Натали Штайм
Ты и Я
«Победитель ревности». Повторно наткнувшись на это словесное сочетание, он непроизвольно поморщился и фыркнул.
«Интересный перевод получился, согласись? И как мне кажется, определённо значимый! Знаю, знаю, ты не любишь эту тему. И знаю, как ты её воспринимаешь. Поверь, родненький мой, мне вовсе не хочется расстраивать тебя и огорчать, но я не могу не поделиться тем, что думаю и чувствую. И даже, если ты склонен принять мои словесные раскопки за очередной бзик (на что я совершенно не огорчусь), то так или иначе тема ревности останется».
Следующий абзац выглядел как кусок перепаханного поля. Сквозь чернеющую поверхность тщательно зачёркнутых строк проглядывали неоднократно исправленные отдельные слова, вопросительные знаки и куча многоточий. По-видимому, Ленка долго искала вдохновения для продолжения этой темы. Виктор долго всматривался в почти непроницаемые строки, но не мог разобрать ни единого слова. Переключился с зачеркнутого абзаца и принялся читать дальше.
«Да… скользкая это всё же тема. Недаром мы с тобой обходили её стороной. Оказывается, писать ничуть не легче! Слова почему-то путаются и отказываются маршировать стройными, всё объясняющими рядами… Но ты прости, родной, мне эту нестройность. Наверное, это от моей недипломатичности. До сих пор не научилась объясняться мягко и плавно, срезать углы неудобные, огибать камни подводные. Не умею.... Я понимаю, это очень важное умение, без него сейчас, как без рук. Но… умом понимаю, а сердце всё ж не может принять такую необходимость. Сердцу милее простота и ясность, неприкрытые чувства и мысли. Понятливость что ли… естественная…
Мне совершенно ясно и понятно одно: на ревности ничего не построить. Ни-че-го… Помнишь, мы смотрели выступление одного умного человека, где он объяснял значение слова «ревность»? Надеюсь, что помнишь… И с этим значением я полностью согласна, и не только из солидарности. Я знаю, что всё именно так. «Верность» и «ревность» – слова, составленные из одних и тех же букв, но значение их прямо противоположное друг другу. Ведь всё так просто – если живёт в сердце верность, то места для ревности уже не будет; но справедливо и обратное – живущий в ревности сам неверен… И сколько бы люди ни придумывали для ревности оправдания, и как бы настойчиво они ни пытались придать ей первенство среди симптомов любви, всё – ложь. Не может ревность стоять в свите самых светлых человеческих чувств, тем более не может возглавлять эту свиту! Такое значение ревности мог придумать только холодный ум, лишённый любви и желающий оправдать собственную ничтожность.
Я долго думала, пытаясь понять, почему так. Почему во многие человеческие сознания вклинилось, вжилось это нелепое утверждение «бьёт, значит, любит; ревнует, значит, любит»? Ведь это же дикая нелепость! Ди-ка-я! Почему многие верят и признают, что это именно так?! Почему проведено равенство между истинным, созидающим чувством и тем, что служит лишь разрушению и ожесточению?!
Наверное, для себя я ответ нашла. Но, найдя этот ответ, я поняла и то, что поделиться с ним не могу. Пока не могу… Знаю лишь, что ответы на главные вопросы человек должен получать сам, а не пользоваться чужими…
Сама пишу и, представляя тебя читающим эти строки, ловлю смутное ощущение твоего несогласия и недовольства. Поверь мне, милый, меньше всего мне бы хотелось вызывать в тебе такие чувства. Меньше всего… Но знаю, что вызову…»
Недовольство – мягко сказано. Внутри у Виктора всё клокотало. Сам себе напоминал закипающее перед бурей море. Хорошо ещё, что накатывающие неприятные волны были невысоки, и хоть вызывали учащённое сердцебиение, шквалом пока не грозили.
– Спокойно… спокойно… спокойно…
Негромко уговаривая сам себя, он нарочито медленно отложил тетрадь. Так же аккуратно взял бокал, сделал глоток. Глубоко вдохнул и, задерживая дыхание, выдохнул.
– Спокойно…
Ну, захотелось человеку поговорить по душам. Ну, решил он сделать это в письменной форме. Имеет право! Отчего Ленка, так неохотно идущая в прямом общении на обсуждение темы ревности, сейчас решила разоткровенничаться? Это, скорее всего, вопрос риторический. Пойди пойми этих женщин! А ведь он пару раз сам затевал такие разговоры. Он ни на секунду не сомневался, что она его тоже ревнует. А как же иначе?! И его это нисколько не огорчало, даже, признаться, в глубине души радовало. Именно радовало и именно как определённый показатель любви. А все эти буквоедческие перестановки – «ревность, верность», это так, для малышей, желающих чем-то занять свой мозг. И эта ненужная патетика – к чему она?
Он даже не собирается вдумываться во все эти вопросы и получать никому не нужные ответы. Всё это чепуха! Всё! Сама же говорит о ясности и понятности, и сама же всё так запутывает!
Очень хотелось отмахнуться, пропустить мимо и ушей, и глаз эти её последние выводы и утверждения. Очень… Но что-то не давало. Какой-то едва уловимый звоночек внутри резонировал не в такт этому желанию. И настойчиво требовал к себе внимания. Он задумался. На лице застыло строптиво-брезгливое выражение, явно отражающее неприязнь к этому звоночку. Оно заметно усилилось, когда он понял, что звоночек не один. Их три.
Да, три момента обрисовывались в его представлении, мешающие обратить Ленкино изложение понятия «ревность» в ничего не значащую, просто отдающую своеобразием, шутку. Три… Первый заключался в том, что, несмотря на его уверенность в собственной непогрешимости и безукоризненном поведении, эта её фраза – «живущий в ревности, сам неверен», как ему показалось, неясно намекала на нечто нехорошее. И слабая попытка уговорить себя, что это сказано лишь в контексте Ленкиной общей мысли, и конкретные намёки совершенно неуместны, осталась безуспешной. Он-то точно знал, что он любит лишь её одну. И давно забытая пара ни к чему не обязывающих, мимолётно подвернувшихся случаев удовлетворения его мужских амбиций никак не могла быть свидетелем обратного.
Он верил лишь в одно: если человек не знает об измене, то её и нет. Всё просто – узнал о факте, да, значит так и есть. Не узнал – нет ничего, и незачем строить домыслы и предположения, основанные на каких-то, извините, перестановках букв! Но именно эта вера в нём сейчас почему-то неумолимо подрывалась, и он до конца не мог дать себе ответа – почему?
Второй неприятный момент, хоть и не был столь чётко проявлен, а лишь присутствовал в едва различимой, смутной и скорее догадливой форме, намекал на то, что, скорее всего он обманывался, приписывая Ленке способность ревновать. Приходилось, не без сопротивления этим мыслям, признать, что это он наделил её этим качеством только исходя из собственного желания. Или, вернее, нежелания чувствовать себя одиноким ревнивцем в их паре. Ведь на изредка задаваемые им в шутливо-провокационной форме вопросы «ты что, ревнуешь?» она всегда искренне удивлённо вскидывала брови и, пожимая плечами, совершенно серьёзно отвечала примерно одно и то же: «Боже меня упаси!». Он, конечно, чувствовал осмысленность и ответственность за сказанное ею, но предпочитал наделять эти фразы ничего не значимым легковесием, с которым и он сам и его многочисленное окружение произносили подобные заверения. Оказывается, зря…
Последний, третий момент тоже удовольствия не доставил. Как бы ни хотелось видеть реальной воображаемую картинку, на деле, при честном рассмотрении, всё было иначе. Скрипя сердцем, он сам себе неохотно признался, что их затворничество и отход от общения с многочисленными друзьями и знакомыми не были результатом, как он себе объяснял ранее, романтической погруженности друг в друга, а банально следствием его собственнического ревнивого инстинкта. И хотя это признание самому себе было самым неприятным фактом, оно не изменило его убеждённости в нормальности и правильности своего отношения. Что, в конце концов, плохого в том, чтобы ревностно охранять от чужого глаза то, что тебе дорого! Непонятно…
Виктор неторопливо поднялся, бросив на отложенный «зелёный подарок» сумрачный взгляд, и с бокалом в руке зашагал по комнате. Потёр висок, пытаясь унять вспыхнувшую не лучшими эмоциями головную боль. Сделал несколько глубоких вдохов.
– Спокойно…
Ну, хорошо. Пусть… Он – ревнивец. Какое-то неприятное слово, с которым ему не очень хотелось себя ассоциировать. Но! Раз требуется быть откровенным, то – да! Он согласен… Пусть… Ленка высказалась вполне откровенно. Он с трудом, но может принять её позицию, и также откровенно поговорить… пока, правда, сам с собой, но это пока…
Он с неприязненной тоской ещё раз взглянул на зелёную тетрадь, оставленную на подлокотнике кресла. И как это так получается, что какой-то незначительный предмет, – так, несколько листов обыкновенной бумаги, – сумел вызвать в нём такие неприятные переживания?! Какая-то нелепая насмешка судьбы… А ведь всего пару часов назад он был в прекрасном расположении духа и ощущал себя весьма комфортно… Ох уж эти нежданные сюрпризы!
Остановившись у окна, Виктор погрузился в созерцание уже полностью нависшей над городом ночью. Обычно небо, подсвеченное миллионами огоньков, выглядело светлее. Сегодня было не так; нагнанные северным ветром сизо-чёрные тучи заняли весь небосвод, придавая видимому из его окна пространству неуютный и гнетущий вид.
Он провел определённую параллель. Внутри у него было примерно так же – тяжело и невесело. Но, вспомнив не раз говоренную Ленкину фразу «Господин настроения – сам человек, а не его окружение», волевым усилием приказал себе не расстраиваться и не унывать. В конце концов, может оно и к лучшему, что она подняла эту тему вот таким образом. И ещё неизвестно, чем бы закончились выяснения на тему ревности, находись они нос к носу. Нет, они за всё проведенное совместно время ни разу не ссорились, но и подобных щепетильных обсуждений ещё не возникало. И потому – всё к лучшему!
Возвращаясь в кресло, к недочитанной тетради, Виктор подуспокоился. Действительно, жизнь преподносит иногда не очень приятные сюрпризы, и он, как «победитель», не может отмахнуться от неприятных для него ситуаций. Пообещав себе быть спокойным и рассудительным, а в будущем – разобраться, по возможности с самим собой, полный решимости лояльно принять всё, что ему ещё поведает Ленка, он погрузился в чтение.
«…Знаю, что вызову… Мне иногда кажется, что я знаю тебя даже лучше, чем себя. Хотя «кажется» – неподходящее понятие… вызывает сомнение, которого во мне нет. Да… так уж сложилось, что, действительно, я могу уловить малейшее движение твоей души, твоей сложной натуры и, как в насмешку, мне не дано так же ясно понять саму себя… Не знаю, почему так происходит… Может потому, что твой образ поселился во мне гораздо раньше, чем я начала в полной мере осознавать себя. Я никогда тебе раньше этого не рассказывала, вот лишь сейчас решилась…
С самого раннего детства, сколько себя помню, во мне жило ощущение предназначенной встречи. Встречи с тобой. То, что именно с тобой, солнце моё, это я поняла лишь встретив тебя. А тогда – тогда присутствовал лишь не очень ясный образ, немного размытый, нечёткий, но, несмотря на это, всегда очень реальный и родной. Я даже помню, как окружавшие меня взрослые задавали свои взрослые, как им казалось, вопросы: «Что ты, маленькая, будешь делать, когда вырастешь?», и посмеивались над моими убежденными ответами, когда я твёрдо отвечала: «Буду искать свою половинку!». И большинство из них не принимали такой ответ всерьёз. Но! Большинство – есть большинство… Мне повезло – рядом со мной всегда находились близкие мне люди, понимающие важность детских заявлений. И именно они помогли мне выбрать мою профессию, которая вмещала в себя всё: и мою любознательность к древности, и желание получить знания, скрытые под покровом веков, и самое главное – возможность перемещения в самых разнообразных направлениях. Ведь я знала, что должна встретить тебя, но где встретить? Этого я не знала… И мне опять повезло, – выбранная мной стезя оправдала свой выбор, я оказалась в твоём большом городе…
Дальше ты знаешь… Дальше всё стандартно… И, наверное, наша с тобой жизнь протекала бы совершенно спокойно и достаточно предсказуемо, если бы не одна моя дурацкая черта. Я совершенно не умею ни быть стандартной, ни существовать в придуманных обществом стандартных формах. Совсем не умею. И даже во имя нашей с тобой любви у меня так и не получилось принять всё так, как должно. Сколько я ни старалась себя исправить и доказать себе, что присущие семейности формальные уклады нужны и важны, у меня, увы, не получилось.
Поверь мне, милый, это очень тягостно – понимать, какая удача постучалась в мои двери, какое чудо свершилось и состоялось, и вместе с тем не понимать, как разумно и правильно с этим поступить. И уже долгое время я живу в каком-то немыслимом раздвоении, пытаясь примирить в себе эти важные для нас с тобой начала: Любовь и Форму… Как-то у меня не получилось…»
Виктор, дочитавший до этого места, в очередной раз отложил тетрадь. Нужно было переварить прочитанное. Если первая половина Ленкиного послания разволновала его, и, чего греха таить, чуть разозлила, всколыхнув не лучшие внутренние чувства, то последующий текст слегка огорошил и привёл в состояние недоумения. Даже на секунду показалось, что это не она писала, а кто-то другой, незнакомый ему ранее. Но это, несомненно, было не так. Это была Ленка, его Ленка, открывшая ему ту свою сторону, которую он раньше не знал. Ну, или не видел. По крайней мере никакого раздвоения он не замечал, наоборот, он всегда считал её очень цельной, вдумчивой натурой, обладающей плеядой тех качеств, которые ему, несомненно, импонировали. И даже её нестандартность была в их числе.
То, что Ленка – личность нестандартная, он понимал с самого начала. Но он и сам себя считал тоже человеком достаточно оригинальным и мало вписывающимся в стандартные построения. Он легко мог и поступить, не как все и… и… и…
Тут он задумался. Может, понятие стандартности у них с Ленкой не одинаковое?
Этот, пронесшийся молнией вопрос, потребовал пристального изучения. Уже решив не только принять, всё что она выскажет, но и постараться понять высказанное (вернее, изложенное письменно), Виктор начал припоминать случаи, характеризующие Ленкину «нестандартность». Таких воспоминаний хранилось в его памяти немало, и, наверное, проще было перечесть те случаи, когда Ленкина реакция соответствовала общепринятому взгляду, чем другие. Это наблюдение его самого чуть удивило, раньше он не придавал такой статистике особого внимания – так, принимал ситуации как есть и не очень заморачивался.
Ярко выделился из нахлынувшего потока воспоминаний один примечательный, как ему показалось, своей выдающейся нестандартностью, случай. Тогда он просто искренне порадовался и немного возгордился нетривиальностью Ленкиных рассуждений, оригинальности её взглядов, и не более того. Сейчас, возвращаясь мысленно в уже ушедшее время, со всей своей придирчивой серьёзностью старался уяснить, в чём же всё-таки состоит отличие его и её понимания «стандартности», да и есть ли вообще оно, это отличие....
Дело было года два назад, на загородной даче одних близких знакомых. Хотя «дача» – название условное. Это был целый, удачно вписанный в природный ландшафт, комплекс зданий и строений, своей аккуратностью и продуманным расположением явно указывающий на присутствие недюжинной архитектурной мысли. Виктор, давненько зная владельца этого великолепия, был совершенно уверен не в его авторстве. Но сам хозяин, при всяком удобном случае, намекал, что «де и он приложил свою руку к этакой красоте». Приглашённые гости ахали и охали, восторгались вплоть до восхищения, и будучи сражённые окружающим видом, прощали некое самодовольство владельцев и снисходительно относились к этим намёкам. Виктор же, тщательно осмотрев всё вокруг, загорелся желанием познакомиться с сотворившим всё это. Ничего загородного у него самого на тот момент не было, как, впрочем, и желания иметь дачу или дом за городом. Он был самым что ни на есть городским жителем, но его изменившееся положение, а проще сказать, появление в его жизни Ленки, время от времени заставляло задуматься над приобретением чего-нибудь подобного.
Эти тогдашние его размышления побудили обратиться с просьбой к владельцу имения. Предварительно пропев все полагающиеся дифирамбы, он, отвёл в сторону, по-дружески приобнял хозяина и спросил:
– Ну всё-таки, Сергеевич, дай адресок архитектора, прошу тебя…
Сергеевич, хитро блеснув заплывшими глазками, шуточно погрозил увесистым кулаком с оттопыренным указательным пальцем.
– Ишь ты… дай!
– Ну пожалуйста… – Виктор посмотрел на него со всей возможной преданностью.
Хозяин ещё какое-то время похмыкал, деланно повздыхал и, увесисто хлопнув Виктора по плечу, ухмыляясь протянул:
– Ладно… дам!
Удовлетворившись ответом, Виктор отступил, дав дорогу Сергеевичу. Тот живо заколыхал всей своей грузной фигурой навстречу запоздалым гостям, пока ещё не охваченным ни всеобщей восторженностью, ни его вниманием.
Виктор улыбнулся, кивнул вновь прибывшим издали, и, чтобы не отвлекать их своим присутствием, интеллигентно исчез. Неторопливо шагая по садовой аллейке то и дело крутил головой в поисках Ленки. За неё он не волновался. Знал по опыту, что она может спокойно наладить диалог с кем угодно… Но, несмотря на это знание, всё же удивился. Нашел её в красочно отделанной беседке, живописно расположенной среди оригинально высаженных деревьев и кустарников, напоминающих чью-то известную картину… Этакий мини-рай…
Ленка устроилась в широком садовом кресле, оживленно излагая что-то сидевшему напротив собеседнику. Третий участник беседы сидел с ней рядом, в этом же кресле, практически устроившись у неё на коленях. Он то и дело перебивал её, требуя ответа на внезапно пришедший на ум вопрос, потом замолкал, теребя в руках яркую игрушку, затем снова что-то спрашивал.
Эти два персонажа удивили Виктора. Оба были сыновьями владельца «макси-дачи». Один – долговязый подросток с печальным взглядом и бледным лицом, другой – малыш лет четырёх. Наверное, сказать, что он их знал, было бы преувеличением; скорее, он их видел. В квартиру их родителей Виктор наведывался достаточно часто; он был дружен и связан многочисленными делами с их отцом. Но их самих за всё время наблюдал лишь два, максимум три раза, и то мельком. Старший во время визитов не выходил из своей комнаты, сидя в согбенной позе у экрана компьютера. Изредка забредшему в его покои гостю, в том числе и Виктору, почти неслышно бросал «Здрасьте!» и, вдавливая ещё глубже голову в плечи, продолжал лихорадочно кликать мышкой.
Младшенький попадался ему на глаза тоже крайне редко. Его, ещё не сформировавшуюся, но уже искромётно-нервную натуру, родители в присутствии гостей всегда старались спрятать в детскую комнату и строго-настрого приказывали воспитателю не отпускать от себя ни на шаг. Виктор, к слову сказать, наблюдая за его истеричными повадками и глядя на маленькую физиономию с чётко выраженным желанием ежесекундно завопить и зарыдать, был полностью с ними согласен.
Так и отложилось у него в памяти: парни у Сергеевича как минимум, сложные. Один – забитая тихоня, другой – маленький, неуёмный истерик.
И, естественно, наблюдая в беседке картину «Ленка и эти двое», он не мог не удивиться. Пристроившись у внешней невысокой ограды, Виктор с интересом наблюдал за этой троицей и внимательно вслушивался.
– …всем отличаются! Эти все бродилки, головоломки, – это так, для малышей, это неинтересно! А вот игры, где можно стать солдатом, спецназовцом, – это совсем другое… Такие я люблю, и они интересные!
Старший, хоть и обходился небольшим словесным набором, весьма увлечённо объяснялся. Лёгкий румянец, не очень свойственный его бледному лицу, преобразил его почти до неузнаваемости. К тому же Виктор впервые слышал его голос; вполне приятный мелодичный фальцет, временами проседающий в басовые нотки свидетельствовал о начале перестройки голосовых связок.
– И почему у тебя возникло такое предпочтение? Тебе нравиться быть солдатом?
Задав вопрос, Ленка улыбнулась.
– Нет, ну как… ну, нравиться, конечно. Сначала бывает ну так… трудновато, зато потом! Потом пройдёшь один уровень, другой, и можно оружие разное выбрать, и ещё больше врагов уничтожить!
– И много в игре врагов?
– Да их там целые батальоны!!! И на каждом уровне разные все!
– А у тебя в жизни много врагов?
Ленка всё так же улыбчиво глядела на мальчишку. Он в ответ съёжился, коряво дёрнул плечами, нахмурился и уставился взглядом в пол.
– Не знаю…
– А когда вырастешь, станешь по-настоящему, солдатом?
Парнишка задумался, исподтишка недоверчиво стрельнул глазами.
– Не знаю… я бы пошел, но папа, наверно не пустит....
– Но ты же вырастешь…
– А я, когда вырасту, – энергично встрял уже долго молчавший младший, – стану акулой! – Хлопнул с размаху руками по Ленкиным коленкам, сопровождая своё заявление.
– Акулой!? – удивилась Ленка, успокоительно поглаживая малыша по спине.
– Да!! Стану акулой!
– Почему акулой?
– Потому что она большая и может всех проглотить!!
– Проглотить?! – Девушка чуть опешила от детской логики.
– Да!!! Вот и я стану акулой… и…проглочу… маму!!!
Виктор заметил, как после этого заявления малыша Ленка в раздумье умолкла, нахмуренно-сосредоточенно что-то обдумывая. Старший брат никак не прореагировал на тираду младшего, лишь по привычке втянул голову в плечи и с безучастным видом усердно разглядывал собственные руки. Ненадолго повисшее молчание в беседке прервалось кокетливо-наигранным женским голосом:
– Кого это ты тут проглотишь?!
Перед входом в беседку нарисовалась фигура будущей жертвы сыновьей фантазии, уловившая, по-видимому, лишь несколько последних слов.
Виктор относился к жене Сергеевича достаточно ровно, лишь время от времени глядя на её мало что выражающее лицо, мысленно делал реверанс создателям декоративной женской косметики. Именно на таких женских лицах косметика и оправдывала своё назначение. Сейчас стрелки её подведённых глаз пытались изобразить милое удивление, хотя ярко подведённые губы скорее выражали равнодушие с едва уловимым презрительным оттенком.
– Ну и кого?!
Её неожиданное появление вкупе с негармоничным голосовым сопровождением нарушило спокойное общение троицы и отразилось на каждом по-разному. Старший, едва услышав мать, заметно дёрнулся и, сжавшись в бесформенный комок, сполз на край своего кресла, приготовившись ретироваться. Ленка вся как-то подобралась, посерьёзнела, а младший, фыркнув в ответ, молниеносно перебрался за спинку её кресла.
– Не дети, а сплошные комиксы! – выдала своё извинительное резюме маман. – И что это вы оба здесь отвлекаете взрослых?! Где ваш воспитатель? Ма-а-а-арина-а-а-а!!!
На зов хозяйки, прозвучавший как нетерпеливый визг, из дальнего конца садовой аллеи показалась спешащая сухопарая фигура немолодой женщины. Прямая спина и утомлённое строгое лицо выдавали в ней воспитателя с соответствующим педагогическим образованием.
– Марина! Займите детей, и пусть они не мешают гостям!
Приблизившись, запыхавшаяся Марина лишь молча кивнула, поманив рукой к себе малыша. Старший уже стоял за её спиной, по-видимому, всегда готовый к такому повороту событий. Младший же так легко не сдался, насупился, решительно набычился.
– Не хочу! Не хочу!!! Я не хочу с ней! Я здесь хочу!!!
В результате столь мило протекающее общение, наблюдаемое Виктором пару минут назад сменилось вспышкой нервной детской истерии и какими-то сумбурными всплесками, сопровождающими эту самую истерику. И хотя он и раньше становился невольным свидетелем таких «мини-неврозов» малыша, сейчас его симпатии были не на родительской стороне.
«Будто слон в посудной лавке», – глядя на мамашу, подумал Виктор и тут же у него возник образ: слон пришёл, увидел, развалил. Но влезать в семейные разборки намерения не было. Ленка тоже молча наблюдала за распорядительной женщиной, лишь грустно улыбаясь вслед уволакиваемому кричащему мальчугану.
Хозяйка дома заняла освободившееся место напротив Ленки, демонстрируя всем своим видом, что она уж гораздо лучший собеседник.
– Ольга Николаевна, Виктор, присаживайтесь к нам! Посидим, поболтаем… – произнесла она.
Виктор на её приглашение чуть скривился, оставаясь на прежнем месте, и проводил взглядом незамеченную им раньше гостью, которая всё это время находилась тут же, сидя в дальнем укромном уголке беседки. Гостья, в отличие от него, ринулась на приглашение, как кот к сметане.
– Всё же как у вас тут всё замечательно, красиво устроено! – елейно проворковала эта самая Ольга Николаевна заготовленную фразу и театрально всплеснула маленькими ладошками.
– Ох да! Мы старались! – Хозяйка скосила губы в улыбке скромности. Посмотрев благодарно-польщёнными глазами на хвалительницу, перевела ожидающий взгляд и на Ленку.
– Куда же вы, Леночка, собрались!? – удивленно спросила, видя, что Ленка поднялась. – Вы нам так ничего ещё и не сказали – как вам у нас? Надеюсь, тоже нравится?
Ленка на миг задумалась.
– Да… форма весьма удачна… Вполне… – Неопределённо пожав плечами, натянуто улыбнулась. Виктор отметил её нежелание продолжать беседу, хозяйка же, находясь на своей волне, настойчиво требовала комплиментов.
– А вы видели внутри расположение комнат? А как вам отделка? Мы так долго подбирали цвета и материалы, умаялись просто! Валериан, дизайнер, предлагал, конечно, немного другое… да… но мы, в конце концов, решили сделать именно так!
Ольга Николаевна сопроводила эту звуковую оду подобострастными кивками. Закончив, обе уставились на Ленку, ожидая ответа. Виктор видел, что её надо как-то спасать, но правила вежливости не позволяли предпринять решительные действия. Он поймал себя на нестандартном желании: в этот момент очень захотелось дать пару затрещин тому, кто когда-то придумал эти правила, не позволяющие молча встать и уйти. Ленка, оказавшись заложницей этой явно видимой и ощутимо дурацкой ситуации, зависла в нерешительной позе. Потом, незаметно сделав глубокий вдох, присела на краешек кресла и выдохнув, негромко произнесла:
– Красота… красота – это орудие Бога. Без неё немыслима жизнь… Но также, как и Бог, она невидима… мы можем лишь ощущать её присутствие… её проявление… Красота может наполнить собою любую форму, но сама по себе формой не является… Скорее, это содержание… Судить, насколько красива та или иная форма, – будь то человек, здание, произведение искусства или элемент техники – не учитывая содержания, это, как минимум, неправильно. Как максимум – преступно… – Ленка пожала плечами, поднялась и закончила:
– Мой дедушка говорил: «Хочешь увидеть суть семьи, загляни в глаза детей… ну, или домашних животных». Вот там и хранится истинное содержание… Другой вопрос, красиво ли оно?.. Простите…
Ленкина речь произвела впечатление. Видно было, что, осмысливая услышанное, хозяйка пыталась решить дилемму: похвалили её или всё-таки нет? Реакция Ольги Николаевны была как всегда восторженной, хотя и выдавала признаки недопонимания.
Оставив в недоумении женскую пару, она улыбаясь направилась к Виктору. Он улыбнулся в ответ, сделал пару шагов в её сторону и галантно подставил согнутую в локте руку.
– Интересные мысли! И откуда?!
– Всегда были! – ответила непринуждённо Ленка. Но глаза её смотрели серьёзно.
– Если бы у твоих собеседниц был мозг, ты бы им его поломала! – сострил Виктор, когда они достаточно удалились от беседки.
– Поедем домой? – ласково спросила Ленка, проигнорировав его хохму.
– Тебе здесь не нравится?
– Нет…
– Отчего? Мне кажется, весьма симпатичное местечко! Посмотри, какой сад, какие деревья!
– Да… природа великолепна…
– Ну! Чего же ты! – Он заключил её в сплетённое кольцо из рук.
– Столько пустоты и чванства… сил нет! Поедем?!
Уехали они тогда почти по-английски; Виктор для приличия попрощался лишь с хозяином, коротко соврав ему, что Ленка себя неважно чувствует. А Ленкино неумение восторгаться «красотою формы» впоследствии привело к тому, что его дальнейшее общение с Сергеичем происходило сугубо в деловой обстановке, начисто отрезав семейные посещения. Но, сказать по правде, в глубине души он был рад такому повороту событий…
Сейчас, анализируя и разбирая по крупицам тот случай, как яркий пример Ленкиной нестандартности мысли и поведения, у него внутри образовалось некое неудобство, разорванность. Было гораздо спокойнее думать (а именно так он и думал), что все эти необычные фразы и умопостроения, выдаваемые ею, служили лишь одной цели – показать себя умнее других, отличной от других, не такой, как все. И это было для него понятным. Ради бога! Если человек и в самом деле умён, то почему бы этого и не показывать! Он сам временами любил выдать нечто заумное и оригинальное, чтобы ощутить некое превосходство и непохожесть. Да… любил.
Но то, что принесла сегодня эта (будь она трижды неладна!) зелёная тетрадка вкупе с тщательно проведённым анализом припомнившегося случая, приводило к другой, очень неудобной и каверзной мысли: «А не принимал ли ты, дорогой Виктор, свою женщину как тебе хотелось, а не такою, какой она была на самом деле?» И это сверлящее понимание, проникая в него всё глубже и глубже, вносило в его душевный миропорядок сплошной хаос и разлад.
Несмотря на волевой приказ самому себе разобраться в сложившейся ситуации, понять, принять то, что доносила ему Ленка, организм Виктора сдался и выдал единственную понятную реакцию – раздражение. Мысли спутались, он судорожно зашагал по гостиной.
«Твою дивизию! На кой мне эти раскопки и признания! Твою!»
На какой-то миг он почувствовал себя загнанным в клетку зверем, яростно сотрясающим стены в поисках выхода. Это ощущение было столь ярким и живым и в то же время мучительно-тягостным, что в попытках отогнать его, Виктор схватил стоящий на угловом столике расписной вазон с декоративным букетом и с силой грохнул им об пол.
Раздавшийся гулкий звон разбитой керамики, на удивление, оказал лечебное действие. Бушующая яростная волна схлынула, оставив после себя мелкую неприятную рябь.
«Теперь понятно, почему скандаля, народ посуду лупит… Действительно, помогает… Даже освежает!»
Усмехнувшись, он попинал носком ноги разбросанные осколки, несколько секунд простоял над тем, что только что было красивой частью интерьера.
«Очень на меня похоже…» Он глядел на бесформенную, размётанную кучу и ощущал примерно так же себя. Кроме этого ощущения пришло и полное понимание того, что говорила Ленка о красоте. По сути, его нынешнее внутреннее состояние очень эффектно иллюстрировалось наблюдаемой картиной. Такое же бесформенное, раздрызганное и малопривлекательное. Состояние, которое даже самый изощрённый воспаленными фантазиями мозг, вряд ли смог определить, как симпатичное и приемлемое. Хотя сам он, как форма, называемая Виктором Жезловым, внешне остался мало изменённым.
