Наталья Александрова
Сбылась мечта хулиганки
Ненаглядный, тоже совершенно голый, лежал на кухне головой в открытой духовке. Газ был пущен на полную катушку. Зрелище было душераздирающее, но во мне оно вызвало только сильнейшую злость.
Я моментально закрутила газовые краны, распахнула окно и подтащила к нему этого придурка. Дело в том, что он в отличие от шлюхи на диване подавал еще признаки жизни, хотя лицо его было изумительного серо-синего цвета и опухло, как надувная резиновая подушка.
Свежий воздух и весенний холод оживили его, он зашелся жутким кашлем, а потом его начало рвать прямо мне на руки. Наконец в глазах у него появилось осмысленное выражение, он увидел меня, потом скосил глаза на собственную малопривлекательную наготу и с трудом проговорил:
– Ты… ты как здесь?
– Обыкновенно, – ответила я тихо, хотя внутри все клокотало от бешенства, – а ты?
– Я? – Он с трудом повернул голову, затем вздрогнул, потому что кухня здорово выстудилась – окно я распахнула настежь, а на улице середина апреля – не больно жарко. – Я… вот тут…
Понемногу до него доходили все предыдущие события, во всяком случае, я готова была поклясться, что он вспомнил, что пришел он сюда в этот раз вовсе не со мной. Уж очень паскудно забегали у паршивца глазки.
– Чт-то происходит? – Он клацнул зубами.
– Это я тебя хочу спросить. – Я закрыла окно, после чего вымыла руки тут же, на кухне.
– Хо-холодно…
И, поскольку я молчала, ничуть не разжалобившись его несчастным видом, ненаглядный решил прояснить для себя ситуацию:
– Тут больше никого нет? – задал он осторожный вопрос.
– Как тебе сказать? – притворно задумалась я. – Думаю, все же кто-то есть.
Он тяжело вздохнул и воззрился на меня, ожидая неизбежного скандала.
– Тебе лучше самому посмотреть в комнате, – злорадно продолжала я.
Он снова тяжко вздохнул и потащился в комнату. Я в упоении прислушивалась. Вот тяжелые шаги протопали по прихожей, дверь в комнату отворилась, вот четыре медленных шага до дивана… Для того, чтобы понять, что девица на диване – покойница, мне понадобилось не больше двух секунд. Но у ненаглядного в голове туман из-за отравления газом, так что ему потребуется гораздо больше времени… Ну вот, дошло: я услыхала протяжный стон и глухой звук падения тела на пол.
Я пулей кинулась в комнату. Как бы он совсем копыта не отбросил!
Оказалось, однако, что сознания ненаглядный не потерял, просто ноги его больше не держали от стольких потрясений, так что упал на пол он осторожно, ничего себе не повредив. Глаза его были какого-то сизого цвета, губы прыгали, как две лягушки, – кстати, и цветом они напоминали лягушек.
– Ч-что это? – Ненаглядный глазами показывал на диван.
– Знаешь, мне это надоело! – взорвалась я. – Возьми себя в руки наконец и осознай, что это – твоя мертвая девка.
Я подошла к дивану поближе и добавила спокойно:
– Судя по темным пятнам на шее и вытаращенным глазам, ее кто-то задушил.
Ненаглядный вдруг вскочил на ноги и бодро заторопился в ванную, откуда вскоре послышались характерные звуки: его опять вырвало.
Я взяла простыню и прикрыла голую покойницу, иначе невозможно было находиться в комнате. Потом я закрыла окно, собрала в комнате разбросанную одежду ненаглядного (ишь как торопился, даже одежду как следует не сложил, а со мной он аккуратно раскладывает на стуле все вплоть до носков) и отнесла на кухню. Газом воняло, но гораздо слабее.
– Ты скоро? – заглянула я по дороге в ванную.
– Д-душ, – заныл он.
– Обойдешься. Не до душа сейчас. Умойся наскоро, зубы почисти и выходи.
Он не посмел спорить.
Я немного прибралась на кухне, чтобы там можно было спокойно поговорить, хотя вряд ли у нас получится спокойный разговор. Но я решила не нервничать попусту и не ругаться с ненаглядным – все равно дело, что называется, сделано и нам нужно сообща подумать, как выбраться из создавшегося положения с наименьшими потерями. Моя оскорбленная женская гордость и обида на подлого изменщика как-то отошли на второй план.
Он вошел, уже в трусах, и стал надевать брюки, путаясь в штанинах. С пуговицами на рубашке он тоже возился слишком долго – руки дрожали.
– Ну? – нарушила я наконец затянувшееся молчание. – Что здесь произошло?
– Ну… – замямлил он.
– Слушай… – зловеще прошипела я, – сейчас же рассказывай, кто такая эта девица! Где ты ее склеил и что случилось потом? Рассказывай подробно и не смей врать, я все равно узнаю!
Он испуганно на меня покосился, но послушно забубнил. Вообще весь он выглядел поникшим, как спущенный воздушный шар, и голос стал каким-то хриплым.
– Я ехал с работы, а она попросила подвезти.
– Где это было? – перебила я.
– Ну там, на проспекте Равенства, как только я со стоянки выехал.
– Дальше! – резко приказала я.
– Ну, по дороге разговорились… и она… дала понять… – Он надолго замолк.
– В общем, она сама тебя подцепила, а ты и купился, – припечатала я.
Ответом мне был душераздирающий вздох.
– Катя, прости меня, – прошептал он, глядя в пол.
– Ты что – рехнулся? – подпрыгнула я на стуле. – Ты думаешь, я злюсь из-за того, что ты привел эту девку? Да пойми ты наконец, что она мертвая. Мертвая! – проорала я. – И если мы немедленно не придумаем, как быть, нам с тобой обеспечены огромные неприятности.
– Тише! – Он испуганно покосился на окна.
– Соображаешь! – обрадовалась я. – Не совсем мозги отшибло. Рассказывай дальше, не стесняйся.
– Так как-то случайно я ей предложил сюда поехать.
– Случайно… – протянула я, – а может, это она предложила?
– Она была не против. – В голосе этого Казановы я услышала самодовольные нотки.
– Так сразу и поехали?
– Ну да, она еще спросила, отдельная ли квартира и можно ли остаться ночевать.
– Так-так, кое-что проясняется… Значит, ты привез ее сюда… никуда больше по дороге не заезжали?
– Да, – вспомнил ненаглядный, – на вокзал заезжали, сумку она там оставила.
– Какую еще сумку?
– Сумка у нее была, довольно большая… а пальто не было.
– Налегке, значит… Ты продолжай, продолжай!
– Ну… я… – снова замямлил он.
– Сюда приехали, постельку ты расстелил. Простыни хоть поменял? – издевалась я. – А потом что было?
– Потом я в душ пошел.
– Как всегда, – согласилась я, – привычки твои мне известны.
– В коридор вышел, только помню, что в голове как будто что взорвалось, – и все, сознание потерял. Очнулся – ты сидишь, и газом воняет.
Очевидно такой медленный подробный разговор оказал на ненаглядного положительное действие, потому что он как-то подобрался и глядел уже не так кисло.
– А теперь я спрошу, – начал он.
– Ну, спрашивай.
– Как ты в квартиру попала?
Я молча принесла из прихожей свою сумочку и показала ему ключ.
– Я нашла его в ящике стола.
– Ты взяла без спросу ключ от мо… от чужой квартиры? – завопил ненаглядный в праведном негодовании.
– Давай сразу проясним некоторые вопросы, чтобы потом к ним не возвращаться, – спокойно заговорила я. – Я прекрасно знаю, что квартира эта – твоя, я видела квитанции. Квартира твоя, и тетка тоже была твоя, а когда она умерла, то квартира отошла тебе. Так что в твоих интересах не поднимать сейчас вопрос о честности и порядочности.
Он заткнулся, как слив в раковине, – плотно и надолго.
– Значит, ты твердо уверен, что, когда пошел в душ, твоя… приятельница была жива-здорова? Ты ее часом в припадке страсти – не того? – осведомилась я.
Ненаглядный только возмущенно замотал головой.
– Ладно, тогда я расскажу, что видела. Значит, на лестнице я услышала, как скрипит входная дверь твоей квартиры. Я спряталась внизу в подвале и заметила, как мимо прошел довольно неприятный тип – весь в черном. Я немного постояла еще внизу, а потом пришла сюда, открыла дверь ключом и нашла тебя – в духовке, а ее – мертвую.
– Допустим, – процедил этот наглец. – Но я тебе не верю. Какой еще человек в черном? Что ты несешь? Если у тебя был ключ, то ты – первая подозреваемая. Пришла, увидела, что я не один, приревновала, задушила ее, а меня стукнула по голове.
– Ага, а потом положила тебя к духовке, открыла все краны и ушла, – подхватила я. – А после почувствовала муки совести, вспомнила, как мы с тобой были счастливы в этой вот квартире, вернулась и спасла тебе жизнь! Слушай, это даже не смешно и вообще не выдерживает никакой критики. С таким же успехом я могу утверждать, что ты в припадке садизма задушил свою случайную приятельницу, а потом, испугавшись содеянного, решил покончить жизнь самоубийством, отравившись газом. Кстати, – меня осенило, – ведь убийца-то так и задумал. И все бы поверили, даже милиция.
– Милиция! – Ненаглядный приподнялся со стула и смотрел на меня строго. – Нужно вызвать милицию! Ведь у нас там труп…
Я посмотрела на него с интересом. Казалось бы, мы довольно долго были знакомы. Я, конечно, знала, что ненаглядный не семи пядей во лбу, но все же он производил впечатление солидного, рассудительного человека. Ну, зануда такой, аккуратист, чистюля. Но я никогда не подозревала, что он полный идиот.
– Милиция… – как бы в раздумье пробормотала я. – Что ж, звони. Только я расскажу тебе, что будет.
– Ну…
– Приедет милиция, увидит труп, слушать наши долгие объяснения не будет – им вечно некогда. Труп увезут в морг, а нас, как наиболее вероятных подозреваемых, сцапают и посадят. Не знаю уж, кого потом они определят в убийцы – тебя или меня, но ночевать сегодня мы будем в камере и еще много времени там проведем. Ты этого хочешь?
– Нет, – ответил он без колебаний.
– Умница! – обрадовалась я. – Значит, помощь милиции мы отметаем.
– Почему это в милиции подумают, что это я ее убил? – вдруг заупрямился ненаглядный. – Ты же мне веришь…
– Я верю, потому что знаю тебя как облупленного и потому что я видела настоящего убийцу. Но они-то мне не поверят, решат, что я тебя выгораживаю.
– Это еще кто кого выгораживает! Ты больше подходишь на роль подозреваемой! Ты убила ее из ревности! То есть это милиция так подумает, – поправился ненаглядный, взглянув на меня внимательнее.
Очевидно, в глазах моих он прочел что-то очень для себя неприятное, потому что сник и даже отодвинул стул от меня подальше.
– Ах, вот как… – выговорила я медленно, – так слушай, я расскажу тебе, что тут случилось на самом деле. Девица, – я кивнула головой в сторону комнаты, – была связана с каким-то криминалом. Очевидно, ей срочно нужно было от кого-то удрать. Она останавливает первую попавшуюся скромную машину, заигрывает с водителем, дает ему понять, что не прочь развлечься, предварительно узнав, что есть место, где можно спокойно пересидеть ночь. Только такой самовлюбленный дурак, как ты, мог подумать, что соблазнил ее своей внешностью и дурацкой «копейкой»! Ей просто нужно было где-то спрятаться до утра!
Я решила не стесняться в выражениях и называть вещи своими именами, чтобы ненаглядный наконец понял, какого он свалял дурака.
– Но, – продолжала я, – планам девицы не суждено было осуществиться. Ее выследили. Убийца пришел в эту квартиру, стукнул тебя по голове, а ее задушил. Потом он сунул тебя в духовку, открыв газ. И если бы не пришла я, то все могло бы для тебя кончиться летальным исходом. Потому что соседи, услышав запах газа, прибежали бы и начали звонить. А всем известно, что в наполненной газом квартире нельзя ни звонить, ни свет включать. Потому что от вспышки газ может взорваться. Так и случилось бы, и в квартире нашли бы только два обугленных трупа. А так я тихонько открыла дверь ключиком… только вот благодарности от тебя не дождешься.
– Что же теперь делать? – простонал ненаглядный, потому что упоминание о двух обугленных трупах очень плохо на него повлияло.
– Вот, – оживилась я, – слышу толковый вопрос. От трупа нужно избавиться.
– Как это? – Он вытаращил глаза.
– Молча, – напомнила я, – обязательно молча. Значит, мы должны запаковать труп во что-нибудь нейтральное, вывезти его куда-нибудь за город и там спрятать, так чтобы сразу не нашли. А потом жить как ни в чем не бывало. Мы ничего не видели, ничего не знаем, никого не помним. Девица скрывалась? Скрывалась. Ее нашли и убили ее дружки. Уж они-то точно не будут расследовать ее смерть. Милиция в полном неведении, даже если и подадут родственники в розыск – ну, пропала и пропала. Уехала в теплые края! Ты никого в машину не подсаживал, сюда никого не привозил – вообще мы с тобой весь вечер вместе были, как всегда!
Я остановилась, перевела дух и налила себе холодной воды из чайника. Поверх стакана я посмотрела на ненаглядного и заметила, что он рассматривает меня с каким-то странным выражением.
– Ты так спокойно об этом рассуждаешь… – протянул он.
– Что значит – спокойно? – завелась было я, но прислушалась к себе и поняла, что он имеет в виду.
Действительно, я совершенно не волновалась. То есть я была сильно возбуждена, но это только подстегивало меня, хотелось немедленно действовать. И еще что-то изменилось внутри меня, но заниматься самокопанием сейчас не было времени.
– Ладно, тянуть нечего, не люблю неприятное надолго откладывать.
Я вошла в комнату. Там ничего не изменилось, труп по-прежнему валялся на диване. Я собрала разбросанную женскую одежду – белье, теплый свитер, юбку, ботинки… Из кармана юбки вывалилась косметичка. Я наскоро перебрала содержимое: пудреница, помада, носовой платок – все обычное, а вот еще: за подкладку засунуто немного денег и красная книжечка – паспорт.
– Полозова Каролина Викторовна, – прочла я вслух. – Ну и имечко! Русская, год рождения одна тысяча девятьсот семьдесят девятый, место рождения – город Новохоперск.
Я перелистнула страничку. Прописка в Новохоперске, потом еще один штамп – выписана, а здесь, в Санкт-Петербурге, штампа о прописке нет.
– Темная личность эта твоя Каролина. Нигде не прописана. Ну, так даже лучше. Родственников у нее здесь нет.
Я нашла в шкафу старые ножницы тетки Глафиры и аккуратно начала разрезать одежду во многих местах.
– Что ты делаешь? – вскричал ненаглядный.
– Одежду надо выбросить, я режу, чтобы никто не мог воспользоваться. На рваные тряпки никто не обратит внимания. Косметичку тоже выбросим, а паспорт надо бы сжечь…
Я сунулась было на кухню, но сообразила, что в квартире все еще достаточно газу. Как бы пожара не устроить! И я положила паспорт убитой девицы в потайное отделение своей сумочки.
– А как же мы ее повезем – голую? – ненаглядный как-то странно пустил петуха.
Я взглянула на него пристальнее и увидела, что в глазах у него стоят слезы. Этого только не хватало! Рыдать положено женщине, а плачущий мужчина смешон, не его это амплуа. Хоть и пишут в книжках, что даже самые сильные мужчины способны рыдать от переживаний и горя, я в это не верю. И плачущий мужчина вызывает у меня только отрицательные эмоции, потому что отец раза два в году напивается и плачет потом пьяными слезами о своей погубленной жизни.
– Немедленно прекрати! – проскрежетала я. – Не смей распускаться, у нас еще столько дел!
– Я не могу, – Он все-таки разревелся.
Второпях я сунула ему платок из косметички Каролины, что вызвало новый приступ. Бормоча ругательства, я бросилась на кухню и принесла ему мокрое полотенце. Вытирать слезы, смешанные с потом, мне пришлось самой – он уже и руки не мог поднять. Ненаглядный вообще был весь как жареный пирожок с повидлом – снаружи липкий и горячий, а внутри прощупывалась какая-то вязкая субстанция, которая так и норовила растечься.
– Слушай, возьми себя в руки! – пыталась я его увещевать.
– Извини. Со мной никогда такого раньше не случалось.
– М-нда. Я тоже раньше никогда не прятала трупы.
Пока он приходил в себя, я прошлась по квартире с целью определить, не упустила ли чего. Вещи Каролины я все собрала, моих вещей в этой квартире не было. В коридоре на гвоздике висели запасные ключи от машины ненаглядного. Сама не знаю почему, но я прихватила их, оглянувшись на дверь. Ненаглядный был в таком состоянии, что ничего не заметил.
– Ну что ж, приступим, – решительно высказалась я и откинула закрывавшую труп Каролины простыню. – Скатерть тащи!
– Ка…какую скатерть? – заплетающимся языком спросил ненаглядный, в ужасе косясь на труп своей случайной подружки.
– Какую-какую, – передразнила я его, – самую большую, какую найдешь! Надеюсь, скатерти у тетки были?
– Сейчас…
Он полез на антресоли – довольно уверенно, надо сказать, – и вытащил оттуда большую красивую скатерть в ирисах, вышитых гладью.
– Сокровище! – воскликнула я с невыразимой мукой в голосе. – Неужели нет ничего обыкновенного? Такого, что есть в любом доме, такого, как у всех? А то уж ты прямо можешь вложить ей… в руку свой паспорт, свернутый в трубочку!
Мой сарказм, похоже, плохо доходил до ненаглядного, но он был послушен и тут же достал невзрачную скатерть в скромную бежевую клетку.
– Ладно, – смилостивилась я, – тащи сюда.
Мы разложили скатерть на полу возле дивана, и я осторожно взялась за труп, чтобы стащить его на пол. Ненаглядный смотрел на тело в ужасе и не мог к нему прикоснуться. Надо сказать, мне это тоже не доставляло большого удовольствия, но я виду не показала и прикрикнула:
– Сейчас ты к ней боишься прикоснуться? Раньше надо было бояться, тогда бы и не случилось ничего! Все из-за тебя! Ну, посадил в машину, подвез куда надо – извините, девушка, больше ничего не могу для вас сделать, меня любовница ждет… А ну, берись!
Он выполнил команду быстро и не раздумывая, как в армии.
– Молодец!
Мы благополучно скатили ее на пол и завернули в скатерть. Теперь, когда ее не было видно, стало не так страшно – ну, сверток и сверток!
Ненаглядный опять застыл в ожидании приказа. Сам он, похоже, соображать совершенно не мог.
– Что стоишь? Выходи, заводи машину и подгоняй к самому подъезду.
Он мгновенно кинулся к дверям – видно, очень уж ему было страшно оставаться в этой квартире. Я еле успела его перехватить:
– Чучело! Ты хоть куртку-то надень, холодно все-таки на улице!
К счастью, пока мы несли свою поклажу по лестнице и укладывали в багажник «копейки», нам не попался никто из соседей – только ободранная черная кошка проводила нас заинтересованным взглядом, но я решила не считаться с приметами: все плохое на сегодня, по-моему, уже случилось.
Закрыв багажник, я вытерла пот со лба и вздохнула с облегчением… хотя, конечно, рано: это еще даже не полдела, а в лучшем случае одна десятая.
– Садись за руль, сокровище! Права-то не забыл? Поезжай не спеша, соблюдай все правила – нам только не хватает, чтобы гаишник остановил…
– Куда? – растерянно спросил ненаглядный.
– Куда? – повторила я и ненадолго задумалась. – Пока к Выборгскому шоссе.
Я вспомнила одно местечко недалеко от города, куда ездила один раз за грибами.
Мы проехали по проспекту Науки, по Тихорецкому. На углу проспектов Культуры и Луначарского скучал одинокий гаишник. Увидев на пустой ночной улице нашу машину, он махнул рукой. Только этого нам не хватало!
Скосив глаза на ненаглядного, я увидела, что лицо у него блестит от пота, щеку дергает нервным тиком, и шестым чувством поняла, что он собирается нажать на газ.
– Стой, кретин! – злобно зашипела я. – Тормози! Подъезжай к сержанту и улыбайся! Улыбайся, черт бы тебя побрал!
– Сержант Трясогузкин! – представился гаишник, подходя к нам неторопливой вальяжной походкой. – Попрошу ваши права!
Мой ненаглядный трясущимися руками перебирал пачку документов. Похоже, он уже полностью перестал соображать. Я выдернула у него из руки пластиковый квадратик, перегнулась через этого идиота и высунулась в водительское окно со своей самой чарующей улыбкой – откуда только что взялось:
– Трясогузкин? Какая у вас милая фамилия. А вы всегда дежурите на этом перекрестке? Я вас раньше никогда не замечала, а как можно не заметить такого интересного мужчину! Вот наши права! А что, разве мы что-нибудь нарушили?
– У вас не горит левый габаритный фонарь, – пробасил Трясогузкин, растерявшийся от моей болтовни.
Он хотел продолжить, но я затараторила:
– У этого ужасного человека, – кивок в сторону ненаглядного, – руки растут не из того места. Он так запустил машину! Это просто кошмар! Но вы не беспокойтесь, товарищ сержант, я возьму этот вопрос под свой личный контроль. Левый габаритный фонарь, вы говорите? Я заставлю его все сделать! Прямо с утра! И левый габаритный, и правый габаритный… Мы сейчас очень торопимся, потому что у нас собака негуляна, но все равно я ему говорю: «Герман, поезжай аккуратно, не превышай скорость, соблюдай все правила… Матильда подождет…»
– Какая Матильда?! – спросил слегка прибалдевший сержант Трясогузкин.
– Как – какая Матильда?! – переспросила я с удивлением. – Наша собака, ризеншнауцер! Та, которая негуляна! Но я все равно сказала: «Герман, не превышай скорость!» Мы ведь не превышали скорость?
– Не… не превышали, – нервно ответил вконец запутавшийся в потоках моего красноречия сержант, – поезжайте… к Матильде. – И он торопливо сунул ненаглядному права, окинув его при этом жалостливым и сочувственным взглядом: терпи, мол, мужик, раз уж женился на такой, сам дурака свалял…
Только отъехав на безопасное расстояние от перекрестка, ненаглядный скосил на меня глаза:
– Ну, ты даешь!
– А ты как думал? – гордо ответила я. – Что бы ты без меня делал? Не отвлекайся! За дорогой следи!
– А если бы он попросил багажник открыть? – не унимался ненаглядный.
– Если бы да кабы… еще что-нибудь придумала бы!
Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданно открывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочить голову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувство страха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе и поняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука, преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась, как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалось растворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась во мне, как шампанское в бокале.
Больше нам никто не попадался. Ночное шоссе было пустынно. Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгского шоссе. Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом – на грунтовку. Я с ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но бог миловал – «копейка» потихоньку тащилась через весенний лес.
Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, до краев наполненную водой, – наверное, оставшуюся от войны воронку.
– Здесь, мы оставим ее здесь.
Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый и неудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток с громким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.
Я выпрямилась и огляделась.
Мне никогда не приходилось бывать ночью в весеннем лесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег уже сошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья. Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение. Кровь бурлила еще сильнее. Я совершенно не думала о том, что минуту назад избавилась от трупа незнакомой мне женщины – я чувствовала только, что молода, полна сил, что вокруг меня – весенняя ночь… Я втянула носом воздух по-звериному и уловила множество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется стать какой-нибудь лосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительный запах просыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток и где-то там, в чаще, встретить своего лося…
Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическое наваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.
Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь к собственным ощущениям, вспоминая запахи весеннего леса и думая: неужели мне для полноты жизни нужно было чувство опасности, риска, неужели у меня – совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей – в глубине души таятся криминальные наклонности?
– Куда теперь? – нарушил молчание ненаглядный.
– Отвези меня домой, а сам…
– Я не могу вернуться домой среди ночи! – резко возразил он. – Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться с ней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.
– Естественно, – не могла не согласиться я. – В той квартире нам с тобой делать нечего.
Я еще раз внимательно на него посмотрела. На вид успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И пожалуй, лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пускай до утра на глазах будет.
– Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто не помешает.
Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителей нет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум в прихожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старых тряпок, на сшитые ею когда-то старенькие уже ситцевые занавески на кухне, на алюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…
Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца, и занавески – все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фери» пользуюсь только я. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое – в шкаф, и донашивается старое, пока не истлеет до дыр.
– Есть хочешь? – спросила я, так как неожиданно почувствовала вдруг зверский голод.
В общем, и неудивительно: последний раз ела сегодня, вернее, вчера в три часа дня. Ненаглядный от еды отказался, но просяще поглядывал на дверь ванной – душ-то принять ему сегодня так и не пришлось. Пока он плескался, я обшарила кухню. Мать оставила голубцы и еще полпирога с рыбой. Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…
Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться в разговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскоре задышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мне передались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая. Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаются наконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиеся клейкие листочки…
Кровь по-прежнему бурлила и пузырилась во мне. Меня переполняло страстное желание. Желание любви, ну да, очевидно, то, что я сейчас испытываю, называется страстью. Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядом со мной.
Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потом улеглась поудобнее.
«Нет худа без добра, – думала я, засыпая, – зато мы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось, ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и больше никогда не увижу».
Если бы я знала, как я тогда ошибалась…
Герман включил зажигание, прогрел мотор и, не торопясь, выехал со стоянки. У самых ворот к нему бросилась молодая женщина с большой сумкой в руках.
– Шеф! Прошу вас, подвезите!
Это так было похоже на то, что случилось позавчера, в субботу, – девушка, сумка и эта фраза, – что Герман от страха покрылся холодным потом. Все это снова обрушилось на него – полная газа квартира, жуткая боль в затылке, мертвое женское тело на диване, ночная поездка по городу с трупом в багажнике, черный лес, жуткий плеск воды, смыкающейся над трупом… Посерев лицом, он резко вдавил в пол педаль газа и рванул вперед, чуть не сбив какую-то зазевавшуюся старуху… Однако далеко уехать ему не удалось. Перед ним вынырнул, подрезая «копейку», черный джип «Чероки» с тонированными стеклами, а когда он, ударив по тормозам и чудом избежав столкновения, взглянул в зеркало заднего вида, то увидел, что сзади вплотную к нему встала «девятка» цвета мокрый асфальт.
Из джипа вышли двое парней в черных кашемировых полупальто – один широкоплечий блондин, второй – худой брюнет с узким нервным лицом.
Подойдя к «копейке», брюнет наклонился и спросил:
– Что же это ты, падла, с девушкой так грубо обошелся?
– С к-какой девушкой? – заикаясь от страха, спросил Герман.
– С какой? – переспросил брюнет, удивленно подняв брови. – Сейчас – с той, которая тебя вежливо попросила подвезти. А что – была еще одна?
– Не знаю никакой девушки! Что вам от меня надо? – истерично закричал Герман, надеясь, что на шум кто-нибудь обратит внимание.
– Что ты с ним базаришь, Брюль? – гнусавым голосом вступил в разговор широкоплечий блондин, презрительно оттопырив нижнюю губу. – Он это, как пить дать, он! Видел, как психанул, когда Жанка к нему сунулась?
– Сейчас, Шило, – покосился брюнет на напарника, – сейчас мы его газетчику покажем.
От ближнего торгового центра в сопровождении плечистого мордоворота в короткой кожаной куртке шел инвалид, торговавший на улице газетами.
– Ну? – повернулся к газетчику брюнет. – Этот?
Газетчик, преисполненный чувства собственной значимости, внимательно оглядел бежевую «копейку», обошел ее сзади, взглянув на номера.
– Машина эта, – солидно кивнул он, – я ее, считай, каждый день вижу, она по вечерам с этой стоянки выезжает. Номер весь не помню, но там точно «ХР» было и здесь – видите? – 774 АХР… Точно, эта машина.
– Ну и что ты видел вчера? – подозрительно осведомился брюнет.
– Да я же говорил уже…
– Отвечай, козел, когда спрашивают! – рявкнул на газетчика блондин. – Мало ли что говорил!
Обиженный и испуганный инвалид негромко забубнил:
– Ну, девка эта шла очень быстро, чуть ли не бежала…
– С какой стороны? – вклинился брюнет.
– Оттуда, – газетчик махнул рукой в сторону соседнего квартала, где за небольшим сквером сверкал разноцветными огнями серый куб казино «Квин».
– Дальше! – брюнет буравил старика взглядом. – Было у нее что-нибудь в руках?
– Сумка большая, – торопливо ответил газетчик.
– Дальше!
– А дальше… вот этот выехал со стоянки, – инвалид кивнул на Германа, – она ему замахала, голоснула, значит, он ее и подсадил…
– Ну, ясно все с этим козлом, – набычившись, прогнусавил блондин, приближаясь к бежевой «копейке».
Брюнет кивнул, махнул рукой старику:
– Свободен. – И снова наклонился к Герману: – Значит, ты вчера подвозил девушку?
– Ну, подвозил, – пробормотал Герман, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. – А что, нельзя, что ли?
– Да нет, почему нельзя? – Брюнет пожал плечами. – Просто ты сейчас съездишь с нами в одно место… тут неподалеку и расскажешь об этой девушке все, что знаешь… куда возил, что видел…
С этими словами он распахнул дверцу «копейки» и, жесткими пальцами схватив Германа за шею, повел его к джипу. Горло у Германа перехватило от липкого спазма, сердце зашлось, он только разевал рот, как рыба, но ни сказать, ни крикнуть ничего не мог.
«Копейку» один из бандитов отогнал на стоянку.
Германа поддерживали за локти, чтобы он не свалился, спускаясь по гулкой железной лестнице.
Наконец, ему развязали глаза.
Они находились в длинном низком подвале, ярко освещенном лампами дневного света. Под потолком подвала тянулись ржавые металлические трубы, покрытые каплями конденсата. Вдоль стен тоже проходили трубы меньшего диаметра. К одной из них Германа пристегнули наручниками. Вокруг поставили несколько стульев и маленький столик, на котором были разложены странные и неожиданные предметы: никелированные щипцы и клещи стоматолога, обычные слесарные тиски, пассатижи, электрический паяльник…
