Контрольную пишут дети В школе 72. В классе бесстыдный гвалт. Последний урок на свете
(просто четверг). Гуляют ответы. Болит у звонка голова. В школе 72 Училки пьют в кабинете.
Физичка и алгебраичка. В лабораторной комнате. Два стареющих личика И некто в сером: – Вы помните? Вы помните? – Лида, может, споёмте? – Вы помните? Вы всё помните! – Вы скоро, скоро умрёте!
Физичка пускает руку В знакомый ящик стола. В руку ложится синяя «Умка». Как хорошо, что «Умка» цела.
Она поделит конфету Не по законам наук. Бледных губ полукруг (Выпил стакан помаду). – Лида, съешь сама, мне не надо. В углу темнеет паук. И повторит, поборов испуг, Уже в пустоту: – Не надо.
А те всё кружат, Летают по комнате: – Вы помните, помните? – Мы знаем, что помните!
Звонок. Лида сгребёт помыть Спасительный инвентарь её, Подумает, что ж поделать, мы Не какие-то гуманитарии.
А впрочем, жизнь над всеми права. Не ясно зачем, но чего-то ради Пойдёт собирать у детей тетради С контрольными в школе 72.
«Сидит на подоконнике ребёнок…»
Сидит на подоконнике ребёнок И смотрит в немигающую высь. Сидит на ветке жёлтый воробьёнок И мальчику чирикает «держись!».
А по ветру, разматываясь мыслью, Летит звезда из пуха тополей. И маленькие пальчики зависли, Нелепо растопыренные к ней.
И кажется ребёнку, что на свете Любая досягаема звезда. И превратились пустота и ветер В воздушные пути и поезда.
Того, что нам отмерено по праву, Не стыдно и не страшно захотеть. И видела пустующая рама, Как радостно взмывают над дубравой Ребёнок, воробьёнок и орава Пушинок – звёзд всех птиц и всех детей.
Главред
У мальчишки, жившего в нашем дворе, Был отец – районки нашей главред. Обижать мальчишку – себе во вред. Это все в округе ребята знали.
И худого, щуплого его отца Все боялись больше, чем парня-борца, Чем больного скитальца И мента-пловца. А ведь он рукаст и носил медали!
«А мой папа напишет, что ты дебил! А мой папа напишет, что ты водку пил! Что в башке крокодил, а ещё я снабдил Его снимком, где ты на горшке краснеешь!»
Я жила с тем мальчишкой в одном дворе. Я влюбилась в отца его. О главред! Я красива, за 20 – каков дуэт, Повелитель мнений села Панеева!
Эта любовь моя не удалась. Я не стала женой главреда. Но отодвину ящик стола И достану его газету, Где красива, за 20, лукавый взгляд, Платье синее, локоны, плечи горят И на стёртой бумаге буквы гласят: «Лучше всех в Панеевке – Света!»
«Девочка зашла из нашего отдела…»
Девочка зашла из нашего отдела В кабинет к директору. Ты чего хотела?
Девочка хотела, чтобы было счастье, Только вот к кому за счастьем обращаться?
Девочка хотела, чтобы у ребёнка В этот Новый год праздник был и ёлка.
Девочка хотела, чтобы говорили С нею о душе. А с ней не говорили. Да а впрочем ладно, пусть не говорите, Только возвращайтесь, вешайте в прихожей Чёрное пальто и глаз не отводите. Вслух она сказала: – Канцелярский ножик. Он ответил ей, от дел не отвлекаясь: – Этими вопросами я не занимаюсь.
Колыбельная для мальчика
Колыбельная для мальчика В Коктебеле, сам из Нальчика. На белёсо-серой наволочке В ночь глядит его лицо.
В темноте всё неразборчиво: Что-то было и закончилось. Не мешай ты, не ворочайся — Обхватил себя кольцом.
Он не глупый – да вот молодость. Сознавал, старался – молодость. Чист, умён – да только молодость. Ну прости ты мир, малыш:
Колыбельные обманчивы, Коктебели вас не прячут, вы Как резиновые мячики — Оттолкнулся и летишь.
Не скажу тебе я дельного. Я такая ж, только девочка. Я сильней, да вот поделена На две тысячи частей.
Колыбельная для девочки — Это выстрелы у темечка, Это марш, и свыклись стеночки С горькой поступью моей.
Наши стены не кончаются, Щёки горячи, как чайники, Ты лежишь сейчас, отчаявшись, Под бедой, как под свинцом.
Ты прости нас, что заплакали. Над тобою мы заплакали. А в трубе застряло, в раковине, Обручальное кольцо.
«Уже потеплело, и девочки наперевес…»
Уже потеплело, и девочки наперевес Несли вчера куртки, щурясь и улыбаясь. И мысли тянулись гусиным семейством в лес, И жизнь легко наматывалась на палец.
Уже потеплело, и девочки наперебой Задумывались о том, как сбежать с уроков. И я даже снова решила, что есть любовь, Но следующим утром снова над головой Серое небо, молчание и тревога.
Но девочки не сдаются: они уже В открытую говорят о счастливой жизни. Природа против голых девчачьих шей Чуть-чуть постоит – и сдастся на рубеже Ключиц. Она любит таких, как сама, капризных.
Сестра моя купит ещё одну новую вещь И станет ещё быстрее сбегать из школы, И я уже слышу музыку в голове, И нет ничего, чем это старьё, новей. И мало что есть прекрасней и бестолковей.
Зимний день рождения
Беспокоясь за зи́му, В тёплый январский четверг Маму из магазина Пятилетний ждал Человек.
Он казался седым, Снегом припорошённый. Шапка под капюшоном Цвета летящей звезды.
Цвета песочной горсти́ Вязаные ладони. Надо бы унести Зиму, а то прогонят —
Папа читал ему Это из детской книжки. Нужно сказать мальчишкам. Есть во дворе Тимур,
Старше на целый палец, Красный катал «Камаз». Если б они не спали, Всё бы успели враз.
Жгло снегопадом тьму, Месяц болел, пылая. Думают почему Все, что зима злая?
– Добрая! – закричал Мальчик от нетерпенья. — У меня день рождения! — И весь мир замолчал.
«Мы спускались ниже, ниже…»
Мы спускались ниже, ниже, У меня был новый фонарик. – Оля, что там? Мы с сестрой и Миша. Он испугался, у двери следил за нами.
– Здесь есть слизняк, – говорит, отступая, Оля. Почти к стене прижалась. Стена, как рассыпчатое молоко, ей Отпечаталась на пижаме.
– Девчонки, пойдёмте лучше назад, — Мише прохладно, он топчется, мнётся На месте. Сегодня будет гроза, А нам и хочется, и живётся.
Мы вошли в приоткрытую тьму, И тьма приняла нас, сомкнулась за спинами. Наверное, именно потому Миша жив, а мы уже сгинули.
Почему ты плачешь, Аркадий Юрьевич?
Звоночек
Мне перестало везти с автобусом. Он не приходит за мной, не приходит. А я всё делаю привычным образом. Прихожу, становлюсь, жду его – верно же вроде?
Тучи по-прежнему были синими, Люди водой запивали икоту — Всё так, но автобус не шёл везти меня. И я перестала ходить на работу.
Виктор Петрович носил платочек в верхнем Кармане затёртой рубашки розовой. Коровы так радостно рожали на ферме, Тучи семь раз разрешились грозами.
Что же мне делать, люди добрые? В киоске крутится, крутится вертел. Беды-подружки смеются: дома я Спать перестала, верьте не верьте.
В тяжёлой дремоте явились мне люди. Я узнала: это спасители, ангелы ночи. Говорят: всё потому, что сердце твоё не любит. Беги, беги отсюда, это был первый звоночек.
Звенит, звенит мой первый звоночек Звенит Вагнером, а потом Мандельштамом. Беги, потому что ни одна жизнь не хочет Того, кому и бежать невмочь, и Не успокоиться под одеялом.
Дашенька-журналистка
Уже бывшая замужем В девятнадцать-двадцать, Неудачно, Будет теперь только себе Стараться, Будет себе батрачить Дашенька-журналистка.
Мне она кажется Девочкой-переростком, Девочкой-гермафродитом, Кучно застывшим воском После свечи. Поди ты Ей расскажи стишок. Подумает – не мужчина.
А вот когда приходит В клуб она на тусовку, Кажется всем, что может Быть и любовь высокой, Как эта Даша. Нежной, Как её пальцы, вьющиеся У стакана.
Мало мне перекрестий В мире и в человеке Линий плавных и резких. А Даше хочется в пекло, Мало ей подноготной Бедной суровой ночи. За полночь Даша в «Скорой» Едет с дежурным. Хочет Даша писать про пьяных. Хочет смотреть им в лица.
– Дашенька, просыпайся! — Снится ей в «Скорой» голос. Снится какой-то майский Ветер, и бывший, холост, Будит её на пару. Вот за кого бы замуж В платье и под гитару. Даша проснулась. «Да уж, — Думает, – ну и приснится же всякое».