньей и Петром, если любишь – надо быть вместе, даже если для этого необходимо преодолеть подземный путь. Новобрачные уже перебрались работать в один театр, и теперь они часто виделись друг с другом, то есть вообще не разлучались, противореча советам друзей, психологов и всем правилам совместной жизни и брака. После аплодисментов они выгрузили в фойе тележку с едой, открыли бутылки и начали принимать поздравления.
– Неужели вы не понимаете, что живопись – это кайф? Только это и передаётся! Вы можете очень точно следовать форме, но вашу картину никто не купит, хоть святых пишите, святости там будет не хватать. Каждый раз вы подходите к холсту, ожидая чуда! Ожидая, что некто, назовём его святым Духом, спустится в вас и отожмёт, опрокинет в картину. Ваша радость, боль, отчаяние, счастье и любовь отойдут в сторону. Картине не нужно ничего вашего. Этим и сильна живопись. Этим и силён любой вид искусства. Это не ваше. МояДианочка на холсте – не моя Дианочка. Это письмо от Бога в форме Дианочки. Письмо мне, ей, всем нам. Чтобы мы ободрились! Если нам шлют такие приветы из вечности, смерть не страшна, и жизнь не страшна тем более.
– Зачем тебе так быстро разводиться? – спросил Николай Гульнару.
– Замуж хочу.
– За кого?
– За Игоря.
– С ума сошла? Он мальчишка. Что он сможет тебе дать?
– Всё.
– Как глупо у нас тобой всё получилось. И не вышло ничего.
– Времени жалеешь или денег?
– Ни того, ни другого. Просто я так и не понял, что такое семья.
– Ещё поймёшь.
– Уже не пойму. Я уже большой мальчик. Мне поздно учиться.
– Учиться никогда не поздно.
– Семейной жизни? Поздно.
– Коля! Да ты как будто ревнуешь?
– Мужчины – собственники. Всё равно мне кажется, что ты ко мне вернёшься.
– Не вернусь. Тебе от Нины привет.
– Как она?
– Ушла от Вадима. Живёт в коммуналке. Беременная.
– Это хорошо.
– Что хорошо? Что ушла или что беременная? Ты что, слух потерял? Коля! Коля!
Дмитрий Андреевич сел в кресло, погасил свет и погрузился в молчание. Вот и всё. Жизнь подходит к концу, и завершение её не самое достойное, хотя, какое оно, это самое достойное завершение? Вообще, неприятно, когда у тебя что-то крадут, а когда крадёт сын…
«Он не обокрал, он убил меня»,– думал Дмитрий Андреевич. Если вспоминать свою жизнь, надо признаться самому себе, что большую часть своих сил, энергии,Богом данного ему таланта он растратил впустую. Он «летал», но летал в основном на крыльях страстей. Для него не было преград, он всегда добивался, чего хотел. Он не привязывался к женщинам, но процесс возникновения страсти ему был интересен. Победить или овладеть женщиной было тождеством, и таких побед было много. Не считал. Когда женщины стали омерзительны ему, он прекратил процесс исследования страсти. Судя по всему, тот сильный ток, который циркулировал в нём в молодые годы, был рассчитан на что-то другое. Он ел и пил в меру. У него были друзья, но близких друзей не было. В Бога он не верил.Химик по образованию, он всю жизнь занимался изготовлением кожи. Было ли это его призванием? Он хотел любви, но сам не любил, хотя… какое это уже имеет значение? Может, его не научили любви? Но…кто должен был его этому учить? Он всему учился сам и всего добивался сам. Чего он добился? Сын – вор. Сам семью так и не создал. Хорошего ничего никому не сделал. Давал в долг. Временами не возвращали. Вроде, не преступник. Почему же больше не хочется жить?Деньги не воровал – зарабатывал. А сейчас, под старость, лишился и денег. Скорей бы умереть. Он посмотрел на часы. Прошло всего полчаса с того момента, как он погрузился в молчание. Ладно, понял он, быстро всё равно не умру, надо подождать. Теперь путешествия. Франция, Англия, Америка, Израиль, Болгария, Австрия, Италия… Всего и не упомнишь. Ни в голове, ни в сердце ничего не осталось, как будто он нигде и не бывал, а прожил всю жизнь на своём диване, периодически открывая сервант. Болезни. Кроме простуды ничем не болел, и у него ничего не болело, не болела даже голова после обильных возлияний. Постепенно он сталбезразличен ко всему, в том числе и к самому себе. Но сейчас, впервые за много лет ему было больно, как будто ему сделали кровопускание, забыли закрыть артерию, и кровь шла. Может он жил неправильно? Зачем он жил? Для кого? Для чего? Он пробовал завести собаку, но через некоторое время её отдал. В нём было много тепла, и женщины это чувствовали, но со временем, не приумноженное оно погасло. Ему говорили, что у него есть харизма, но что это такое…харизма? Он любил плавать и заплывал далеко в море, и там, далеко от берега,его посещала постыдная мысль: «А может, не возвращаться?»Через четыре часа молчания, когда воспоминания привели его в период детства, он заплакал от ощущения жизни, которое шлооттуда. Куда кануло это ощущение? Зачем мы взрослеем? Чего он действительно хотел? Была ли у него мечта? Его научили довольствоваться малым, но этого оказалось недостаточным. Он пел в хоре и был солистом, учился музыке, но это его не увлекло, играл в баскетбол, и мячом ему сломали палец, а он сам мячом сломал нос своему другу. Он занимался лёгкой атлетикой, но длительные тренировки превращали его в машину. Он и так был машиной, и клин клином не получалось. Он мечтал быть хирургом, а поступил в химико-технологический. Мечтал служить во флоте, а служил в пеших войсках под Псковом. Мечтал жениться на блондинке, а женился на брюнетке. Женился по любви, но жена оказалась ревнивой, пришлось ей интенсивно изменять. Но клин клином не получилось. Жена ушла от него, прихватив сына, всю мебель и утварь, даже вывернула лампочки. Сына любил и баловал. Когда тот достиг совершеннолетия, Дмитрий Андреевич отвёл его к дорогой проститутке дляобучения и просвещения. Проститутка обучила и просветила, и эта грамота, в отличие от много другого, оказалась для сына несложной. Холостяцкая жизнь оказалась ему впору. Без обязательств, взаимного недовольства, ненависти и прочего. Что ещё он забыл? Новогодняя ёлка стоялакруглый год, он не понимал, зачем наряжать, а потомснимать игрушки, гирлянды, разбирать, складывать в коробки… Курил с юности и никогда не бросал. Был трезв, циничен, но романтичен. Знал цену жизни, но не ощущал, как она проходит. Друзья любили его. Были незаконнорожденные дети, которые иногда приезжали и падали к нему в объятия. Они были похожи на него, как две капли воды, но он не любил встречаться с самим собой иотправлялтуда, откуда они приехали. Сын втайне завидовал ему, он хотел стать таким же независимым, но у него не получалось…Жизнь прошла так…быстро, и он не успел её обесценить и понять. Не успел…стать счастливым. Он встал и подошёл к окну. Луна то затягивалась облаками, то являлась во всём своём великолепии и ясности. Что-то исчерпалось до дна, к чему-то он ещё даже не приблизился, а жизнь прошла. Может, попытаться сделать ещё один отчаянный шаг и найти для смерти место приличнее? В кресле и не диване пока не умирается.
– Авед, – позвонил он своему другу на рассвете. Извини, если разбудил.
– Ничего. Что случилось?
– Я тут…умирать собрался, но дома не могу, больно скверно на душе.
– Ты место ищешь? Поезжай куда-нибудь в горы. Дима! Ты шутишь, что ли?
– Не могу. У меня украли деньги. Нужно что-нибудь проще.
– Как украли, кто украл?
– Сын.
– Есть одно местечко, Дим. Для смерти – вполне, да и для жизни тоже ничего. Если умеешь колоть дрова и топить печь, то сгодится для тебя.
– Топил и колол когда-то.
– Хорошо, тогда потрудись завтра купить спальный мешок и резиновые сапоги. На это деньги найдутся?
– Найдутся.
– Днём, часа в два я за тобой заеду.
– Хорошо, – ответил Дмитрий Андреевич и стал собираться.
Иногда мы не в состоянии понять, зачем нам то или иное дело, занятие, событие, место. Мы понимаем это потом, когда обретаем в выбранном деле илиместе человека, ичеловек остаётся в нашей жизни, с нами, и он важнее всех остальных благ. Так, работая в бельевом маркетинге, Нина обрела Пашу. Имя её в паспорте было Павла, но Павлой её никто не называл. Паша «сидела» на походах в вещевые магазины, просмотре кинофильмов и полётах в «астрал». Бесконечные мигрени и болезни ослабляли её связи с землёй. А полёты… Они были важной частью её жизни. Она обожала ночи, сон и всё, что с ней происходило «там». Здесь она скучала, искала красивую одежду для себя и сына, содержала в порядке два огромных аквариума, была лёгкой, восприимчивой и надёжной. Её муж однажды обнаружил в себе страсть к наркотикам, и, как это часто бывает, это тяготение оказалось сильнее всех остальных страстей. Муж ушёл из жизни рано, оставив их с Никитой одних на попечение своей мамы, которая решила отсудить уПавлы кусок жилплощади. Суды шли один за другим, и женщины билисьза жилплощадь не на шутку. Проиграв четыре суда подряд, бабушка оставила затею получить «кусочек» и прокляла невестку, а Паша на радостях купила ещё один аквариум с золотыми рыбками. Пашина же бабушка, Евдокия Петровна, когда-то, в смутные и тёмные времена выбросила её маму, в прямом и переносном смысле, на улицу. Девочку подобрали, и она выросла в детском доме, обижаясь на мать. Жизнь не стёрла обиду, но возможно, она простила всем всё в последний год жизни, мучительно умирая от рака. Паше же достались в наследство головные боли, от которых она сходила с ума.
Они познакомились в знаменательный день Нининого решения завершить карьеру распространителя белья. Нина выходила из офиса, а Паша заходила и стала задавать вопросы. А, как известно, вопросы сближают людей. Нина вернулась в офис, они сели друг напротив друга и наговориться не могли, темы выпрыгивали из них, как птицы из клетки. Скоро они сидели, окружённые роем колибри, пьющих нектар их симпатии. Выяснилось, что Паша работает бухгалтером. Ей нравятся числа, числовые ряды, уравнения и математические действия, но чего-то её в работе не хватает. Нине же не хватало чего-то в том, чем она занималась в офисе рядом с еврейской синагогой. Не отрываясь друг от друга, они оделись и пошли в сторону метро, по дороге соображая, что им предпринять, чего они могут и как им быть. На «Добрынинской» они уже говорили, что неплохо бы выпустить линию футболок, на «Краснопресненской»разрабатывали дизайн, рисунок и принт. Всего-то и надо было – соединить знание числовых рядов с умением рисовать, а для начала – закупить партию белых и чёрных футболок, краску и попробовать запустить процесс. На «Пролетарской» они уже заходили в торговый центр, опытным хищным глазом выискивая хороший трикотаж и правильный крой, потому что даже футболки скроены очень по-разному. На Пашиной кухне Нина рисовала эскиз за эскизом, а Паша подвергала большинство рисунков критике, но что-то было сделано так хорошо, что не обнаружить это было невозможно.
– Всё, Нинэль, вот это я бы купила, мимо бы точно не прошла. Делаем пробный вариант, потом и выясняем спрос, а потом…видно будет.
Нина была уже на пятом месяце беременности, когда обнаружила, что «потеряла» живопись. Странная история. Испортив два-три холста, Нина упаковала масло и убрала подрамники.
В свой день рождения Николай купил бутылку коньяка и закрылся в квартире. Он знал, что этот опыт не слишком хорош, можно было бы позвать друзей и отпраздновать в ресторане, но ему не хотелось никого видеть. И не хотелось заражать других своей печалью. Ему хотелось посмотреть ей в лицо и задать вопросы. Печаль имела имя. Гульнара. Он потерял её уже давно, гораздо раньше физического расставания. Он думал, что размеренная спокойная жизнь будет ею оценена и принята с благодарностью. Он боялся сцен обоюдногогнева, ругани, сам никогда не поднимал руки на женщину. Слишком ярки были страшные сцены из детства. Они жили в деревне. Отец бил мать так, что каждый раз ему казалось, что она умерла, но та оживала, тихонько кряхтела и охала, и они жили дальше. Однажды скорая приехала слишком поздно. Отцу дали срок, и Николая приютили родственники. Наверное, он был слабым, не бойцом, да и не любил драться, хотя понимал, что в своём пределе жизнь – бесконечная борьба за выживание. Драка без начала и конца. Война. Но войны и беды хватало. Её хватало. На середине бутылки печаль притупилась, Гулино лицо исчезло, и пришло одиночество вопрошающее:
– Что? Плохо тебе? Сосредоточься на чём-то одном, делай одно дело, отдай лишнее, останься ни с чем.
В дверь постучали. Николай посмотрел в глазок и увидел Гулю с Игорем. Очень мило! Но зачем? Он не открыл. И погрузился в сон без сновидений. Ночью он проснулся совершенно трезвым. Ему захотелось чьего-то присутствия так сильно, что он встал и подошёл к окну. На горизонте пошёл на посадку самолёт.«Кошку что лизавести?»– он даже выглянул на улицу в надежде увидеть ожидающую его бездомную кошку. Улицы были пусты, в домах горели редкие бессонные окна. Прихватив начатый коньяк, Коля на свой страх и риск сел в машину и поехал по адресу, однажды данному ему Гулей. Выгрузившись перед домом, где жила Нина, он стал вычислять, какое окно – её.Ему пришлось влезть на разросшийся средних лет клён и всматриваться в темноту окон. Ничего определённого он там не увидел. Первый этаж был достаточно высоким, и, чтобы постучать в окно, которое Коля выбрал наугад, пришлось пожертвовать веткой выше обозначенного клёна, а потом вдобавок примотать к ней носовым платком прихваченную бутылку. На самом деле, Коля не ожидал от себя такой прыти, в три часа ночи он никогда никому в окна не стучал, но именно ночью в нём пробуждались совсем другие дерзкие сущности, отважные, способные на многое. Он постучал. Она подошла к окну. Она открыла ему дверь подъезда. Очень хотелось её обнять и прижать к себе. Очень хотелось говорить ей разные нежные слова. Очень хотелось гладить её по голове. Но он сдержался. И не сделал ни одного, ни другого, ни третьего. А вдруг он «останется в дураках»… Это самое «в дураках», наверное, решало всё в его жизни. Он не хотел проигрывать и не вступал в игру. Нина. Эта планета всегда была для него недостижимой. И сидя за небольшим обеденным столом в коммуналке, он, неторопясь, разглядывал её профиль, волосы, изгиб шеи, перешёл к плечам, изучил линию груди, живот округлился, но незначительно. Глаза были серые и яркие, он боялся в них посмотреть и потерять сознание. Может, потому, что у него давно не было женщины? Но его ни к кому не тянуло, кроме Гули. А теперь? Запрет нарушен уже дважды. Наяву и в сердце.
– Что-то случилось?– спросила Нина?
– У меня день рожденья, – ответил Николай.
– Поздравляю,– сказала Нина.
– Захотелось тебя увидеть.
– Ты всегда ночью празднуешь?
– Не всегда. Можно мне с тобой выпить?
– Можно. Погоди, я что-нибудь принесу поесть, – Нина исчезла в темноте коридора.
Николай развернулся и посмотрел на Аришку. Она спала на нижней части двухъярусной кровати и обнимала подушку. Подушка была мокрая. Во время сна дети сильно потеют. Волосы у девочки были мягкие и прямые, как солома. Николай подкрался к кровати и погладил. Волосы были мягкие, как шёлк. Неожиданно накатило чувство счастья. Он не испытывал такого очень давно. Он был счастлив вспышками. Когда выбегал в поле и стоял один под небом. Когда впервые прикоснулся к женщине. Когда землю укрывал первый снег. Когда впервые держал на руках новорожденного сына. Когда увидел Гулю. Когда Гуля овладела его жизнью. Когда он сидел на полу в квартире Вадима рядом со спящей Ниной и плакал.
Рядом с другим человеком иногда возникает чувство дома. Николай это знал, но никогда не испытывал. Но здесь, в присутствии Нины, вдруг испытал. На столе уже были выставлены сыр, мясо и нарезан хлеб.
– Нина, прости, я с пустыми руками, но всё восполню.
– Не стоит. Я тоже без подарка. Ну, давай, Коль, с днём рожденья!
Николай отхлебнул из рюмки и перешёл к делу. Он приобнял Нину и спросил, как та поживает. Нина отстранилась и налила ему ещё:
– Коля! Я понимаю, тебе одиноко, но это не повод…
– Выходи за меня, – вдруг выпалил не то Коля, не то отважная ночная сущность.
– Коль! Я тебя уважаю, ценю и люблю, но я замужем.
– Ты не замужем. Ты живёшь в коммуналке, и о тебе никто не заботится! Ты беременна, и скоро у тебя будет двое детей. Я предлагаю тебе переехать ко мне. Или ты ещё любишь его?
– Я не знаю… Жду чего-то. Надеюсь. Разве можно жить без надежды?
– Можно. Можно просто любить.
У Вадима не получалось устроиться на работу. Вернее, устроиться получалось, но проработать на рабочем месте больше недели не получалось. В течение недели лица окружающих Вадима людей искажались гримасами ненависти, и ему ничего не оставалось, как отвечать тем же, и Вадим оказывался на улице. Родовой процесс не возвращался и чувства притупились. Надо было где-то зарабатывать деньги, но он уже не знал как. Но однажды незнакомый друг, как будто зная, что ему нужно, выслал ему ссылку и руководство, как безболезненно заработать пару сотню долларов. Он зашёл по ссылке и нашёл самое настоящее казино. Тот, кто прислал ссылку, прислал и схему, как действовать, чтобы выиграть. Также указывались реквизиты и в каких банкоматах оплачивать ставку. И Вадим выиграл. Потом выиграл второй и третий раз. «Жизнь налаживается», – решил Вадим, и всё чаще его можно было увидеть бегущим к железнодорожной станции к банкомату. Потом он стал продавать имеющиеся у него ценные вещи. В ход пошли запонки с брильянтами и единственная картина Нины, подаренная ему. Увлекательная игра так поглотила его, что он не обращал внимания на то, что где-то рядом рассветало и опять темнело, и река жизни несла свои глубокие мощные воды в океан, названныйнами смертью только от незнания того, что за жизнью стоит жизнь.
Когда продать было уже нечего, и он задолжал всем, кому мог, Вадим опустил руки. А когда он опустил руки, неожиданно вспомнил, что у него есть телефон Нины:
– Алло! Нина? Привет! Как поживаешь?
– Привет, Вадимушка…
– Нинэль! Я тут совсем на мели, не одолжишь ли мне денег? Скоро верну! Да? О! Моя богиня! Заходи тогда ко мне сегодня! Чмоки-чмоки. Очень соскучился! Как Аришка? Ну и замечательно! Ты моя умница! Жду!
За окнами была весна. Жизнь налаживалась! Нина оказалась настоящей боевой подругой! Надо немного прибраться, хотя бы подмести и помыть посуду. Вадим домывал последнюю тарелку, когда в дверь позвонили. «Нина!» – он распахнул дверь. В квартиру вошли двое и Вадим всё понял. Это были они. Они немного побили Вадима и предложили отдать им ключи от квартиры, подписать некоторые документы и сесть с ними в машину. Вадим отказался. Тогда они показали оружие и предложили выбор. В машине его ещё немного побили и предложили Вадиму в обмен на жизнь навсегда покинуть пределы этого жилища и города. Также намекнули, что в полицию ходить не стоит, потому что жизнь дороже правды. Потом Вадима заставили благодарить благодетелей за сохранённые руки, ноги и глаза, потом выбили ему несколько зубов на всякий случай, потом ещё раз обыскали и выбросили его в канаву недалеко от Тулы. И к нему вернулся его родовой процесс.
– Вы знаете, я пишу стихи. На болгарском и русском. Это помогает в живописи, и вообще… Лучшие картины стоят вровень со стихами! Плечом к плечу! Ни одна хорошая картина не была создана только человеческой мыслью. Чувство больше. Оно и складывается в образы, и скрепляется мыслями, но уходит из них, как утром любовник покидает свою возлюбленную. Неизменно. Всегда. Мне нельзя есть сладкое, а жаль. Я так люблю вкусные конфеты и печенье! Но как подумаю, что съем что-нибудь и больше не увижу своюДианочку – сдерживаюсь. Это то, что я освоил. Да… А детей нам Бог не дал. Вот они, наши дети, – художник жестом обвёл мастерскую, где рядами, одна за другой, сложенные вертикальными стопками стояли картины. – Хотя я не знаю. Не уверен. Здесь я не уверен.
Гуля и Игорь собирали пакеты документов на усыновление малыша или малышки. Справки, копии паспортов с печатями от нотариуса,результаты медкомиссии, заявления и биографии падали в общую сумку.
– Слушай, я с таким азартом уже давно ничего не делала. Игорёк, а у тебя нет знакомых в органах опеки? Нет? Ладно, спросим у остальных. С миру по замолвленному слову – и обойдёмся без взятки. Это шутка. Игорь, как ты настроен, одного берём или сразу двоих?
– Если двоих, то один должен быть евреем.
– Евреи детей не бросают.
– Есть разные евреи.
– Тогда девочку-татарочку возьмём.
– Ну да, там, конечно, всего полно – и евреев, и татар.
– Давай договоримся, пока нам добро не дали, на сайт не заходим.
– Договорились.
– И ничего не покупаем, типа пелёнки, распашонки.
– Хорошо.
– Слушай, я тут мамой готовлюсь стать.
– Я в курсе.
– Судя по всему, буду всё время дома. А ты? Давай, тоже подумай о будущем. Набери актёров и сделай, наконец, о чём мечтал.
– Ты подожди ещё. Может прийти отрицательный ответ.
– Не может, – глухо сказала Гуля и сжала кулачки. Потом вдруг улыбнулась и прыгнула Игорю на шею. – Спасибо! Спасибо твоему еврейскому Богу за тебя.
– Бог один.
– Да. И я Ему благодарна!
Стояла ночь, когда Авед Гургенович привёз Дмитрия Андреевича на место:
– Вынимай рюкзак и фонарик, дальше пешком.
– Что? – после двух бессонных ночей Дмитрий Андреевич никак не мог проснуться.
– Просыпайся, переобувайся, бери рюкзак и фонарик. Дальше пешком.
Дорога закончилась. Мужчины вылезли из машины, и их накрыло огромное звёздное небо. Они шли через поле, когда Авед вдруг лёг на землю и затих. Дмитрий повиновался и тоже лёг на землю. Местами звёзды напоминали густое молоко или туман. Их было бесчисленное множество, и от этого величия кружилась голова. По спине и телу уже ползли и скакали «местные жители». Рядом с тропинкой росли высокие травы, источающие терпкий мощный аромат, напоминающий звук органа. Они лежали молча, растворяясь в невероятномнебе. Потом, не сговариваясь, встали. Недалеко от реки они услышали её голос. Река говорила словами и предложениями. Там были приветственные фразы, молчание, пение, смех. Авед вдруг сказал:
– Непостижимо твоё величие, Господи! Неприкосновенно! Безгранично!
Дмитрий Андреевич ничего не мог сказать. Он дожил до шестидесяти семи лет, а сказать не мог, может, отчасти потому, что его душили рыдания, которые он пытался скрыть. Но комок предательски подступал к горлу, душил, мужчина плакал и не мог остановиться, благо была ночь, и его слёзы видели только земля, трава, деревья, ночные птицы и река, которая тоже состояла из слёз. Они перешли мостик, взобрались на холм и увидели тёмные силуэты двух больших вместительных домов. Шёл конец мая. Воздух был сладок от ароматов. Они вошли в дом, расстелили спальники и заснули.
Нина долго стучала и звонила в дверь к Вадиму. Потом она стала набирать номер его мобильника, но никто не отвечал. Если Вадим пошутил, то это очень странная шутка. Если у него возникло что-то срочное и он уехал, мог бы позвонить. Нина села на лавочку рядом с подъездом и стала ждать, но дождаться не пришлось, пора было уже забирать Аришку из яслей. Нина встала и вначале неуверенно и оглядываясь, но потом всё быстрей пошла по улице навстречу закатному солнцу.
Дмитрий Андреевич выспался очень быстро. Он открыл глаза и увидел просторную комнату с шестью небольшими окнами. Стены были сложены из брёвен, и он был поражён, насколько это было красиво. На возвышении приезжающие располагали свои спальники. Рядом с дверью царила большая русская печь. Аведа уже не было. Дмитрий вышел в просторный коридор, соединяющий верхний этаж с нижним, и по деревянным ступеням спустился в утро.Дома располагались на вершине холма, а у подножия бежала чистая говорливая речка. Внизу у реки светлела свежими брёвнами и досками совсем недавно построенная баня. Солнце, не торопясь, поднималось над горизонтом, освещая бескрайние леса, деревню вдалеке, поле, поле, поле… Симфония утра только начиналась. Птичье пение свивалось в огромный небесный купол, на котором исчезали и появлялись облака райских оттенков. Ласточки проснулись и сновали вокруг домов, поражая своим добродушием и улыбками. Авед возился во втором доме, который был большой кухней-столовой с длинным столом, русской печью и электрической плитой, на которой Авед Гургенович варил кофе.
