Наталия Сотникова
Строптивые фавориты

Французский претендент

Похождения графа Лестера ничего не изменили в брачной политике Елизаветы. Иностранные послы продолжали наперебой предлагать ей в качестве женихов либо своих суверенов, либо их отпрысков. В 1579 году желание взять ее в жены изъявил датский король Фредерик II, но она быстро отделалась от него, в утешение произведя его в рыцари ордена Бани. Хотя королеве стукнуло сорок шесть, на горизонте возник совсем молодой претендент. Это был четвертый и младший сын Катарины Медичи, герцог Эркюль-Франсуа Алансонский (1555-84). Сыновья Катарины вообще не отличались крепким здоровьем, этот же, как будто в насмешку над своим именем^[21], с виду вообще выглядел чрезвычайно хилым. Вдобавок к малому росту, искривленному сколиозом позвоночнику и небольшому горбу, лицо его было обезображено перенесенной в детстве оспой, а потому при конфирмации в возрасте 14 лет он взял себе имя Франсуа. Ко всему прочему, его сильно безобразил огромный нос, который Господь при сотворении явно предназначал для кого-то другого.

Идея женить сына на английской королеве завладела Катариной еще давно. Уже в апреле 1572 года в заключенный в Блуа договор между Англией и Францией был дальновидно включен пункт о взаимной помощи. Но печально знаменитая Варфоломеевская ночь 21 августа 1572 года, когда в Париже и по всей Франции были самым зверским образом умерщвлены около 50 тысяч гугенотов-протестантов, чуть было не свела к нулю это дипломатическое достижение. В Англию прибывали десятки судов, набитые религиозными беженцами, и в местном население вскипал праведный гнев против изуверов-папистов.

Посол Англии во Франции, сэр Томас Смит, которому было отлично ведомо, что королеве нравятся высокие и красивые мужчины, не стал обманывать свою повелительницу и привел в донесении вполне объективное описание принца, подкрепив его писаным маслом портретом. Пыл Елизаветы несколько угас, но умудренная опытом Катарина не дала промашки пустить свой замысел на самотек. Она известила потенциальную невестку, что нашла чудо-хирурга, который посулил без следа удалить оспенные метки с лица сына. Елизавета весьма ехидно поинтересовалась, почему королева, известная своей горячей любовью к детям, не сделала этого ранее. Катарина молча проглотила язвительный выпад – невеста с таким приданым могла позволить себе подобную колкость. По наущению маменьки и видавших виды советников герцог Франсуа принялся строчить Елизавете нежные любовные письма, которые, похоже, задели какую-то струну в сердце королевы-девственницы.

В 1574 году Франсуа унаследовал от умершего брата титул герцога Анжуйского и попытался возглавить во Фландрии борьбу против испанского владычества. На короткое время у Англии и Франции возник общий интерес. Обоим королевствам было выгодно изгнание испанцев, но они не горели желанием видеть независимые Нидерланды. Елизавету раздражало, что протестанты-голландцы стремились заполучить защитника в ее лице, она же смотрела на них как на бедных родственников. С 1578 года королева активизировала свои контакты с герцогом Алансонским, его пылкие письма настолько покорили ее, что она однажды написала ему:

«Со своей стороны я признаюсь, что не существует иного принца в мире, каковому я бы с большим расположением, нежели вам, отдалась, чтобы стать его, или каковому я чувствовала бы себя более благодарной, или же с каковым я бы провела годы моей жизни».

Катарина Медичи поняла, что надо ковать железо, пока горячо, и сделала очень ловкий шаг: она послала в Лондон доверенное лицо своего сына. Известно, что королева вовсю эксплуатировала мужскую слабость к женскому полу, содержа при себе целый «летучий отряд» красавиц, готовых по ее приказу обольстить любого. На сей раз надо было найти кавалера, способного покорить капризную и своевольную Елизавету. Катарина остановила свой выбор на друге и гардеробмейстере герцога Алансонского, Жане де Симье. Это был записной донжуан, по воспоминаниям историка Уильяма Кэмдена «опытнейший в любовных играх, приятной лести и придворном флирте». Вместе с тем де Симье отнюдь не был склонен ограничиваться безобидными шутками: за ним стояла кровавая история убийства его жены и брата, заподозренных в прелюбодейной связи. Впрочем, во Франции того времени подобный поступок вызывал всеобщее понимание и даже похвалу человеку, защитившему свою честь.

Симье прибыл в Лондон в начале 1579 года, поселился в резиденции французского посла и принялся за работу с полным осознанием значимости вверенного ему поручения. Ситуация со сватовством кардинальным образом изменилась: Елизавета привыкла к долгим переговорам через послов, которым она без стеснения дерзила, тут же у ее ног стоял на коленях живой воздыхатель, покоренный ее умом и красотой. Сорокашестилетняя Елизавета помолодела вдвое. Она стала вести себя совершенно безрассудно, французский посол сообщал, что королева приняла его в утреннем платье с декольте «до пупка». Де Симье, которого Елизавета ласково называла «Обезьянкой» (к сожалению, не сохранилось никаких сведений о его внешности), настолько заворожил ее, что двор не на шутку встревожился. Особенно переполошился граф Лестер, ибо королева поддалась чарам не самого принца, но всего-навсего его гардеробмейстера. Он спешно держал совет с Хэттоном относительно нейтрализации пронырливого француза, и вскоре на де Симье было совершено покушение. Это привело в ужас королеву, которая для обеспечения безопасности приказала поселить Обезьянку в Гринвичском дворце рядом с ее покоями.

Де Симье, который к тому времени прекрасно разбирался во всех тонкостях жизни английского двора, решил отомстить, поведав королеве о тайном браке графа Лестера. Об этом, стараниями Леттис, знали все, но ни у кого не хватало духу известить об этом королеву. Зато хватило у француза, прекрасно оценившего стратегическую важность момента. Елизавета вышла из себя и, как обычно, скрывать своих чувств не стала. Она на глазах у всего двора задала Дадли основательную головомойку и отправила в заключение в Гринвичском дворце. Похоже, гордый фаворит даже был рад убраться с глаз повелительницы. На этом королева не успокоилась и начала поговаривать о том, что недурно было бы отправить графа Лестера в Тауэр. На сей раз придворные, привыкшие получать регулярные взбучки от своей повелительницы, тихо возроптали. От Тауэра фаворита спас злейший враг Дадли, граф Сассекс, мужественно подавший голос в его защиту:

– Негоже подвергать человека гонениям за законное вступление в брак, каковое действие среди всех мужчин издавна почиталось и ценилось.

Однако же Елизавета для науки некоторое время продержала фаворита в заключении. Боль от его предательства была острой и долгой, но лишь подтолкнула ее к тому, чтобы согласиться на свидание с герцогом Алансонским.

Надо сказать, что не только советники и двор выступали против брака королевы. Самыми яростными недоброжелателями проявили себя наиболее ортодоксальные подданные-протестанты, известные как пуритане. Это были семьи, вернувшиеся из религиозной эмиграции в таких крупных городах, как Франкфурт, Страсбург и Антверпен, где они превратились в истинных религиозных фанатиков. Самым непримиримым выразителем этого протеста стал Джон Стаббс (1544–1589). Он окончил Кембриджский университет и некоторое время преподавал юриспруденцию в корпорации адвокатов «Линкольнз Инн». В 1579 году он разразился памфлетом «Разоблачение пучины, каковой, похоже, будет поглощена Англия через другой французский брак, если Господь не запретит оглашение о предстоящем бракосочетании, позволив ее величеству узреть сей грех и наказание за него». Помимо той избитой истины, что Елизавета в ее возрасте уже неспособна иметь детей и потому ей нет нужды выходить замуж, Стаббс также утверждал, что английский образ жизни, обычаи и даже язык пострадают от подобного союза с французским королевством. Самое главное, этот брак приведет к восстановлению католической религии. Автор весьма вульгарно сравнил это супружество с «безнравственным союзом, сведением в одну упряжку чистого быка с нечистым ослом», согласно изречению святого Павла, что навлечет на Англию гнев Господень. Естественно подобные вещи не могли пройти безнаказанно, хотя автор утверждал, что намеревался защитить свободу мысли и высказывания, присущие лишь протестантизму.

Распространение памфлета было запрещено, против Стаббса, его издателя и печатника возбудили дело. Вестминстерский суд нашел всех троих виновными в распространении «прелестных писем» и приговорил к отсечению правой кисти руки посредством мясницкого ножа, который забивался в запястье киянкой. Сама Елизавета склонялась в пользу смертного приговора, но советники уговорили ее смягчиться. Удалось также спасти от столь жестокого наказания издателя, а Стаббс и печатник в ноябре 1579 года были подвергнуты этому тяжкому увечью на рыночной площади при стечении объятой ужасом толпы. После истязания Стаббс взмахнул левой рукой своей шляпой в воздухе, воскликнул «Боже храни королеву!» и упал в обморок.

Естественно, принц должен был явиться к избраннице инкогнито, и визит надлежало держать в тайне, но все равно он мог приехать в Англию лишь с согласия королевы. Де Симье переселили в дом садовника резиденции в Гринвиче, и именно в этом дворце герцог должен был покорить ее сердце. Он тайно прибыл по Темзе в августе 1579 года и провел в Гринвиче два дня. Советникам королевы было приказано в эти воскресные дни посвятить себя отдохновению в семейном кругу, поэтому никто не знает, что происходило между ней и претендентом на ее руку. Похоже, визит протекал в обстановке удовольствия и развлечения, ибо Елизавета быстро дала искателю своей руки прозвище «Лягушонок» и заявила, что ее вполне устраивает сделанный ею выбор. По истечении срока «Лягушонок» удалился так же бесшумно, как и появился. В Париже принц выразил полное удовлетворение результатами своего посещения. Королева и герцог официально связали себя обетом верности. Однако у де Симье душа была неспокойна, и он откровенно заявил:

– Я не буду удовлетворен, пока полог над их ложем не будет задернут, свечи потушены и Месье^[22] не уложен в постель.

Королева явно медлила с назначением даты бракосочетания, и де Симье довольно бесцеремонно пытался вырвать у нее решающее слово. Естественно, она убоялась принимать решение единолично и передала сей капитальный вопрос на рассмотрение Тайного совета. Члены Совета убили на изучение проблемы два месяца, но не смогли прийти ни к какому окончательному выводу. Они жевали одну и ту же жвачку:

– По годам королева годится ему в матери. Сомнительно, чтобы появилось потомство. Это удавалось лишь немногим старым девам.

Можно представить себе, сколь оскорбительно эти слова звучали для пожилой женщины, которую пылкое ухаживание молодого человека заставило почувствовать себя юной и желанной. Но миновали те времена, когда она могла ломаться и выбирать кандидата из всех коронованных голов Европы. Однако пламя, разожженное в ее сердце молодым поклонником, не угасало, а только разгоралось, и зимой 1581 года Елизавета пригласила герцога с официальным визитом.

На сей раз, предвкушая решительный момент, герцог Алансонский бросил все военные дела в Голландии, и, невзирая на запрет своей семьи, явился в сопровождении голландской свиты и официального посольства из Парижа. Поскольку он был твердо намерен добиться своего, мать и брат решили поддержать герцога, дабы злокозненные англичане не перехитрили принца из дома Валуа.

Одной из сильных позиций герцога в протестантской Голландии являлось то, что он был помолвлен с королевой Англии. Дабы улестить ее величество, голландцы предложили ему корону. Елизавете, которая упорно отказывалась от чести быть провозглашенной королевой Голландии, этот проект не понравился. У нее не было желания отпускать возлюбленного обратно во Францию с таким весомым трофеем, но и не хотелось самой управлять голландцами. Однако желание иметь дитя-наследника, продолжателя линии Генриха VIII, победило, и Елизавета призвала поклонника к себе. На сей раз принц сам начал усиленно осаждать эту крепость, не обращая внимания на сопротивление защитников. По-видимому, герцог Алансонский осознавал, что вся Европа смотрит на него, сильно сомневаясь в победе. Возможно, он с юных лет вбил себе в голову, что действительно влюблен в Елизавету, поскольку неизвестно, чтобы в его жизни присутствовало какое-либо другое увлечение. Безусловно, принц не мог опозорить признанной репутации французов как неотразимых сердцеедов. Причем Алансон теперь начал настаивать на переходе от духовной любви к плотской.

Французский двор оказывал герцогу всю мыслимую поддержку. В конце концов, припертая к стенке Елизавета потребовала возвращения города Кале, которое, как монарха, ее не особенно интересовало. Советники отговаривали повелительницу, уверяя, что французы только и ждут, чтобы герцог женился на этой старухе (по стандартам того времени Елизавета, которой было под пятьдесят, считалась именно таковой). До них дошли слухи, что у нее уже год как не заживает язва на ноге, так что под предлогом лекарства они могут всучить ей такое зелье, что через пяток месяцев герцог останется вдовцом, женится на королеве Шотландии и станет законным правителем двух объединенных королевств.

Невзирая на все эти предупреждения, 22 ноября 1581 года французский посол явился к Елизавете утром, когда она прохаживалась в галерее со своим женихом и вырвал у нее публичное заявление. Захваченная врасплох женщина потеряла самообладание и в присутствии Уолсингема, графа Лестера и еще ряда вельмож объявила, что станет женой герцога Алансонского. Они обменялись кольцами и поцелуями в губы, как только что обвенчанная пара. В Париже поспешно объявили о фактической свадьбе. Как сообщал один из авторов еженедельных писем банкирского дома Фуггеров^[23], «наш король получил вчера известия из Англии, что его брат вступил в брак с королевой 22 числа сего месяца. Некоторые говорят, что они уже спали вместе».

Но тут начало нарастать возмущение подданных Елизаветы. Проповедники в один голос твердили, что Алансон есть не что иное как истинное воплощение в плоти библейского змия, стремящегося соблазнить «английскую Еву», дабы разрушить «английский же рай». Королева отдала вопрос о замужестве на рассмотрение Тайного совета. Семь членов высказались против, пятеро – за. Предстояло под вежливым предлогом выпроводить молодого человека обратно в Голландию. Были пущены в ход некоторые дипломатические усилия, дабы добиться провозглашения его правителем Брабанта. Герцога чуть ли не силком отправили обратно в Голландию в сопровождении нескольких вельмож во главе с графом Лестером. Елизавета лично сопровождала его до Кентербери, где она рассталась с ним подобно невесте, провожавшей жениха на войну.

Дальнейшая судьба герцога была незавидной. Он проявил в Голландии наихудшие черты своей натуры, двуличность и трусость. Хотя его и объявили сувереном этой страны, но он не пользовался популярностью среди населения из-за страха, что будет насаждать католическую религию. Ему пришлось, в конце концов, покинуть Голландию, вскоре герцог умер от чахотки в возрасте всего 29 лет. Оказалось, что Елизавета не забыла своего жениха и объявила придворный траур по нему. С тех пор она каждый год поминала его в день смерти. Королева, похоже, действительно испытывала к нему какие-то чувства, о глубине которых можно судить по стихотворению, сочиненному ею после отъезда герцога Алансонского:

 
Меня томит печаль, открыть ее не смею,
Его люблю, но хладость чувств должна казать,
Теряю разум я, в растеряньи немею,
Уста молчат, хоть рвусь в душе роптать.
Я здесь – и нет меня, горю и стыну,
Отныне сущности иной надену я личину.
 
 
Любовь моя как тень за мной скользит,
Но в руки не дается, прочь летит,
А ночью спать упорно не велит
И грустью тайною мне душу бередит.
Из сердца мне ее не исключить,
Как тяжкий крест судьбой дано носить.
 
 
Нежнее страсть, о, посети меня,
Забвеньем сладостным к себе мани!
Ласкай меня иль жги сильней огня,
На небо вознеси иль в бездну урони!
Иль дай мне жить, спокойствия вкусив,
Иль умереть, любовь свою забыв!
 

Так закончилась последняя надежда подданных увидеть свою королеву замужем.

Королева-солнце

Тем не менее Елизавета продолжала образ жизни полной сил, цветущей женщины, окружая себя молодыми придворными и до упаду танцуя на балах. Правда, ей теперь приходилось прибегать ко все большим ухищрениям, чтобы поддерживать образ вечно юной королевы-девственницы. Утренний туалет королевы перед явлением народу занимал не менее двух часов и выполнялся лишь строго доверенными лицами, служившими ей много лет. Слой белил^[24] на ее лице становился все толще, она уже давно носила рыжие парики и ловко скрывала частичное отсутствие почерневших от сладостей зубов во рту. Ей было под семьдесят, когда она купила шесть больших париков, двенадцать еще большего размера и сотню прядей, служивших искусным дополнением к парикам. Дабы ввалившиеся щеки не свидетельствовали самым предательским образом об истинном возрасте королевы, под них подкладывались небольшие шарики из плотно свернутой ткани.

Елизавета справедливо считала, что никто не может быть одет роскошнее и элегантнее королевы, появляясь в платьях со все более замысловатой и дорогой отделкой и аксессуарами, хотя пуритане считали приверженность к подобным атрибутам тщеславия чуть ли не смертным грехом. Она долго сохраняла красивое декольте, в отличие от кожи лица, быстро одряхлевшей от опасных белил. Елизавета понимала необходимость поддержания образа могущественной королевы в глазах прочих монархов и дипломатов и не скупилась на роскошные, временами уникальные, платья. К сожалению, ткани быстро ветшают, из легендарных 3000 одеяний королевы почти ничего не сохранилось, но мы судим о них по множеству портретов. Зачастую это не просто женские туалеты, это – символ королевской власти или иных черт, присущих королеве. Язык этих символов известен ныне только специалистам. Например, существуют два портрета Елизаветы с золотым ситом. Вряд ли кто-нибудь воспринимает их как отсылку к легенде о римской весталке Тучче, которой девственность придала силу донести воду в сите с берега Тибра до храма этой богини огня в домашнем очаге.

Пожалуй, наиболее впечатляющим из всех портретов Елизаветы является ее изображение в «радужном платье», написанное примерно в 1600 году Маркусом Герертсом-младшим для первого министра королевы, сэра Роберта Сесила. Она облачена в наряд Астреи, богини Золотого века, символа вечной весны. То были легендарные времена правления Сатурна в мире и процветании, когда Астрея щедро раздавала милости своего супруга. На портрете королева держит в правой руке радугу, над которой парит девиз: «Нет радуги без Солнца». Елизавета, таким образом, уподобляется солнцу, которое создает радугу на небе и приносит мир людям, т. е. воплощает собой хорошее правление. Расшитое весенними цветами платье олицетворяет Астрею, накидка с вытканными глазами и ушами прославляет советников Елизаветы, бдительных и скрытных. Расположенная на левом рукаве змея – трудно сказать, вышивка это или ювелирное изделие – держит в пасти драгоценный камень в форме сердца, голова увенчана небесной сферой, символизирующей Благоразумие, повелителя страстей и вдохновителя мудрых решений. Что касается небольшой перчатки, закрепленной на кружевном воротнике, то этот предмет отсылает к церемонии награждения монархом победителя в турнирах по случаю годовщины ее восхождения на престол. Украшение в форме полумесяца, венчающее прическу, представляет собой ссылку на образ Синтии, богини луны и повелительницы морей, с которой сравнивал королеву сэр Уолтер Рэли в своих стихах в 1580-х годах.

Конечно, только обладающая непоколебимой мощью повелительница могла позволить себе щеголять в одеянии вроде «государственного платья Армада» с вытканными символами, прославляющими победу над Испанией. Изображение русалки, которая искушает и губит моряков, символизирует противодействие испанским мореходам. Голова Елизаветы расположена в центре кружевного воротника и уподоблена солнцу, от которого расходятся лучи. В платье преобладают черный и белый цвета, олицетворяющие чистоту и постоянство, вместе – вечную девственность. Рука королевы, как символ власти, покоится на глобусе на изображении двух Америк, пальцы указывают на область Виргинию, названную так в ее честь. На других платьях Елизаветы также присутствуют символы весьма глубокого значения. Например, пеликан, который в период голода выдирает с груди перья и кормит птенцов своей кровью – символ королевы-матери и вечной радетельницы интересов подданных. Есть платье, украшенное фениксом – райской птицей, всегда возрождающейся после смерти из огня.

И, конечно же, она украшала себя все более ослепительными и редкими драгоценностями невероятной стоимости. Елизавета унаследовала от отца великолепные рубины и превосходный крупный сапфир, который теперь красуется в короне Британской империи. Уже было сказано об обычае дарить королеве подарки при посещении ею поместий вельмож. В результате в 1587 году по инвентарной описи у нее числилось более 600 ювелирных украшений, из-за которых ей в открытую завидовал папа римский. Среди ее драгоценных камней есть несколько весьма специфических, так называемые безоаровы^[25] камни. Это – твердые образования, которые находили в желудках жвачных животных, таких как антилопы, верблюды, козы, лани. Они имели репутацию предохранения от яда, заразных болезней или излечения меланхолии, а потому широко использовались в украшениях при европейских дворах. На Марии Стюарт в день ее смерти был «черный камень против яда, формой и размером как голубиное яйцо, оправленный в золото».

XVI век – расцвет использования жемчуга для украшений, ибо ювелиры тогда еще не научились огранять алмазы таким образом, чтобы продемонстрировать игру этого камня в наиболее выигрышном аспекте. Елизавета безумно любила жемчуг, которого у нее, судя по портретам, было совершенно немыслимое количество. Например, на портрете «Армада» насчитали 800 жемчужин, да не какой-то мелочи неправильной формы, продававшейся дюжинами, а скатных зерен. Надо полагать, особых проблем с его приобретением у нее не было. Во-первых, в ту пору в чистейших реках Англии, еще не изгаженных промышленной революцией, в изобилии водились раковины речной жемчужницы, порождавшие весьма высококачественные зерна. По одной из легенд, великий полководец Юлий Цезарь решился на вторжение в туманный Альбион именно по этой причине, ибо страстно любил жемчуг. Во-вторых, к стопам королевы в качестве добычи слагали ларцы с жемчугом английские мореходы, практически узаконенные пираты, грабившие испанские суда, шедшие из американских колоний с ценным грузом. Правда, историки не упускают случая вставить шпильку королеве, намекая на ее прижимистость и уверяя, что она не гнушалась нашиванием фальшивого жемчуга на свои платья. Сохранились счета, где цена за жемчужину составляет 1 пенни (между прочим, столько стоил хлебец в Лондоне). Но и первоклассные восточные жемчуга у нее тоже были. Любопытна судьба одного из таких гарнитуров королевы.

В 1533 году четырнадцатилетняя сиротка из дома герцогов тосканских Катарина Медичи вышла замуж за французского принца, будущего короля Генриха II. Устроивший с чисто политическими целями этот брак ее родственник, папа римский Клемент VII, подарил девице на свадьбу шесть ниток великолепного жемчуга и 25 грушевидных жемчужин «величиной с мускатный орех». Как утверждали современники, в день бракосочетания невеста блистала «самыми крупными и замечательными жемчугами, которые когда-либо видели». Тридцать лет Катарина щеголяла папскими жемчугами, пока ее сын не женился на шестнадцатилетней наследнице шотландского престола Марии Стюарт. Французская королева не любила Марию, но она была богатой невестой с приданым в виде королевства Шотландии и туманных надежд на трон Англии. Через год Мария овдовела и уехала на родину, увозя подарок свекрови с собой. После казни претендентки на ее престол Елизавета потребовала немедленно доставить жемчуга в Лондон, правда, уплатив за них сыну Марии, королю Иакову VI, крупную сумму. Королеву по приказу Катарины Медичи пытался опередить французский посол, но опоздал. После смерти Елизаветы Шотландия и Англия объединились в единое государство во главе с королем Иаковом. Его супруга Анна Датская очень любила драгоценности и сильно обескровила казну тратами на них. Тем не менее, выдавая свою дочь Елизавету за короля Фредерика V Богемского, царственные родители отдали жемчуга Катарины Медичи за ней в приданое.

Далее начались странствования жемчугов с континента в Англию и обратно. Одно время они даже стали предметом длительной семейной свары, тянувшейся чуть ли не два века между Виндзорской династией и их немецкими родственниками, герцогами Ганноверскими. Современные ювелиры полагают, что грушевидные и круглые жемчужины давно были использованы при изготовлении различных украшений английской королевы (три грушевидные подвески есть даже на короне Великобритании), несколько штук круглых зерен вошли в ожерелье из двух ниток, в котором часто появляется королева Елизавета II.

Кстати, именно ко времени правления Елизаветы I относится любопытное событие, несколько напоминающее историю египетской царицы Клеопатры. Та на спор поклялась устроить самый дорогой пир и с этой целью не пожалела растворить в кубке с вином драгоценную жемчужину. Спустя пятнадцать веков ее подвиг практически повторил финансист королевы Бесс, сэр Томас Гришем. Как и многие из птенцов елизаветинского гнезда, он был совершенно беспринципным деятелем, не брезгавшим любыми сомнительными приемами для пополнения как государственной казны, так и собственного кармана. Надо сказать, Елизавета высоко ценила его труды, произвела в рыцари и даже несколько раз почтила его дом своим посещением. Гришем, часто навещавший Антверпен по причине своих темных делишек, купил там необыкновенной красоты жемчужину, оцененную в 15 тысяч фунтов (для получения современного эквивалента надо умножить эту цифру на 70). В то время самым непримиримым врагом Англии была Испания. Как-то испанский посол закатил роскошный пир в честь короля Филиппа. Сэр Гришем поклялся посрамить надменного испанца. Он также устроил торжественный обед, на котором растер редкостную жемчужину в порошок, высыпал его в кубок и выпил вино за здоровье королевы. Победа осталась за ним.