Наталья Игоревна Гандзюк
Проститутка
– Кто вы?
– А ты кто? Знаешь себя хоть немножечко? Если верить глазам, то я – нищая. Живу в землянке. Старьём окружена. Даже среди нищих я нищая, а среди богатых я не человек.
– Скажите, возраст и имя имеет значение?
– Имеют, но всё относительно. То, что является нашей сутью, не имеет имени да и возраста тоже не имеет.
– А ошибки? Если их было очень много?
– Все ошибки являются одной большой ошибкой – отсутствием того, что должно быть.
– Что? Что должно быть?
–Экая ты нетерпеливая. Не сразу. Потихоньку поймёшь.
– А святые? Кто они?
– Те, кто в тишине живут и простоте. Но к простоте их привела жизнь, полная мучений и бед, а жизнь счастливая дана нам как условие задачи или игры. Всю жизнь мы ищем то, что дано намизначально, и ничего больше. Тебе пора. Игорёк, забирай своё сокровище.
– Я не хочу возвращаться. Можно мне остаться с вами? – плакала Вика.
– Я не хочу возвращаться. Можно мне остаться с вами? – Сима плакала. Она любила. Любовью было всё: существа и люди, деревья и трава, камни и животные, и она сама, Сима.
Хоронили Серафиму Степановну, как и положено, на третий день три человека. Михаил, Игорь и я, Вика. В день похорон пошёл дождь, но к полудню вышло ослепительное промытое солнце над городом, над кладбищем, над подсолнечным полем. Стая ворон сидела на созревших подсолнухах и ела семечки. Кто-то долбил соцветия, кто-то собирал и ел семечки с земли. Впереди процессии бежала большая дворняга с глазами священной коровы. Когда первый ком земли упал на крышку гроба, она куда-то исчезла. Серафиму Степановну отпел отец Алексий прямо в поле. Поминали, сидя на Симиной кухне, купленными по дороге пирогами и вином. Михаил рассказывал свою нехитрую историю жизни, о том, как они с Серафимой рано остались без отца и не помнили его. Мать ушла из жизни, когда Симе было пятнадцать, и она рано стала взрослой, сама стала матерью ему, Михаилу, а он так и остался ребёнком. Михаил женился рано, по великой любви. С годами любовь росла, но слабая здоровьем жена Михаила так и не родила ребёночка, и чем больше Михаил любил Асю, тем быстрей она чахла, а недавно и вовсе умерла, оставив ему свой бизнес – аренду и продажу свадебных платьев. Михаил так и не смог освоить дело. И скоро перевёз все свадебные платья в пустой гараж, где некогда красовалась белоснежная «Волга», а теперь висели в несколько рядов наряды, созданные ангелами и для ангелов. Так считал Михаил. Летом, в жару, он выносил свадебные платья на солнышко и развешивал их на деревьях просушить.
Вид платьев привлекал соседей и остальных прохожих, привлекал птиц, а кого-то отпугивал.
Серафиму Степановну поминали всю ночь до утра, поминали добрым словом, и к утру вся наша кровь – моя, Игоря и Михаила – превратилась в вино. И приснилось мне, что мы летим с Серафимой высоко над землёй и смотрим, как резко обрывается ночь, превращаясь в день. Если смотреть сверху, сумерек не существовало, существовали только тьма и свет.
Утром я поняла, что моя жизнь неотвратимо меняется, потому что я заболела. В моём теле возникли вдруг разом пустота и холод, а потом пришла боль. У врачей я была всего один раз, и у меня диагностировали рак. Перерождение начинается, подумала я и устроилась на работу.
Я мою два офиса и нотариальную контору. Офисы я мою ранним утром, нотариальную контору перед сном. Остальное время суток я учусь, вернее, болезнь учит меня выживанию, и я уже многое поняла и многому научилась. Я выстраиваю схему или график моих отношений с собой и с воздухом вокруг. Это кардиограмма. Размеры раковой опухоли, которая бороздами ползёт по моему телу, зависит от этого эмоционального графика плюс время на адаптацию чувства телом. Получается, что чувство возникает гораздо раньше, а потом уже усваивается телом. Интересно, что телесных сил мне требуется очень мало, скорее, требуется бессилие. И в бессилии рождается истинное чувство, и его можно сравнить с запахом в землянке бабушки Александры. Я не знаю, выживу ли. И мне бывает очень больно. И это вынуждает меня готовиться к смерти, но надеяться на выздоровление. Я жду чуда. Но не дармового чуда, за которым следует заклание, но чуда упорных попыток ощутить, что же такое милость Божья. Иногда мне трудно поднимать ведро с водой, трудно нагибаться, у меня вечная слабость и головокружение, но убираю я чисто, и ко мне нет претензий. Я учусь молиться, но пока научилась только плакать от бессилия, но я уже плачу, и это победа, потому что мне стало жалко себя. Ночью боль усиливается, и тогда нужно сильно абстрагироваться и принимать себя. Это два противоположных процесса, которые, работая в противофазе, усиливают друг друга. Чем больше я абстрагируюсь, тем больше прощаю и принимаю. Ночью я смотрю на свет яркой звезды за окном. После приступа, в тишине, я понимаю, что любовь – это то, что существует после жизни, но пока я не могу сказать это слово вслух, но я знаю, что этот момент очень близок, это как порвать папиросную бумагу, за которой – яркий свет.
Да, забыла рассказать… Мужчины больше не звонят мне и не останавливают на улицах и не приглашают в ресторан, по-другому на меня смотрят и по-другому общаются. И не потому, что моё тело обезображено, у меня такое ощущение, что моя воздушная болезнь перекинулась на тело и пожирает его, но вокруг меня зарождается что-то новое, пока не могу назватьточно, что это, может, судьба? Сама себе я напоминаю героинюблокбастера, внутри которой живёт чудовище, только есть разница. Это самое чудовище является моей частью. Таким образом, моя жизнь сейчас – это разрушение себя, но неполное. Я назвала это занятие – психосоматическая хирургия. В этой борьбе побеждает не сила, а наличие связи, не придуманной связи с Богом… Если на кону ваша жизнь, сомневаться не приходится. Иногда опухоль прячется, и я начинаю верить, что она ушла, но вдруг одно неосторожное движение – и всё возвращается к началу, и опять надо делать самый первый шаг, но не так, как ты делала его вчера. И я уже не помню, с чего всё началось, и не знаю, чем всё закончится.
Я смотрю в зеркало, но замечаю, что что-то изменилось. Я смотрю на себя без страха и отвращения. Скоро я скажу слово «Любовь», и папиросная бумага, отделяющая меня от яркого света, прорвётся. Всё остальное не имеет значения. Я только учусь. Я делаю первые шаги. Иногда приходит Игорь и молча сидит у окна с чаем и своими листочками. Мы можем долго молчать, и в этом молчании нам не тесно. В его присутствии мне всегда становится легче, но мне стыдно за эту дарованную просто так лёгкость, наверное, я ещё не понимаю слова «Милость», не разобралась в нём. Миша тоже навещает меня, да он и живёт теперь совсем рядом, в квартире Серафимы Степановны. Я помогаю ему с уборкой. Мне почему-то хочется, чтобы в её доме всё оставалось по-прежнему, идеально светло и чисто, и чтобы на балконе росли цветы. Миша периодически расплачивается со мной свадебными платьями. У меня их уже три. Зачем мне столько свадебных платьев? Срезанный тополь не унимается и уже в некоторых местах поднял асфальт на дороге, ирядом с пнём в земле появились крепкие ростки. И, кажется, я начинаю понимать, что такое счастье, вернее, я знаю его в лицо, уже знаю и ощущаю в себе иногда. Знаете, это невозможно ни с чем спутать.
Если я выживу, может быть, мне будет дарован шанс родить ребёнка. Это будет девочка.
