Наталья Александрова
В объятиях убийцы

– Ну я.

– Так, выходит, Шишин, ты мою жизнь спас?

– И свою, между прочим, тоже.

– Шишин, миленький, дай я тебя поцелую.

– Лучше билет читательский поскорее выпишите.

– Выпишу, Шишин, сегодня же. Спасибо тебе.

Я посмотрела на него повнимательнее и вдруг вспомнила, с какой силой он буквально выхватил меня из-под стойки. И вообще, если он уже семь лет в институте учится, то ему уж не меньше двадцати пяти. Здоровый мужик, а все придурком прикидывается!

– Шишин, а зачем ты в институте дурака валяешь, семь лет маешься?

Он засопел, потом отвернулся.

– Чтобы в армию не идти. У меня мама старенькая. Если со мной что случится, она не переживет. И оставить ее на два года не могу.

– Так иди на военную кафедру!

– А вдруг офицером призовут?

– Да, трудно тебе. А все-таки, так тоже нехорошо, у старенькой мамы на шее семь лет сидеть. На что живете, на ее пенсию?

– Почему? – обиделся Шишин. – Я работаю дома на компьютере. И мама тоже работает.

– Ну ладно, Шишин-Мышин, давай отсюда выбираться. Убирать ничего не будем, оставим все как есть. Ох, и устрою я Владимиру Викентьевичу! Как чай с нашей Адамовной пить, так он первый, а как в архиве порядок навести, так его нет! Сейчас прямо и поскандалю, пока запал не прошел.

Однако наверху и без нас уже был грандиозный скандал. Нина Адамовна лежала на диване в помещении закрытого фонда, вокруг нее хлопотали Зойка и медсестра Эльвира. Студенты растерянно топтались на абонементе. Проректор Владимир Викентьевич метал громы и молнии. Увидев нас, он чуть не укусил бедного Шишина.

– Шишин! Вот вы где! Все, Шишин, это последняя капля. Немедленно ставим вопрос об отчислении из института! Все, Шишин, все, и не надейтесь!

Шишин побледнел:

– Господи, что случилось?

Зойка выскочила нам навстречу, подозрительно блестя глазами.

– Ты представляешь, какую книгу он принес на замену «Термодинамике»? «Технику современного секса»! Вот такой толстенный том с иллюстрациями. А она в обложке. Ты его куда-то увела, а Нина Адамовна видит – книга бесхозная лежит, она открыла в середине – прямо на картинку попала, ну и от неожиданности… хлоп в обморок!

– Кошмар какой! – напустилась я на Шишина. – Ты что это себе позволяешь? У нее же сердце слабое!

Шишин стоял растерянный и бледный.

– Да я же не нарочно, я же не заметил, смотрю, там написано – «Техника», я и схватил, торопился очень. Ну, честное слово, я не нарочно.

– Ну, Шишин, как же твоя старенькая мама терпит, чтобы ты такие книги по дому разбрасывал?

Он посмотрел удивленно:

– Так это же мамины книги. Она же сексопатолог, – и, видя, что мы замолчали в изумлении, добавил: – Если у вас или у знакомых какие-нибудь проблемы, милости просим, мама бесплатно даст консультацию.

– Спасибо, Шишин, – Зойка листала книгу, – проблем пока нет, а книжку дай почитать.

Явились вызванные Владимиром Викентьевичем замдекана и куратор шишинской группы Алла Сергеевна. Уразумев суть проблемы, Алла Сергеевна закусила губы, а замдекана надул щеки. Проректор жаждал крови, Шишина нужно было срочно спасать.

– Владимир Викентьич, – начала я мягким голосом, – а кто отвечает за порядок в архиве?

– Как – кто? Тот, кто там работает!

– А кто там работает?

Он заткнулся на полуслове. Дело в том, что три месяца назад он уволил архивистку Галину Андреевну, просто сократил ее ставку и все. Владимир Викентьевич рассердился:

– А в чем, собственно, дело?

– А в том, – голос мой постепенно повышался, – что пойдите сами и посмотрите, что случилось в архиве.

– А что там случилось?

– Вот вы пойдите и посмотрите! Вы говорите – ЧП, Шишин виноват, а если бы не Шишин, то у вас сейчас такое было бы ЧП, что и до суда дело дошло. Там в подвале здоровенная стойка свалилась прямо мне на голову, Шишин в последний момент меня вытащил.

– Не может быть! Я тридцать лет в институте работаю, и никогда ничего в архиве не падало!

– Да? А между прочим, Шишин не только мою голову спас, но и вашу, уважаемый Владимир Викентьевич! Потому что отвечаете-то за архив теперь вы. Так что пойдите туда и убедитесь сами, что было бы, если бы Шишин не пошел сегодня со мной.

Проректор побежал в подвал, а я заглянула к Нине Адамовне:

– Нина Адамовна, как вы нас напугали! Теперь вам получше? А то Шишина грозятся из института выгнать, а он ведь не нарочно, ошибся он.

– Что вы! Зачем же так строго наказывать? – испугалась наша старушка. – Это я просто от неожиданности…

– Нина Адамовна. – Шишин мялся в дверях.

– Ох, Шишин, сгинь с глаз моих!

Шишин мгновенно испарился. Инцидент был исчерпан. Алла Сергеевна и замдекана с каменными лицами вышли за дверь, дружно промаршировали по коридору, и я услышала их громовой хохот из-за угла. Явился растерянный Владимир Викентьевич. Действительно, в архиве творилось что-то несусветное. Он смотрел на меня с таким ужасом, как будто на вставшую из могилы, что мне наконец и самой стало страшно. Спокойно могла бы сейчас лежать там с раздробленным черепом!

Зойка быстренько разогнала всех студентов, мы попили чайку, мне стало полегче. Про Алика и театр я вспомнила за полчаса до ухода с работы. Зойка помогла мне почистить серый костюм, который после происшествия в архиве выглядел не очень-то прилично. Я наскоро причесалась, накрасила губы и напоследок погляделась в зеркало. Конечно, вид совсем не тот, что был вчера, но для Алика сойдет.

Мы условились встретиться у метро, причем я нарочно подошла с противоположной стороны и спряталась за газетным ларьком. Меня очень беспокоил один серьезный вопрос: во что Алик будет одет? Если на нем опять все тот же мятый и не очень чистый джинсовый костюм, я сразу разворачиваюсь и ухожу, пока он меня не заметил. Терпеть этот костюм рядом с собой целый вечер я не в состоянии.

Я осторожно выглянула из-за ларька и не поверила своим глазам. Джинсового костюма не было и в помине, на нем были пиджак и брюки и даже белая рубашка. Правда, брюки были от одного костюма, а пиджак от другого, но это не важно, а важно было то, что Алик подстригся! Очевидно, я издала возглас удивления, потому что он повернулся ко мне всем телом и, узнав меня, смущенно улыбнулся. Пиджак был тесен и явно резал под мышками. Бедный толстячок! Ради меня он был согласен терпеть такие мучения целый вечер! За такое героическое поведение я пойду с ним в театр, буду развлекать его в антракте приятной беседой и вообще вести себя очень прилично.

По дороге я спросила у Алика, что выяснилось насчет смерти его начальницы Ларисы Георгиевны. Не то чтобы меня это очень интересовало, но надо же было о чем-то поговорить. Алик нехотя ответил, что приходила милиция, опрашивала всех сотрудников, но в тот момент в помещении вместе с Ларисой никто находиться не мог – было время обеда. Милиция не очень-то верит в самоубийство – не такая это была женщина, чтобы вот так с бухты-барахты взять и сигануть в окно, нервы у нее были в полном порядке, это другим она умела и любила нервы мотать. Искала милиция ее недоброжелателей, но, поскольку методы ведения дел и руководства у покойной были весьма специфические, ты же сама видела, то недоброжелателей у нее среди подчиненных было хоть отбавляй, всех не пересчитаешь. Офис их находится на пятом этаже, внизу до первого тоже всяческие конторы, дверь входная открыта, никто не смотрит, любой посторонний мог зайти, его и не заметили бы. Так что милиция пока в растерянности. Сидит какой-то тип, разбирается в бумагах Ларисы, думает там хоть какую ниточку найти.

К спектаклям Романа Виктюка я отношусь с осторожностью. Я не ханжа, но уж очень много голых мужчин обычно бегает у него по сцене. Однако модный режиссер, в зале – полный бомонд, дорогие билеты – все как полагается. Мне не хотелось огорчать Алика, но, по-моему, ему все это тоже не очень нравилось. В антракте я вспомнила, что ужасно хочу есть, и мы пошли в буфет. Я деликатно осведомилась у Алика, могу ли я выбирать сама, а то получится как у Зощенко – придется пирожное на место класть.

– Не волнуйся, я же сказал, что переводчикам в нашей фирме платят неплохо.

Вспомнив матушкины запреты, я назло набрала бутербродов с икрой и пирожных, а Алик взял себе просто апельсиновый сок. Понятно, все-таки жалеет денег. Сейчас будет смотреть на меня голодными глазами, а у меня кусок застрянет в горле. Но нет, он спокойно пил свой сок и вовсе не пожирал глазами мои бутерброды. Меня одолело женское любопытство. Бывает такое: знаешь, что не надо спрашивать, но не можешь удержаться.

– Алик, прости, что я задаю тебе такой прямой вопрос, но вот я наблюдаю за тобой довольно долго и теряюсь в догадках. Полные люди обычно много едят. Вот как, помнишь, у Толстого описан Пьер Безухов – «Он много и жадно ел». А у тебя все не так.

Он усмехнулся:

– А может, я дома ем ночью под одеялом.

– Неправда, я же вижу, ты к еде почти равнодушен. Но извини, напрасно я спросила.

Он помолчал.

– Я не знаю, почему это. Я ничем серьезным не болен, если тебя это интересует. Я действительно стараюсь меньше есть, ни мучного, ни жирного давно уже не употребляю. Наши в обед в «Джокер» ходят, а я кефир пью или салатик из капусты… Ничего не помогает. – Он посмотрел на меня с грустью.

Опять мне стало его ужасно жалко. Определенно знакомство с Аликом открыло мне саму себя с совершенно иной стороны, раньше я никогда в себе не ощущала таких огромных запасов добрых чувств. Тут, к счастью, прозвенел звонок на третье действие.

Спектакль кончился довольно рано, мы вышли из театра и не спеша побрели по улице. Для середины мая погода была очень теплая. Все давно уже ходили без пальто и плащей. Вечерний воздух был свеж, Алик наконец вздохнул свободнее, он очень мучился в душном зале в тесном пиджаке.

– На метро? Пройдем дворами наискосок.

– Не заблудимся? И шпана опять привяжется.

– Ну что ты! Во-первых, в центре все-таки шпаны меньше, вернее, милиции больше, а во-вторых, это мой район, я тут с детства все знаю, вон мой дом.

Он тут же смутился, видно, испугался, не обижусь ли я, что он приглашает меня домой поздно вечером. Я сделала вид, что ничего не заметила. Мы вошли во двор, там сбоку на маленьком пятачке приютилось несколько гаражей. Одна дверь была открыта, оттуда слышались стук и звяканье. Увидев эту открытую дверь, Алик остановился, сделал было шаг назад, но потом передумал, взял меня под руку и пошел мимо гаражей. Именно в это время из гаража вышел, закуривая, молодой рыжий мужик. Увидев нас, он оживился:

– О, привет, Алька, как жизнь?

– Нормально, – сухо ответил Алик.

Парень нагло оглядел меня.

– Шикарную девицу себе отхватил! Подружки нет у тебя? – Это он уже мне.

– Есть, но сейчас не может – с внуком сидит, – немедленно ответила я, ненавижу, когда так нагло пялятся и сразу обращаются на ты.

Парень захохотал:

– Ишь, какая языкастая!

Мы с Аликом хотели пройти, но он стоял на дорожке и мешал.

– Ну так как, Алька, ты подумал насчет гаража?

– Подумал и опять-таки тебе скажу – нет и нет.

– Ну вот опять снова-здорово! Уже почти договорились.

– Да ничего мы не договаривались! Не продам я гараж, и деньги твои мне не нужны.

– Ну ты какого хрена куражишься? – заорал мужик. – Тебе, как человеку, хорошую цену предлагают, тебе же этот гараж на фиг не нужен. Ту рухлядь, что у тебя там стоит, только на металлолом, ты же ее никогда в жизни не починишь! И за руль не сядешь! Я же знаю…

– Ну хватит! – резко прервал его Алик. – Сказал – не продам, значит – не продам. И чтобы больше ты ко мне с этим не обращался!

– Ну ты смотри, как разговорился, ну я тебя умоляю, как перед девкой выпендриваешься! Не обращаться к нему, видишь ты! Да я к тебе больше по-хорошему обращаться и не собираюсь. Да я же про тебя все знаю, ты не успеешь еще свою задницу толстую повернуть, как я уже все справки соберу, да у меня везде знакомые. Добром не хочешь, так по-другому действовать будем!

Я посмотрела на Алика. Он застыл на месте. Опять он был бледный, только на щеках малиновые пятна, пот градом катился по его лицу. Сзади на темно-малиновой шее белел шрам, который уходил на затылок под волосы. Раньше его не было видно из-за длинных волос. Алик стоял в ступоре, чувствовалось, что он не сознает, где он и с кем.

Я поскорее схватила его за руку и потащила прочь. Нахальный мужик еще что-то хамское кричал нам вслед. Интересно, почему так получается: как мы с Аликом, так обязательно случается какой-то конфликт и я должна его спасать? Мы оставили двор далеко позади, тогда Алик понемногу успокоился и на мой вопросительный взгляд пояснил:

– Гараж у меня здесь. А он хочет приятеля своего сюда пристроить. В центре ведь гараж просто так не купишь. А если я не хочу продавать?

– Твое право, – согласилась я, – а с машиной что?

– Машина разбита, нельзя на ней ездить.

По его тону я поняла, что дальше лучше не расспрашивать, и сказала, что раз уж он здесь дома, то нет смысла тащиться ему за мной на окраину города, пускай он посадит меня в такси, а сам идет домой. Алик согласился.

Дома мать и сестра не спали, ждали меня. Ведь я подряд два вечера уходила из дома, этого они не могли вынести и теперь требовали информации. Особенно интересовалась матушка, а сестра просто поостыла на работе, поняла, что утром с этим чертовым платьем перегнула палку, и теперь хотела не то чтобы извиниться, нет, этого от моей сестрицы не дождешься, но как-то наладить отношения.

– Ну что, где ты сегодня была? – Это матушка не утерпела и сама задала вопрос.

Я честно рассказала, что была в театре, что спектакль не понравился, и объяснила почему. Они слушали невнимательно, про театр им было неинтересно.

– А этот твой новый знакомый, ты с ним у Иры познакомилась? Он кто?

Я решила рассказать им про Алика, он безобидный, пускай развлекаются.

– Он переводчик. Да, Анька, он говорит, что с тобой в школе учился, в параллельном классе. Такой толстый, звать Алик.

– А фамилия?

– Ой, а фамилию-то я не помню.

– Проводишь время с человеком и не знаешь его фамилии? – возмутилась мать.

– Зато я знаю, где он живет.

– Час от часу не легче!

– Не помню я никакого толстого Алика, – задумалась сестра.

– Да ты вечно никого не помнишь!

После того как сестра развелась со своим первым мужем – бывшим одноклассником, она не очень-то поддерживает школьную дружбу, встречается только с одной подругой Катериной.

– У Катьки надо спросить, она все про всех знает. Мам, а чаю можно попить, если уж еды в доме не дают?

На самом деле есть мне не хотелось, а после бутербродов с икрой ужасно хотелось пить, но мать по вечерам и чаю не разрешала.

– Пейте бифилайф!

Сестру передернуло.

– Видеть его не могу! А знаешь, Маринка, у нас новая беда – дианетика. Сама принесла матери книгу – сама теперь будешь мучиться.

– Да, кстати, все собираюсь спросить: что же это такое – дианетика?

– О, – сестра оживилась, – это когда все едят отдельно. Вот, например, хочешь ты съесть бутерброд, так ты сегодня ешь булку, а колбасу можно только завтра, про масло я уж не говорю, это верная смерть.

– Какая колбаса? – возмутилась матушка. – Забудьте это слово, и про булку, кстати, тоже забудьте. И прекратите издеваться над дианетикой! Вот скоро Валентина Михайловна прочтет эту книгу, и мы начнем новую жизнь.

Все матушкины завихрения насчет здорового образа жизни начались два года назад, когда в санатории она познакомилась с Валентиной Михайловной. Она тогда вся была под впечатлением новой подруги. «Ах, какая замечательная женщина, как следит за собой! Гораздо старше меня, а выглядит моложе». На мой взгляд, эта Валентина Михайловна выглядела не очень-то – обычная сушеная вобла далеко не первой молодости с жилистой шеей и кровавым маникюром на костлявых руках. Но мать была от нее без ума. Как-то в порыве откровенности сестра призналась мне, что ее голубая мечта – это придушить Валентину Михайловну, и тогда кончатся наши мучения. Мать снова будет все есть и вкусно готовить, а то Славка уже на пределе, а сама сестра приходит поздно и готовить не успевает.

Мы с сестрой посетовали на нашу горькую жизнь, пытались убедить матушку, что дианетики мы не вынесем, но мать твердо стояла на своем, видно, Валентина здорово держала ее в своих цепких лапах.

Выклянчив у матушки по чашке чаю, мы еще немного мирно побеседовали и разошлись. В нашей семейке редко выпадает такой спокойный вечер.

Уже лежа в постели и погасив свет, я внезапно ощутила легкое беспокойство. Что-то меня тревожило, какое-то несоответствие сегодня насторожило. Закрыв глаза, я перебрала в уме события сегодняшнего вечера и вспомнила слова Алика, что он никогда не ходит обедать с сотрудниками в бистро «Джокер», а ест что-нибудь некалорийное прямо на рабочем месте. Значит, и в тот день, в понедельник, он не уходил, а оставался с Ларисой в офисе один на один? Не может быть, милиция наверняка проверила всех сотрудников в первую очередь.

С этой мыслью я заснула.

* * *

– Черт, опять какая-то зараза лампочку вывернула… темень в подъезде, хоть глаз выколи… ноги бы не переломать…

В кромешной темноте подъезда щелкнула зажигалка, вспыхнул маленький желтый язычок пламени.

– Вот спасибо, хоть мне посветили, а то ступенек не видать, недолго и навернуться.

– Это точно.

– Что-то я вас в темноте не признаю. Ты, что ли, Паша?

– Это не Паша.

Огонек чуть переместился, выхватив из темноты мужское лицо.

– А-а, вот это кто… А чего надо-то? Чего в моем подъезде ошиваешься? В гости ко мне?

– По делу.

– Значит, по делу надумал?

– Да, знаешь, спать я спокойно хочу.

– А я-то при чем? Как по телику говорят: заплати налоги – и спи себе спокойно.

– Да ты шутник, как я погляжу, а мне вот не до шуток. Что-то я, брат, нервничаю. Что-то ты такое про меня знаешь…

– Да ты что несешь-то? Что, совсем сдурел? Ты с ножом-то не балуй! Чем я тебе помешал… А-ах, больно же, сволочь… За что ты меня. Я же ничего про дела твои…

– Может, и не знаешь, а так как-то спокойнее. Сам же говорил: заплати – и спи спокойно.

– А-а-ах…

Кровь хлынула изо рта, рыжий здоровый мужчина последний раз всхлипнул, как ребенок, и медленно сполз по грязной стене подъезда. На пол он упал уже мертвым.

На следующий день почти прямо с утра мне на работу позвонил Максим. Едва раздался телефонный звонок, я уже знала, что это он.

– Добрый день, могу я поговорить с Мариной Ракитиной?

– Здравствуй, Максим, это я.

– Марина? – Он замолчал, как будто удивился, что застал меня на месте, а потом быстро проговорил: – Я встречу тебя сегодня после работы, поедем на дачу к моему приятелю, ты во сколько освободишься?

Это был его обычный метод, раньше, два года назад, он всегда так делал – звонил мне и назначал место и время, я всегда должна была быть в полной боевой готовности. Но прошло два года, я отвыкла от Максима и не могла вот так сразу включиться в прежний ритм. Я прижала трубку к губам и тихо ответила:

– Прости, пожалуйста, Максим, но сегодня вечером я никак не могу.

– Что? – Он страшно удивился, потом стал просить, уговаривать, даже настаивать. Но, как я уже говорила, я очень упряма. Сказав «нет», я не меняю своих решений.

«Идиотка! – кричал во мне мой внутренний голос. – Сейчас он попрощается, и больше ты его никогда не увидишь!»

«Ну и пусть, – отвечала я самой себе. – А так он попрощается со мной завтра утром и опять исчезнет на два года. И что тогда будет со мной? Опять нахлынет жуткая тоска. Нет, я буду сопротивляться до последней возможности».

В голосе Максима послышались недовольные нотки, потом он смягчился, сказал, что позвонит мне завтра, если не уедет в Москву, и повесил трубку. Не успела я отойти от телефона, как опять раздался звонок.

– Маринка, привет! Я не вовремя?

– О Господи, тетя Надя, мы же сто лет не виделись!

– Вот именно, – ворчливо сказала тетя Надя, – если я не позвоню, то ты и не вспомнишь.

– Да ладно тебе, что у вас нового?

– У нас все по-старому. Откровенно говоря, я вчера видела тебя в театре, вспомнила, что у меня есть любимая племянница, и решила позвонить.

Тетя Надя, Надежда Николаевна, была двоюродной сестрой моего отца, они дружили, но когда отец умер, тетя Надя как-то постепенно перестала у нас бывать. С матушкой они никогда не были особенно близки, сестру она здорово недолюбливала, говорила, что Анька – страшная эгоистка. Анька платила ей тем же, всегда отзываясь о ней в разговоре с каким-то пренебрежением, считала неудачницей. Еще бы – с мужем развелась, растит ребенка одна, работает простым инженером – нет, такие родственники мою сестрицу не устраивали.

Мне тетя Надя нравилась. Поскольку родственники проели мне всю плешь о том, что женщина не должна жить одна, что обязательно надо выйти замуж, я приводила им в пример тетю Надю – вот, пожалуйста, живет человек один и ничего, характер спокойный, на людей не бросается. Сестра пренебрежительно махала рукой, а матушка возражала, что все-таки у Надежды есть ребенок. «Ну уж нет, – отвечала я. – Этого вы от меня не дождетесь, чтобы мой ребенок рос без отца. Лучше совсем никого не надо – ни мужа, ни детей».

Наши споры прекратились сами собой, когда тетя Надя шесть лет назад вдруг неожиданно вышла замуж. Ее дочка Алена жила уже на Севере, была там замужем за военным моряком, и тетя Надя тут быстро нашла себе мужа. Очень она меня подвела, потому что матушка с сестрицей как с цепи сорвались.

– Вот видишь, – говорила мать и больше ничего не добавляла, – вот видишь…

Из-за этих разговоров я сначала очень не любила тети-Надиного мужа Сан Саныча, хотя, если сказать по совести, он довольно симпатичный дядечка. Приличный такой мужчина, постарше ее, весь из себя аккуратный, дома по хозяйству все делает, к ней хорошо относится. Мы стали видеться с тетей Надей гораздо реже, а последние несколько лет встречались буквально считанные разы. Поэтому вся история с Максимом была тете Наде неизвестна, хотя единственный человек, с кем я могла бы поделиться, – это она.

– Ну так что, Маринка, как у тебя дела?

– Да я ничего, а что ты вчера к нам не подошла?

Она промолчала, и я поняла, что она постеснялась навязываться, увидев, что я не одна.

– Ну и как тебе мой спутник?

– Да я его толком не разглядела, – замялась тетя Надя.

Все ясно: не понравился. Да и кому понравится этакая туша?

– Ты не бойся, тетя Надя, он мне никто.

– Да? Ну и бог с ним. Ты давай, заходи в гости.

– Когда?

– Да хоть сегодня. – И, зная, что мне хочется поболтать с ней наедине, тетя Надя добавила: – Сегодня вечер свободный, у Сан Саныча лекции.

Я немного подумала и решила, что чем я буду сидеть дома и изводиться, позвонит завтра Максим или не позвонит, я лучше навещу тетю Надю.

Ближе к концу работы позвонил еще Алик, поинтересовался моим настроением и самочувствием. Я сказала, что чувствую себя прекрасно, и быстро с ним распрощалась, пока он не успел меня еще куда-нибудь пригласить. Зойка уже перестала удивляться на мое поведение.

Мы чудно посидели с тетей Надей, перебрали косточки всем родственникам. Она сказала, что я хорошо выгляжу, оживленная и посвежевшая. Сама не знаю, почему я начала разговор про Алика.

– Ну что, тетя Надя, не понравился тебе мой кавалер?

– Да как тебе сказать… Уж очень вид у него такой… тюфяковый. Но я, конечно, никого не хочу обидеть, – спохватилась она, – если он тебе нравится…

– Да ничего он мне не нравится, он просто меня в театр пригласил. Я и пошла, неудобно было отказаться.

Тетя Надя внимательно на меня посмотрела и вдруг сказала:

– Во всяком случае, это явно не тот человек, для которого ты стащила у сестры французское платье.

Вот те раз! Ведь я же сама как дура жаловалась ей на Аньку и рассказала про платье. Да, нашей тете Наде палец в рот не клади, все видит насквозь. И я вдруг рассказала ей про Максима, не все, конечно, а в самых общих чертах. Но, думаю, она обо всем догадалась – сложила в уме два и два, вспомнила, какая я была жалкая два года назад, и все поняла.

– И вот теперь он вернулся, а тут еще этот Алик. Как это у Островского? «Не было ни гроша, да вдруг алтын»? Это про меня.

– А это всегда так бывает, – засмеялась тетя Надя. – Мужики чувствуют, если кто-то у тебя есть, и сразу как мухи на мед слетаются. Но я тебе вот что скажу: лучше два, чем ни одного, а еще лучше – три!

– Да куда мне их – солить, что ли? Мне и с двумя-то не разобраться. Каждый вечер где-то хожу, собой заняться некогда. Как думаешь, в какой цвет мне покраситься?

От метро я обычно иду к дому наискосок, дворами, мимо школы и строящегося дома. Там и всегда-то малолюдно, а сейчас было довольно поздно, и на пути мне не попалось вообще ни души. На сердце было тревожно, казалось, что меня ждет что-то плохое. Я как могла гнала от себя эти предчувствия и дурные мысли, но позднее время и безлюдный пустырь не способствовали оптимизму. Проходя мимо стройплощадки, я остановилась, чтобы вытряхнуть камешек из туфли. Это задержало меня на несколько секунд и, возможно, спасло мне жизнь.

Надев туфлю, я пошла вперед, и тут из-за угла вылетела темная машина с погашенными фарами и на огромной скорости помчалась прямо на меня. Я отскочила назад, еле успев увернуться. Не задержись я из-за камешка – быть мне под колесами. Машина, яростно взвизгнув тормозами на вираже, исчезла за углом, а я долго не могла отдышаться. Ноги подгибались, руки тряслись, в общем, я впала в панику. Нет, нервы надо лечить. Хотя у кого угодно сдадут нервы, если под машину чуть не угодишь…

Я отдышалась, успокоилась, пригладила волосы, чтобы домашние ничего не заметили, – матушку волновать никак не хотелось, себе дороже. Но матушка, открыв мне дверь, сразу же заподозрила неладное и не отстала до тех пор, пока я не рассказала ей про машину.

– Ездят какие-то ненормальные, или пьяный там за рулем был!

Дома никого не было: сестра с Дашкой поехали навестить другую Дашкину бабушку, она болеет, не выходит из дома, и очень просит, чтобы Дашку привозили к ней хотя бы раз в три месяца. Славка, как всегда, работал. Матушка так за меня испугалась, что наступила сама себе на горло и предложила поужинать.

– Спасибо, мама, я у тети Нади была, есть не хочу.

– Ну, как она?

– Выглядит отлично, тебе привет передавала.

– Вот видишь, – начала было матушка, но, заметив, что я встала и собираюсь идти в свою комнату, прервалась, посмотрела на меня очень серьезно и тихо сказала: – Ты вот обижаешься, что я тебя пилю, замуж выпихиваю, а это ведь я не просто так, чтобы поворчать или из дому выгнать. Ты не понимаешь, Маринка, что годы-то проходят. Может, и встретишь в сорок лет своего единственного, а что толку? И захочешь любви, а все уже не то, молодость прошла.

– Где же я сейчас мужа возьму, если нету?

– Да ладно, может, и правильно, раз никто не нравится, то и не надо.

– Мам, а что ты сама замуж не вышла? Ведь уже десять лет прошло, как отец умер.

Матушка засмеялась:

– Ох, Маринка, настоящий муж у женщины должен быть только один. Зачем мне замуж выходить, если у меня настоящий уже был? Одиночество в этой семейке мне не грозит, вечно полон дом народу.

– А как же Анька со своими мужьями?

– Анька! – Мать пренебрежительно махнула рукой. – Дурит что-то Анька.

Я даже рот разинула – первый раз в жизни матушка критиковала сестру. Вошла Лолита, поглядела на меня презрительно.

«Предательница! – говорил ее взгляд. – Как ты посмела там, в гостях, брать на колени этого мерзкого рыжего кота и принести в дом ненавистный запах?!»

– Лолиточка, прости, пожалуйста, этот рыжий Бейсик сам уселся ко мне на колени и нарочно налинял шерстью на юбку!

Лолита негодующе фыркнула и гордо удалилась.

– Пойду новости посмотрю, пока девочек нет, – собралась матушка, – там похороны Подрезова показывать будут.

– Ох, опять про Подрезова! Ну что, не нашли убийцу?

– Да никого не нашли, говорят, что у Подрезова столько дел разных было, пока все проверят.

На экране уже шли кадры похорон. Играла траурная музыка, цветы, венки – ничего интересного, и я ушла в ванную. Когда я вернулась, действо еще не кончилось. Подрезов в нашем городе был очень известен, у него была своя передача, многие им восхищались – такой принципиальный, болеет за город! Мне лично Подрезов не очень нравился. Меня коробила его манера общения с людьми на экране телевизора, манера, прямо скажем, хамская. Но раз человек убит, убийца должен быть пойман и наказан – с этим никто не спорит.

После показа похорон был комментарий. Ведущий здорово катил бочку на органы МВД, на прокуратуру и городскую администрацию.

– Доколе? – вопрошал он. – До каких пор будет продолжаться это планомерное истребление людей, говорящих с экрана правду и только правду? Когда же кончится этот форменный геноцид?

Показали кусочек его беседы с каким-то ответственным милицейским чином. Ведущий просто наскакивал на него, как бойцовый петух, и задавал вопросы тоже в абсолютно недопустимой хамской манере. Чувствовалось, что дело Алексея Подрезова в надежных руках.

Замотанный, с кругами под глазами милиционер отвечал вяло, держался скованно. Было заметно, что на него и так уже понавешали всех собак и попало ему уже отовсюду, так что свой позор перед экраном он переживал довольно спокойно.

– Было ли это заказное убийство и если да, то кто заказчик? – спрашивал ведущий.

– Нет, – отвечал милиционер, – это не похоже на заказное убийство. Те обычно стреляют, а тут стукнули по голове и выбросили на шоссе. Можно было бы предположить ограбление, потому что преступник забрал бумажник и папку с документами, но тогда преступник должен быть Подрезову хорошо знаком, потому что какой же нормальный человек сейчас подсаживает в машину незнакомых, тем более за городом? Граждане! – обратился к телезрителям милиционер, кажется, он был подполковник. – Пользуясь случаем, хочу предупредить. Не вступайте ни в какие отношения с незнакомыми людьми, не подсаживайте никого в машину. Польстившись на какой-нибудь полтинник, можно потерять здоровье и даже жизнь.

На этом интервью с милицейским подполковником закончилось.

– И напоследок еще одна печальная новость, – сказал ведущий. – Вчера был убит наш коллега, тоже сотрудник Санкт-Петербургского телевидения Иван Ладуненко. Он был поздно вечером зарезан ножом в собственном подъезде. Мы выражаем соболезнование семье покойного. Ладуненко не был таким известным человеком, как Алексей Подрезов. Он просто водил телевизионный автобус с аппаратурой. Конечно, милиция опять будет говорить про ограбление и хулиганство, но не пора ли соответствующим органам всерьез задуматься над тем, что происходит?

Он еще что-то говорил, обхаивал милицию, но я не слушала. На экране в траурной рамке появилась фотография убитого Ивана Ладуненко. Я плюхнулась на диван, еле сдержав возглас удивления: передо мной было лицо вчерашнего рыжего мужика, который ругался с Аликом из-за гаража. Ничего себе! Зарезали в собственном подъезде. Хорошо, что в это время сестра с Дашкой позвонили в дверь и матушка пошла открывать, не заметив моего лица.