Наталия Полянская
Просто поверь
Никто такого не заслуживает.
– Я ничего больше не прошу, – сказал отец, – только подумай об этом.
Рэймонд покачал головой и направился к выходу.
Глава 3
Небольшой особняк желтого цвета находился далеко не в центре Лондона и за прошедшие годы успел обрасти соседними домами, однако Рэймонд без труда его отыскал. Он спешился, бросил поводья лошади Кевину и объяснил:
– Конюшня с той стороны, можешь отвести коней туда. А потом пообедай, скажи на кухне, что приехал со мной. Я наверняка задержусь.
– Да, сэр.
Дверь открыли сразу же и без всяких ойканий.
– Добро пожаловать, сэр. – Тут дворецкий был старый, седой, как лунь, с круглыми, как будто вечно удивленными глазами. – Мы вас ждали.
– Я ведь не говорил, что приеду, – хмыкнул Рэймонд, отдавая ему шляпу, плащ и перчатки.
– Мы все равно каждый день готовы принять вас, сэр.
– Прекрасно. Вроде бы лесть, Броуди, а вроде бы и нет.
– Только гостеприимство, сэр.
– Ну, думаю, и правда оно. Где Лоуренс?
– Он пьет чай в малой столовой. Мне проводить вас?
– Смеешься, Броуди?
– Немного, сэр.
– Это хорошо, – одобрил Рэймонд и отправился в малую гостиную: этот дом он знал не хуже, чем свой собственный.
Окна широкой просторной комнаты выходили в небольшой сад, и здесь не наблюдалось никаких тяжелых портьер, только легкие муслиновые занавески, всегда собранные и опускавшиеся очень редко. Хозяин дома сидел в кресле у распахнутых дверей в сад, на маленьком столике рядом стоял поднос со всем необходимым для чаепития, и это фарфоровое великолепие переливалось в лучах заглянувшего сюда солнца. Когда же хозяин поднял голову и увидел вошедшего, резко поставленная чашка жалобно стукнула о блюдце, метнув отчаянный блик.
– Рэйн! Господь всемогущий, неужели это ты?!
– Не Господь, всего лишь я, – засмеялся Рэймонд и в следующее мгновение оказался в крепких объятиях друга.
– Да ты на себя не похож! – заметил Лоуренс, отступая. – Загорелый, как турок! Ты писал, что ездил к ним кофе пить; там и приобрел этот скандальный загар? Дамы будут шокированы.
– Не больше, чем обычно. Частью в Турции, частью во Флоренции, солнце нынче везде жарит. Кроме, как я посмотрю, старушки Англии.
– Твой отец говорил, что ты, возможно, приедешь. Ну, садись, садись. Броуди тебя видел? – Рэймонд кивнул. – Тогда звонить не имеет смысла, сейчас все принесут… А, вот и вы, Броуди! Благодарю.
Пока дворецкий, удостоивший долгожданного гостя такой чести, что лично подал вторую чашку и свежий чайник, расставлял посуду на столике, друзья с улыбкой смотрели друг на друга. Рэймонд не мог судить, насколько в глазах Лоуренса изменился он сам, но полагал, что достаточно, дабы получить сейчас ворох вопросов. А вот Лоуренс очень походил на себя прежнего, стал лишь немного массивнее, хотя и теперь крепким телосложением не отличался.
Если бы людей можно было сравнивать с собаками (хотя, почему бы и нет? Вроде не существует никакого специального закона, это запрещающего), Лоуренс получился бы биглем, жизнерадостным и верным. Рэймонд знал его давным-давно, и вместе они через многое прошли, включая сомнительные похождения, о которых судачил весь Лондон. Но еще до того, как они вместе кружили головы неопытным дебютанткам и опытным вдовушкам, друзья вместе выросли, хотя познакомились не в самом юном возрасте. Впервые Рэймонд увидел Лоуренса, когда обоим исполнилось одиннадцать, дни рождения их разнились лишь на месяц. Тогда-то сосед Хэмблтонов в Уилтшире, барон Невилл, пригрел у себя осиротевшего племянника. Холостой барон не жаждал связывать себя узами брака, а титул когда-нибудь следовало кому-то передать. Рэймонд полагал, что, будь Лоуренс старше, или хуже того – совершеннолетним, не видать бы ему баронства как своих ушей. Очень уж злился старик Невилл на своего непутевого младшего брата, женившегося на девушке не дворянского происхождения. Будь Невиллы менее знатны, тогда, может, старик бы и смягчился, но брат барона и торговка – это немного слишком. Тем не менее, когда оба родителя Лоуренса умерли во время эпидемии простуды, и мальчик остался один, дядюшка родственным долгом не побрезговал. Полюбовавшись на доставшегося ему тощего воробья, барон Невилл заявил, что сделает человека из этого бродяжки, и в своих начинаниях преуспел. Он приодел мальчишку (родители Лоуренса не бедствовали, однако до баронских доходов им было далеко), представил всем как своего официального наследника и, когда племяннику исполнилось тринадцать, вместе с Рэймондом отдал в Итонский колледж.
Мальчишки сдружились и раньше, но в Итоне эта дружба переросла в настоящее товарищество. Более тихий и спокойный Лоуренс повсюду следовал за Рэймондом, соглашаясь участвовать во всех начинаниях, как бы рискованны они ни были. Славившийся железной дисциплиной Итон пытался обломать эти молодые побеги, однако изобретательная юность побеждала. И колледж оба закончили, не будучи исключены, несмотря на многочисленные выговоры и наказания. Что ж, теперь об этом весело вспоминать.
У Лоуренса было длинное симпатичное лицо, русые волосы, завивавшиеся на концах, и веселые серые глаза. С годами он делался все более похож на своего дядюшку, барона Невилла, которого, к сожалению, уже почти полгода как не было в живых. Насколько знал Рэймонд, друг должен вступить в права наследника через год после смерти барона, когда закончится траур, а значит, следующей весной. А пока он все еще в непонятном положении, будто стоит на шатающейся лестнице.
– Итак, – сказал Лоуренс, когда Броуди вышел, – ты вернулся. Надолго?
– Пока не знаю. – Рэймонд взял с подноса чашку: чай тут подавали превосходный. – Зависит от того, что я решу. Отец вызвал меня, но пока беседа у нас не сложилась.
– Ты остановился дома?
– Да.
– Ты же знаешь, в случае чего двери моего особняка всегда для тебя открыты… ну, не совсем моего, – усмехнулся Лоуренс, – но ничто не помешает ему все-таки сделаться моим в апреле. К тому же, все дядюшкины условия я выполняю, как примерный племянник. Я тебе писал. Ты получил это мое послание? – Он заметно волновался, когда спрашивал, и Рэймонд и без того знал, о чем друг говорит.
– Ты помолвлен. Верно. Как тебя угораздило?
Разговор пошел легко, как будто друзья расстались только на день, а не на несколько лет. Рэймонд улыбнулся. После душного отцовского особняка, после злого, напряженного разговора беседа с Лоуренсом – это будто очищающая молитва для грешника. Здесь не надо притворяться другим. Хотя, конечно, и Лоуренс не знает всего…
– Сначала я просто искал невесту, как дядя и велел, – вздохнул друг. – Ты же понимаешь, условия завещания… А затем я понял, что одна девушка давно затронула мое сердце. Вот и присмотрелся к ней повнимательнее. Оказалось, что и она ко мне неравнодушна. И так, слово за слово…
– Поцелуй за поцелуй… – живо дополнил Рэймонд.
– Что ты! Нет. Это другой случай. Признаюсь, я поцеловал ее один раз, но то было лишь легкое прикосновение губ, ничего больше.
– Удивляюсь тебе, Лоуренс. Так кто она? В письме ты не упоминал ее имени и был потрясающе загадочен. Одно это являлось причиной для того, чтобы я наконец приехал в Лондон. Теперь ты откроешь ее имя?
– Лучше! – заявил Лоуренс. – Я сегодня познакомлю тебя с нею. В шесть начинается музыкальный вечер у Гилморов; я редко езжу на большие приемы, все-таки траур пока не завершился, а тебя там охотно примут вместе со мной. Она будет там. Я хочу, чтобы для тебя это было сюрпризом.
– Сюрпризом? Так я ее знаю?
– Возможно, возможно. Однако не пытайся гадать – все равно не угадаешь, к тому же, так веселее. Ну что, поедешь к Гилморам со мной?
– Поеду, – вздохнул Рэймонд. – Я надеялся, что ты приглашен куда-нибудь сегодня. Мне хочется развеяться и взглянуть, во что превратилась столица за время моего отсутствия. Полагаю, окончательно заплесневела, а?
– Тебя тут не хватало. – Лоуренс взглянул на него серьезно. – Но если без шуток, Рэйн, – ты будешь моим шафером? Все ждал, пока ты приедешь, чтобы спросить, а если бы не явился, лично отправился бы за тобой во Флоренцию. Я не могу представить таковым никого, кроме тебя.
– Конечно. Разве может быть другой ответ? – Рэймонд был тронут, действительно тронут. Что б там ни говорили некоторые, а сердце у него есть, и таких друзей, как Лоуренс, нигде не сыщешь. Только с ним Рэймонд вел постоянную переписку все эти годы, только Лоуренс знал о нем некоторые вещи, что не упоминаются вслух никогда, даже в собственной семье, где происходят. Впрочем, даже Лоуренсу Рэймонд сейчас не доверял до конца, однако это вопрос времени: некоторые вещи следует рассказывать лично, никак не в письмах. Он выберет вечер для долгого разговора, и тайн не будет. А пока… – Ты мой лучший друг, я не оставлю тебя одного дрожать перед алтарем в опасениях, явится невеста или нет. Кто бы она ни была. Но я уверен, что ты выбрал достойную девушку.
– Она… да. Ты сам все поймешь, когда увидишь ее. – Лоуренс мечтательно вздохнул. Ох, опасный признак; похоже, дело серьезное. Рэймонд был рад за друга. – Пока же оставим завесу тайны висеть там, где висит. Лучше расскажи мне, как ты добрался, и почему приехал столь внезапно?
– Я получил письмо от отца, – скривился Рэймонд и, подумав немного, вкратце пересказал другу сегодняшний разговор. Вот это точно скрывать не стоит, и, возможно, удастся вместе придумать какой-нибудь выход.
Лоуренс слушал, не перебивая и досадливо морщась.
– Значит, твой отец настаивает на женитьбе. Мне кажется, у стариков что-то такое щелкает в голове, когда они достигают определенного возраста. Надеюсь лишь, нас с тобою эта чаша минует, когда состаримся. То же и с моим дядей: сам не удосужился привести в дом жену, а от меня перед смертью потребовал, что я привезу в Невилл-хаус невесту не позже следующего декабря. И в завещании это прописал.
– Смотри на вещи шире. Если бы твой дядя в свое время женился, может, и не был бы добр к тебе.
– Тоже верно, – согласился Лоуренс. – Никогда не знаешь, где наткнешься на доброту… Но я-то лишь рад, что так сложилось! Если бы я по-прежнему продолжал смотреть мимо потенциальных невест, то, может, и свою бы не увидел… А вот с тобой дело другое. Или нет? – он пристально всматривался в лицо Рэймонда, пытаясь разгадать его черты, словно ребус. – Ты действительно другой. Немного иначе двигаешься, и выглядишь иначе. Откуда этот шрам над бровью?
– Недоразумение.
– Ты каждый день дрался, что ли?
– О, далеко не каждый. Но скажем так, нередко.
– Ты сделался еще большим забиякой. И что сам думаешь о предложении своего отца? Есть у тебя кто-либо на примете?
– Для начала, – поднял руку Рэймонд, – я не уверен, что мне действительно следует искать. Ты же знаешь все… обстоятельства. – Лоуренс понимающе кивнул. – Я бессердечный, но не жестокий, а поступить так с девушкой – самая настоящая жестокость. Особенно если она не будет знать заранее, на что идет. А если узнает и согласится, я заподозрю ее в коварных помыслах.
– Ну, почему бы и не отомстить кому-то? – хмыкнул Лоуренс. – Вдруг ты ненавидишь какую-нибудь даму так сильно, что готов устроить ей месть длиною в жизнь?
– Неудачная шутка, друг мой.
– Прости. Да, она действительно с нехорошим душком. Я ничего такого не имел в виду.
– Я знаю.
Они помолчали; Рэймонд взял с подноса пирожное, осмотрел и надкусил. Надо же, повар Лоуренса за прошедшие годы достиг невиданных высот, раньше пирожные можно было есть только с риском для жизни. Или это новый?..
– Мне стоит поразмыслить об этом, – сказал Рэймонд, дожевав, – хотя пока затея представляется ужасной. Несколько лет прошло, Лоуренс, с тех пор, как я считал Лондон принадлежащим мне; теперь все иначе. Это место – я не имею в виду твой дом, конечно же, – кажется чужим. Прием у Гилморов… Надо же, я снова увижу чопорную английскую аристократию в действии.
– Разве в Италии мало англичан?
– Да кто же хочет там с ними встречаться? Я итальянское общество уважил, а еще французское, немецкое и даже слегка турецкое; вот это было весело, на соотечественников я успел насмотреться, и шуток они решительно не понимают. Они многого не понимают, право слово.
Лоуренс молчал. Он явно хотел что-то спросить, однако, по всей видимости, вопрос был не настолько легок, чтобы задавать его сейчас, ярким днем, через несколько минут после новой встречи с другом, которого долго не видел. Есть такие вещи, о которых годится вопрошать лишь вечерами, когда беседа длится уже не менее часа и располагает к откровенности. Рэймонд не стал идти навстречу: ему самому не хотелось говорить пока ни о чем серьезном. Разве что беседу с отцом другу пересказал, а так…
– Тем не менее, – произнес Рэймонд, – я был бы рад услышать новости о некоторых наших знакомых, прежде чем вновь появляться в их обществе. Полагаю, что мой итальянский сюртук и галстук так впечатлят их – они потеряют дар речи, и я никаких сплетен не узнаю. Вся надежда на тебя, друг мой. Как поживает графиня Бёрк?..
– Не могу поверить, – пробормотал Рэймонд, – что мы отправляемся на вечер вовремя!
– Уже по одному этому ты можешь судить, что я встал на стезю добродетели, – заметил Лоуренс. – Предпочитаю не опаздывать, чтобы не заставлять мою невесту ждать.
– И одеваешься чуть иначе. Забавно.
В одежде друга появилась ранее не замеченная Рэймондом респектабельность: костюм строже, украшений на нем меньше, и булавка, удерживающая галстук, тоже не рассыпает вокруг бриллиантовые искры – так, поблескивает. Лоуренс стал выглядеть… беднее. Любопытно для баронского наследника.
– Надеюсь, твоя невеста ценит твои жертвы.
– Разумеется. Она девушка, которая отличается пониманием.
– Все любопытнее и любопытнее. Ладно, друг мой, осталось недолго, не открывай интригу раньше времени.
Рэймонду и вправду было интересно, кого же выбрал для себя Лоуренс; он мог бы засыпать друга вопросами, уточняя: хороша ли невеста собой, умна ли, блондинка или брюнетка – но придержал язык, дабы не заставить будущего барона Невилла проговориться раньше времени. Если Лоуренс не сказал сразу, не стоит портить ему удовольствие. К тому же, так действительно смешнее.
В карете они беседовали мало. Рэймонд смотрел на лондонские улицы и думал – сможет ли заново привыкнуть к этому городу, и что решит в конце концов, и как поступит с отцовской просьбой? Все-таки это не давало ему покоя. Каждый раз, когда он задумывался об этом, становилось гадко, словно заставили набрать полные руки слизняков. Рэймонд не хотел жениться, а больше всего он хотел, чтобы его семья оставила его в покое. Неужели так сложно не вспоминать о нем? Он ведь ясно высказался, когда уезжал, и теперь у него имеется достаточно причин, чтобы уехать снова. Благородных причин, почти никому здесь не известных.
Сегодня вечером нужно будет взять бумагу и перо и попробовать поразмыслить о происходящем, используя привычный способ. Должно помочь.
Когда остановились у особняка Гилморов, солнечный день перетек в душный вечер. Где-то собиралась гроза, но Рэймонд не был уверен, что она подойдет к городу близко. Он выбрался из кареты и огляделся, втянул носом воздух, словно зверь, пытающийся определить, не затаились ли охотники в зарослях. Ах, это знакомое легкое волнение, предчувствие развлечений! Все-таки на английской земле оно ощущается иначе. У итальянцев гораздо больше дозволено, потому и веселее, и одновременно, как ни странно, скучнее немного; тут приходится переступать через правила, неодобрительные взгляды, смотреть на поджатые губы и постные лица.
– А мне этого не хватало, – пробормотал Рэймонд.
– Понял это сейчас? – уточнил Лоуренс. Друг заметно волновался, поправлял манжеты и галстук. – Ну, тебе предоставляется шанс догнать упущенное – к Гилморам тебя никто не звал, удиви же всех, явившись без приглашения.
– Ты меня пригласил, так что все прилично.
– А Гилморы – нет. Ты ведь знаешь, как трепетно они относятся к своим музыкальным вечерам. Тут ничего не поменялось, дружище.
– Я на все готов, если их дочка не станет петь.
– Сабина Гилмор вышла замуж еще в пятьдесят первом, когда ты уехал. С тех пор дважды стала матерью и больше никого не удивляет своими руладами и отвратительной игрой на рояле. Ну же, идем. Мне не терпится вас представить друг другу.
– Так что, я все-таки ее не знаю?
– Если и знал, все меняются, друг мой. И ты, и она.
Гилморы жили довольно скромно и большие балы устраивали от силы два раза в год, ограничиваясь в остальное время небольшими приемами для избранного общества. Так как происходили они из Уилтшира, как и Хэмблтоны, и Невиллы, и граф Троубридж, и много кто еще, в основном это бывали сборища для соседей, как в свое время окрестил их Рэймонд. Именно из-за соседства он и Лоуренс оказались сюда вхожи: неловко отказывать им, пусть даже у них была тогда трижды сомнительная репутация. Кроме уилтширцев, захаживали сюда и родители с юными дебютантками, и джентльмены различных степеней респектабельности, и просто любители музыки – не все так ужасно поют и играют, как Сабина Гилмор, да отсыплет ей Господь семейного счастья.
По лестнице, изгибавшейся, словно спинка разнеженной кошки, поднялись на второй этаж. Из салона уже долетали первые треньканья рояля, но еще несерьезные, кто-то разминал пальцы, исполняя простенькую гамму. Лоуренс заглянул в салон и потащил Рэймонда дальше, в гостиную, где подавали питье и закуски – Гилморы были людьми благоразумными и знали, что искусство лучше воспринимать на сытый желудок. Рэймонд шел за Лоуренсом и улыбался.
Когда они вошли в гостиную, многие взгляды обратились к ним, и шепоток побежал, словно рябь на воде. Да уж, ради этого неожиданного появления стоило сюда заявиться: Рэймонд испытывал истинное удовольствие, глядя на лица хозяев дома. Лорд Гилмор и его супруга подошли поздороваться, выразили свое удивление по поводу нежданного приезда сэра Хэмблтона, и оставались вежливы, видимо, от растерянности. Рэймонд пожалел их и отвечал учтиво, без своих обычных шуточек, но Гилморы все равно смотрели с подозрением: не иначе, полагали, он приберегает какую-то пакость напоследок. Они просто напрашиваются, с легкой досадой подумал Рэймонд. Он уже размышлял, чем бы их таким поразить, какое замечание об итальянской жизни отпустить, дабы оно прозвучало недостаточно скабрезно для искреннего возмущения и достаточно гадко, чтоб все всё поняли, однако Лоуренс, пресекая развлечение, потянул друга за рукав.
– Идем, Рэйн. Я хочу тебя представить.
– О, конечно. Мы непременно побеседуем позже, лорд, леди Гилмор.
Лоуренс повел его в группе женщин, стоявших у дальней стены. Две старшие дамы, две молодые: сразу видно, курочки вывели цыпляток погулять. Только вот Рэймонд знал этих курочек, и чем ближе они оказывались, тем сильнее становились в его душе нехорошие подозрения. А Лоуренс – тот просто сиял. Остановившись, он глубоко поклонился дамам и звонким от волнения голосом произнес:
– Рэймонд, друг мой. Позволь представить тебе мою невесту – мисс Дверрихаус. Впрочем, вы знакомы, не так ли?
Рэймонд молчал. Он и в самом своем злом и ироническом настроении не мог помыслить, что это окажется она. И что эта девушка, стоящая перед ним, – именно она, Эвелин Дверрихаус.
Глава 4
– Я рад… новому знакомству, мисс, – проговорил Рэймонд, пока Эвелин пыталась справиться с ошеломлением и свыкнуться с мыслью, что это действительно он.
Рэймонд изменился – она увидела это с убийственной ясностью, так как помнила его очень хорошо. Он, кажется, стал еще немного выше, но при том шире в плечах, хотя и оставался довольно худым: такие люди и к старости не полнеют. Раньше он брился чисто, а теперь отрастил усы и короткую бородку, что придавало ему сходство с романтическим пиратом. Рэймонд унаследовал не мягкие черты своего отца, а решительные скулы матери, наполовину валлийки; от нее же достался ему прямой нос с тонкими ноздрями, плавный изгиб губ и четкие, заломленные брови. Синие глаза смотрелись еще ярче на загорелом лице. Злодейская получилась бы внешность, если бы не одно «но»: проглядывала в его чертах тщательно скрытая мягкость, которую никто бы не спутал с нерешительностью. Когда-то давно, очень давно, Эвелин заблуждалась, полагая, будто это романтичность или же доброта; теперь она была твердо уверена, что это воздействие распущенности.
– Я тоже рада встрече, – произнесла Эвелин подходящие слова, однако, при всем желании, не могла сказать что-то еще. Слишком неожиданным получилось его появление.
Рэймонд, казалось, наслаждается происходящим. Он поцеловал протянутую ему руку, а затем поклонился и остальным женщинам в их маленьком кружке – маме, тете Абигейл и Барбаре.
– Я вижу, что в уилтширском цветнике по-прежнему расцветают лучшие розы в Англии.
– Я ведь говорил, что ты ее знаешь, Рэйн, – с удовольствием произнес Лоуренс.
– Да, – ровным тоном отвечал Рэймонд, – ты сумел меня удивить, дружище.
Эвелин знала теперь, откуда взялось это прозвище, – Лоуренс как-то рассказал. Рэйном сэра Хэмблтона прозвали в Итоне, так как иногда его проделок было столько, что казалось – разверзлись хляби небесные. И звать его позволялось так только лишь друзьям, в круг которых Эвелин не входила. Рэймонд – не друг ей, отнюдь нет. Он враг. И судя по его виду, оба они об этом не забыли.
О чем, Господь всемогущий, думал Лоуренс, приведя его сюда так внезапно?! Он ведь все знает, и в детстве и юности был на стороне своего друга, хотя с Лоуренсом Эвелин не ссорилась почти никогда. Потому, может, и смогла взглянуть на него по-новому… Неужели он счел взаимную неприязнь между нею и Рэймондом простыми детскими играми? Если так, то он ошибался. Это гораздо глубже.
Мама оправилась от потрясения гораздо быстрее Эвелин – а может, она и не настолько сильно удивилась. Добросердечность леди Дверрихаус была всем известна.
– Сэр Хэмблтон! Лоуренс не говорил нам, что вы собираетесь возвратиться, да и ваш отец хранил эту тайну крепко. – Селия улыбалась, отчего ее похожее на сердечко личико делалось светлым, будто солнышко.
– Они с большим удовольствием предупредили бы вас, если б я сам знал, что приеду. Но я по-прежнему живу так, как в голову взбредет. Вот я сижу во Флоренции и рассуждаю с моим учителем фехтования об итальянских нравах, а вот я у дверей Лоуренса, и он не смог отказать мне в маленькой просьбе познакомить меня со своей невестой немедленно. Он ведь был загадочен в своих посланиях, а заинтриговать меня – пара пустяков.
– Только не говорите, что вы приехали из Италии лишь для того, дабы познакомиться с невестой Лоуренса, – едва сдерживая насмешку, сказала Эвелин. Рэймонд посмотрел на нее своими холодными глазами. Словно льдинку сунули за корсет.
– А если бы я сказал, что это так, то что бы вы подумали? Не поверили бы, мисс Дверрихаус? И зря, совершенно зря. Я люблю своего друга и, кстати, только что согласился стать его шафером на свадьбе – не зная даже, кто невеста!
– Теперь передумаете? – все-таки не удержалась Эвелин. Мама предупреждающе дернула ее за рукав.
– Теперь точно нет, – он улыбнулся.
Эвелин сглотнула. Она полагала, что этот вечер выдастся хорошим, и заранее предвкушала, как проведет его с Лоуренсом, однако теперь все безнадежно испорчено. Лоуренс, конечно, не виноват, для него сэр Хэмблтон – лучший друг, и жених не видит в нем ничего плохого. Эвелин удавалось избегать пространных разговоров о Рэймонде, пока тот находился за пределами Англии, но теперь… Придется выносить не только беседы о нем, но и его присутствие.
«Теперь точно нет», – для всех остальных обычная любезность, комплимент, и только двое здесь знают истинное значение этой фразы – Эвелин и Рэймонд. Она осмелилась ему перечить, и он превратит ее жизнь в ад, как уже бывало раньше. Он всегда обыгрывал ее в слова, в этом ему равных нет. Ах, если бы такой изысканный дар служил добру! Пустые мечты.
Эвелин полагала, что Рэймонд закрепит свою маленькую победу и продолжит говорить с нею, однако он обратился к Селии:
– Леди Дверрихаус, позвольте лично принести соболезнования вам и вашей семье. И вам, конечно же, леди Толберт. – Тетя Абигейл кивнула. – Мне жаль, что лорд Дверрихаус покинул нас. Он был достойным человеком, и я навсегда запомню его одним из благороднейших джентльменов.
Эвелин сглотнула. Отец умер полтора года назад, однако тоска по нему и чувство обиды на судьбу до сих пор не выветрились. Что уж говорить о маме! Та погрустнела после слов Рэймонда, однако на публике она уже умела отвечать так, чтобы не расплакаться, и сейчас не показала, насколько глубоко ранят ее воспоминания.
– Благодарю вас, сэр. Это очень любезно с вашей стороны – вспоминать моего супруга с подобной добротой. Я надеюсь, не следует напоминать, что вы – всегда желанный гость в нашем доме – и здесь, и в Уилтшире.
– Полагаю, леди Дверрихаус, мне надлежит воспользоваться вашим приглашением, – улыбнулся Рэймонд, – более того – придется им воспользоваться! Лоуренс мне как брат, и теперь, когда он станет вашим родственником, мы с вами словно бы и породнимся. И позвольте всех вас поздравить с этим. Что за чудесное событие!
При всем желании Эвелин не могла обнаружить в его словах издевки, но ее не оставляло ощущение, что Рэймонд насмехается над всеми у себя в душе. Боже, как Лоуренс может выносить этого человека? Хэмблтон насквозь лжив.
– Мне кажется, пор идти в музыкальный салон, – отметила тетушка Абигейл. – Сэр Хэмблтон, коль скоро вы объявились так внезапно и снова сделались частью нашего скромного общества, не соблаговолите ли сопроводить мою дочь Барбару?
Низенькая, пухлая Барбара еле заметно вздохнула. В отличие от многих девушек, ей Рэймонд не нравился, но не потому, что она опасалась его репутации – в конце концов, Барбара была слишком юна, когда лорд Хэмблтон уехал из Англии, и редко с ним виделась. Просто кузина Толберт никого особо не привечала. Что ж, они с Рэймондом составят прекрасную пару.
– Охотно, леди Толберт, это честь для меня, – и он подал Барбаре руку.
Пока шли в музыкальный салон – впереди Рэймонд с Барбарой, за ними мисс Дверрихаус с Лоуренсом, а замыкали это чинное шествие две старшие дамы, – Эвелин рассматривала спину Хэмблтона и сделала вывод, что та стала прямее. То ли занятия фехтованием на пользу пошли, то ли это возраст, делающий из юноши мужчину. Раньше Рэймонд двигался расслабленно, словно в любой момент готов был закрыть глаза и вытянуться на кушетке, а теперь похож на зверя, плавно перетекающего из одной позы в другую. И это делало его еще более опасным.
Что он там делал, в своих странствиях? Лоуренс рассказывал немного, только то, что сам хотел, так как Эвелин редко спрашивала. Когда Рэймонд покинул Уилтшир, а затем и вовсе за пределы страны уехал, она испытала большое облегчение. Не то чтобы они были официальными врагами, вовсе нет. Та война, что шла между ними, осталась незамеченной почти для всех; даже матери Эвелин ничего не рассказывала, а ведь с матерью они всегда были лучшими подругами. Но после встреч с Рэймондом, после бесед с ним Эвелин испытывала такое огорчение и такой стыд, что предпочитала забиться к себе в комнату и там выплакать обиду, а затем улыбаться как ни в чем не бывало. Она решила: если хоть раз даст кому-то из взрослых понять, что он ее обидел, то проиграет. Не то чтобы у Эвелин имелась особая надежда на победу.
Рэймонд был старше нее на четыре года. Владения Хэмблтонов и Дверрихаусов граничили, обе семьи знали друг друга много лет, а потому не было ничего удивительного в том, что дети тоже были знакомы. Мать Эвелин и отец Рэймонда полагали: юным существам не повредит общество друг друга, и пока взрослые обсуждали свои темы во время многочисленных летних пикников или же подобных этому музыкальных вечером в одном из поместий, дети общались. Если это можно так назвать.
Вначале все было неплохо, Эвелин смутно помнила это. Ей исполнилось пять, а Рэймонду девять; вот Дверрихаусы впервые прибыли в гости к Хэмблтонам, и она идет за мамой, раскрыв рот, глядя на мраморные полы и цветочные букеты, аккуратно расставленные на столах. Затем – просторная детская, владения синеглазого мальчика со встрепанной темной шевелюрой, и слова мамы:
– Ну же, Эвелин, не робей, познакомься с Рэймондом.
Синеглазый мальчик говорит:
– Здравствуйте, мисс, – и кланяется ей, как большой. Эвелин, сияя, делает реверанс.
Потом они сидят вместе, рассматривают большую книгу с картинками, и Рэймонд, улыбаясь, показывает девочке:
– Вот видишь, это слон, он живет в Индии. Ты знаешь, что Индия – наша колония? Папа так говорит.
Эвелин смотрит на слона и не верит, что такое животное вообще существует. В комнате полутемно из-за задвинутых портьер, однако, когда няня уходит ненадолго, оставляя детей одних, Рэймонд быстро бежит и открывает занавески. Его волосы из черных становятся золотыми в солнечном свете, падающем из окна, окутывающем худую фигурку, как плащ.
И сначала все подобным образом и шло. А затем что-то случилось – Эвелин так и не поняла, что именно. Она даже не помнила, как в первый раз Рэймонд ее обидел, и она, семилетняя, но довольно бойкая, тоже ответила ему обидными словами. Тогда они, кажется, просидели весь день в разных углах комнаты. Когда же находились на глазах у родителей, приходилось вести себя прилично, и это заставило обоих перейти к тактике тайной войны. Лоуренс, которого строгий дядя не всегда отпускал играть со сверстниками и поощрял знакомство скорее с юным наследником Хэмблтонов, чем с дочерью соседей, редко принимал участие в таких встречах, а если принимал, всегда выступал на стороне Рэймонда, хотя сам Эвелин и не дразнил. Рэймонд же, чьи способности к острословию зародились явно очень рано, практиковался на девочке и преуспевал: Эвелин терялась в какой-то момент, не знала, что ему ответить, не могла его переиграть. Он был старше, умнее, и он был мальчишкой, а она – всего лишь девочкой, единственное предназначение которой – удачно выйти замуж и вести дом. К счастью, с отъездом мальчиков в Итон встречи сделались реже, однако и тех, что случались во время приездов на каникулы, Эвелин хватало. Она училась дома, и никуда не могла скрыться от визитов соседей. Рэймонд при встречах еле заметно кривился, Эвелин отвечала ему взаимностью, однако по-прежнему победителем выходил он. Ему как-то удавалось находить самые обидные на свете слова, высмеять то, в чем Эвелин сама сомневалась – ее внешность, ее умения, ее желания. Откуда он все это знал? Какой дьявольской догадливостью нужно обладать, чтобы ударить по самому больному месту? И знал ли Рэймонд, что бьет именно туда? О, Эвелин полагала, прекрасно знал.
А потом Рэймонд с Лоуренсом закончили Итон и перебрались в Лондон; обоим было по девятнадцать лет, Эвелин исполнилось пятнадцать, и она все еще оставалась в Уилтшире. Это было облегчение. С Рэймондом виделись все реже и реже, да и прежние споры сошли на нет. Эвелин наблюдала за ним, как за ядовитой змеей, однако теперь он бросался редко и еще реже кусал. Ходили слухи, что в столице он ведет распутный образ жизни, вовлекая туда и Лоуренса, который, впрочем, свою репутацию старался беречь: строг был дядюшка Невилл. Рэймонду же словно все было нипочем, он не задумывался, какой позор навлекает на своих родителей. Мать с отцом редко говорили об этом, но кое-что из их разговоров Эвелин смогла понять. Да у нее самой имелись глаза и уши, и она могла делать выводы.
