Народное творчество (Фольклор)
Быль и небыль. Русские народные сказки, легенды, притчи
От издательства
Когда встречаешь что-либо талантливо сработанное, охватывает чувство благодарности к тому, кто не смотря ни на что преодолел устоявшуюся рутину и сделал доступной изначальную Красоту. Красота ведь – нет, не страшная сила, – она, как посылка из родного дома, как весточка с нашей общей человечьей Родины.
Тамара Григорьевна знала, что делает. Свой сборник она называет «светским» изданием народных сказок. А дальше: «мы не будем бороться за сохранение местного диалекта и оставим в неприкосновенности только причудливые обороты и даже неправильности речи, которые особенно тонко характеризуют интонацию и стиль рассказа». Тамару Григорьевну Габбе без преувеличения можно назвать сказительницей, рассказчицей всех сказок этого сборника. Ей каким-то образом удалось стилистически свести их все в одно гармоническое единство, в одну общую картину. И чувствует она себя при этом реставратором, поскольку ей пришлось удалить «все наносное, угадать, что утеряно, восстановить разрушенное, проявить побледневшее».
Устная передача – то, что мы (скорее, читатели, чем слушатели XXI века) почти перестали ощущать. Нельзя сказать, чтобы устность (в противовес письменности) совсем исчезла. Мы начинаем с того, что детьми изустно получаем знание этого мира от матери и от отца. Посредством устной речи мы научаемся также понимать и произносить слова, предложения; выражать мысли, передавать собственные впечатления; рассказывать и пересказывать. Но время, в которое мы живем, все меньше и меньше оставляет нам для восприятия область слуха, а в ней звучащее слово. Искусству рассказа, искусству сказывания по-прежнему отдают должное и по-настоящему ценят его лишь в местах вынужденной изоляции. И теперь редко, кто из читателей готов согласиться с тем, что устная и письменная речь принципиально отличаются друг от друга.
Вот как говорит об этом Тамара Григорьевна: «Интонация, … которая звучала при устном рассказе и заменяла … художественные средства, необходимые для изображения лиц и событий, в самой точной стенографической записи зачастую исчезает». И чуть раньше: «Читатель не всегда заметит и оценит драгоценные сказки – отчасти … потому, что сами они – в большинстве случаев – не вполне перешли из устной формы в письменную».
Каждая сказка этого сборника свидетельствует о том, что Т. Г. Габбе – мастер перевода из устной формы в письменную. Ее сказки пробуждают в нас забытый вкус устного изложения, они полны тем, что теперь принято называть драйвом. Их читаешь глазами, а они звучат; они звучат, и когда закрываешь книгу, и долго после того:
«…Хозяин давай поигрывать кремешком по заслонке:
Тринь, тринь, тринь, Васильевна,
Тринь, тринь, тринь, куды пошла!..
А леший под эту музыку и ну плясать! Чуть потолок в избе головой не выломил.
Плясал, плясал, да вдруг и пропал совсем. Будто и не было его…
Все скорей к окошкам, к дверям. А уж он вон где идет! Раз шагнул – через реку, два – через лес…
Обернулся сыздали, махнул рукой.
– Живите! – говорит.
И ушел».
2008 год
С. Гражданкин
Вместо предисловия
Наша страна принадлежит к числу тех счастливых стран, где сказка еще жива. Не только в глухих и отдаленных углах нашей родины, но повсюду, на всех путях и перепутьях, в вагоне железной дороги, на палубе парохода, в бараке строительных рабочих или сплавщиков, а в годы войны – даже в бомбоубежищах, вы могли услышать неожиданный вариант сказки или ее беглый пересказ.
Сказка никогда не была оседлой. Она странствует по большим и проселочным дорогам, по рекам и морям, на грузовике, на поезде – как угодно, и в этих странствованиях больше обогащается, чем теряет.
А в дни великих походов и больших переселений она шла вместе с войсками на фронт, с эшелонами в глубокие тылы, с Поволжья – на Карпаты, из-под Москвы – в Казахстан.
Никогда еще люди нашей страны, жители самых разных областей не сходились так близко, деля меж собой заботы, труды и редкие досуги.
Во время этих встреч люди немало пересказали друг другу – о себе, о своих родных местах, о своей новизне и старине.
Русские люди любят рассказывать, умеют рассказывать и знают толк в народном анекдоте, в шутливой новелле, в историческом предании и, может быть, более всего в том чудесном сочетании были и небыли, которое называется сказкой.
Она прельщает рассказчиков и слушателей своим особенным музыкальным строем, который не теряется даже в самом вольном и прозаическом пересказе.
Она привлекает смелыми и глубокими обобщениями философского и этического характера и тем особенным сочетанием были и небылицы, волшебства и реальности, которое так присуще этому тонкому, сложному и в то же время доступному виду народной поэзии.
Война научила нас еще сильнее и глубже любить землю, на которой мы родились и выросли. Нам еще дороже стал ее язык во всех оттенках и переливах местных говоров и наречий. Мы стали бережней ценить ее старину, ее сказанья и поверья, за которыми так явственно проступает народный ум, юмор, острое чувство реальности.
На сказку отзываются не только дети.
Правда, ее конкретность, увлекательность фабулы, стремительный темп повествования, позволяющий охватывать бесконечные времена и пространства, богатство фантастических образов и приключений – все это как нельзя больше соответствует воображению ребенка и юноши.
Но ее здравый смысл и житейский опыт, ее философия и мораль, наконец, ее стилистические особенности обращены к читателю зрелому, искушенному жизнью и книгой.
Между тем сборники сказок чаще всего издаются либо как детские книжки, либо как сборники фольклорных изысканий.
А ведь, в сущности говоря, сказки имеют бесспорное право на те полки библиотеки, которые отводятся художественной литературе – беллетристике и поэзии.
Их должны были бы читать наряду с повестями, романами, рассказами и лирическими стихами. Если это не происходит, если фольклорный сборник снимают с полки реже, чем любую бойкую повесть, в этом виновата не сказка.
Успех, которым она может и должна пользоваться, тысячекратно проверен и сомнению не подлежит.
Но для того, чтобы народная сказка пользовалась у читателей тем же вниманием, какое завоевано ею у слушателей, она должна быть рассчитана именно на читателя.
Самые лучшие, самые богатые и достоверные из фольклорных собраний не заменят собою сборников, предназначенных для чтения, так же, как и самое изящное и поэтическое «светское» издание сказок, рассчитанное на широкую аудиторию, не может служить безоговорочно материалом для изучения особенностей местных говоров, путей развития сказочных сюжетов, образов и т.д.
Скажем – в предисловии к одному из солидных трудов научного характера собиратель сказок Д. К. Зеленин предупреждает читателя: «…Упадок, постепенное вымиранье народной сказки в Яранском уезде – вне всякого сомнения». Далее (на стр. Х) он сообщает, что в отделе примечаний он дает краткий пересказ всех сказок и прибавляет «Советую читателям обращаться предварительно к этому пересказу во всех тех случаях, когда подлинник сказки почему-либо (вследствие обилия местных слов, вследствие спутанности рассказа и пропусков, что встречается, напр., у дряхлого Краева) малопонятен: после знакомства с содержанием сказки по краткому пересказу подлинная сказка будет много понятнее».
Не обсуждая по существу вопрос о том, действительно ли выродилась и вымерла сказка в Яранском уезде, мы вряд ли включим в сборник антологического типа образцы «упадочных» сказок с таким количеством диалектизмов, пропусков и несообразностей, что и понять-то их можно только после предварительной подготовки по конспекту.
Или вот другой пример. В богатейшем собрании Белозерских сказок бр. Б. и Ю. Соколовых, в введении ко всей книге (гл. V) специально выделена категория «неумелых сказочников». Собиратели пишут: «Помимо сказочников опытных, умелых, есть немало и других. Есть плохие, мало искусные сказочники, из рук вон плохо владеющие рассказом. Сказок знают мало. Речь их обычно нетверда и путана. Но и они представляют несомненный интерес для объективного исследования сказочного творчества. Сказочные формулы их нестройны, нескладно переданы, рассказ очень краток. Подробности забываются, и сказочник употребляет усилия их припомнить… В качестве яркого примера полного неуменья владеть сказочной речью и облекать рассказ в связную форму мы можем привести старушку Дарью Гавриловну Шарашову…»
Возможно, что для объективного исследователя яркие примеры такого рода представляют какой-то особый специальный интерес, но в сборник, предназначенный для широкого читателя, мы не включили бы сказок старушки Шарашовой, хоть она и занимает такое выдающееся место среди всех неумелых сказочников.
Точно так же мы не рискнули бы предложить широкому читателю варианты незаконченные и несовершенные, даже если эти варианты ни разу не были опубликованы в печати.
В сборнике, предназначенном для большой аудитории, мы не будем бороться за безусловное сохранение местного диалекта и оставим в неприкосновенности только причудливые обороты и даже неправильности речи, которые особенно тонко характеризуют интонацию и стиль рассказа.
Научное и «светское» издания народных сказок не исключают одно другое, не спорят друг с другом. Они имеют равное право на существование и, в сущности говоря, даже сотрудничают между собой.
Художественное издание народных сказок немыслимо без той огромной работы, которую проделывают предварительно фольклорист-исследователь и собиратель.
А с другой стороны – популярное издание всегда вызывает приток интереса и внимания к народной поэзии и вербует новых людей в ряды ее ревнителей и собирателей.
Примечательно, что почти во всех классических сказочных сводах – в сказках Перро, братьев Гримм, в «Тысяче и одной ночи», обработанной Галланом, в норвежских сказках Асбьернсена, в русских сказках Афанасьева, сыгравших такую большую роль в фольклористике, несомненно, учитывались интересы и широкого читателя. Недаром книги эти завоевали прочную любовь стольких поколений.
Правда, сейчас не те времена и не те песни, вернее – сказки.
Со времен Асбьерсена, братьев Гримм и даже Афанасьева наука о народной поэзии настолько развилась, задачи ее настолько дифференцировались, что уже почти немыслимо представить себе сборник сказок, одновременно и научный, и популярный.
Наши современники должны выбирать один из этих двух путей.
Все эти соображения положены мною в основу работы над настоящим сборником.
В сборниках наших фольклористов, наряду с вариантами фрагментарными, сбивчивыми, рассказанными иной раз «нестройно и нескладно» (по свидетельству самих же фольклористов), встречается множество драгоценных сказок.
Читатель не всегда заметит и оценит их – отчасти потому, что они затеряны в массе несовершенного и трудного для восприятия материала, отчасти же потому, чтоб и сами они – в большинстве случаев – не вполне перешил из устной формы в письменную.
Интонация, та живая, выразительная интонация, которая звучала при устном рассказе и заменяла собою очень многие художественные средства, необходимые для изображения лиц и событий, в самой точной стенографической записи зачастую исчезает. Одни детали рассказчику удаются, другие нет, или он просто их не помнит. Сюжет бывает нестроен и непропорционален. Рассказчик может прервать сказку или сократить ее – в зависимости от внешних обстоятельств. Он может, наконец, повернуть рассказ в другую сторону, на ходу перекроив сюжет – под влиянием своего собственного настроения – или вкуса аудитории.
Человеку, которого интересует сказка как законченное произведение, приходится зачастую проделывать ту же работу, что и реставратору картины. Он должен снять все наносное, угадать, что утеряно, восстановить разрушенное, проявить побледневшее.
Работая над одной сказкой, он пользуется многими смежными вариантами и тем запасом сказочных деталей – зачинов, концовок, присловий, отдельных мотивов и сентенций, которыми непременно должен располагать человек, приступая к работе такого рода.
При составлении и редактировании этого сборника я пользовалась по преимуществу сказочными сводами Афанасьева, Худякова, Смирнова, Ончукова, Садовникова, Зеленина, бр. Соколовых.
Я сознательно воздержалась от включения в сборник тех сказок, которые изданы нашими фольклористами за последнее время и, следовательно, могут быть достаточно известны читателю.
По той же причине я не слишком часто прибегала к собранию Афанасьева.
Запас русских сказок огромен и разнообразен.
Приступая к составлению сборника, я ограничила свою задачу подбором тех чудесных историй, которые у читателя, собственно говоря, называются сказками.
Сюда входит и традиционная волшебная сказка, и предания, и притчи, и так называемые «былички» – то есть самые смелые и фантастические небылицы, которые только можно выдумать.
Впрочем, в каком-то смысле название «быличка» подходит почти ко всем русским волшебным сказкам. Столько в них среди небылиц рассеяно всякой были – точных и метких наблюдений, бытовых подробностей, здравых и трезвых мыслей о человеческих отношениях. Наконец, так верно и точно отразилась в них русская природа. Великан наших сказок, какой-нибудь леший, ростом не с гору, как это бывает в сказках горских народов, – а с хорошую сосну. Да и то не всегда он так велик. «Бором иду – вровень с сосною, полем иду – вровень с травою». А среди людей он такой же, как они, разве чуть-чуть поболе. Мужик мужиком.
И не только леших, даже и святых наделили русские сказки обликом и характером вполне реальным, земным, русским. Это не иконописные святые с венчиками и темными бесстрастными ликами. Это совсем живые и даже как будто знакомые нам люди. Они хитрят, спорят друг с другом, попадают впросак и даже предпочитают хорошо спетую мирскую песню плохо спетым духовным стихам.
Уж если кто взят русской сказкой с иконы, так это, пожалуй, черти. Они, не в пример лешим, никогда не меняются, не становятся вровень с травою и сосною, а всегда остаются теми же хвостатыми, рогатыми, черноглазыми озорниками – иностранцами среди русской природы.
Недаром же, когда им случается в сказке столкнуться с лешими, человек – и герой сказки и автор – всегда оказывается на стороне своего земляка – лешего.
Черти существуют в сказке словно только для того, чтобы быть посрамленными. Они никогда не бывают достаточно умны и дальновидны, чтобы одолеть хорошего человека.
Тем-то и пленительна народная сказка, что энергия добра и сила разума всегда преодолевают в ней все ухищрения злости, коварства, жадности и своекорыстия.
Если этому сборнику удастся донести до читателя своеобразное сочетание фантастического и реального, причудливость выдумки и трезвость наблюдения, присущие русской сказке, он в какой-то степени оправдает себя и осуществит намерения составителя.
1946 год
Т. Габбе
Про двух братьев – про богатого и бедного
Жили в одной деревне два брата – богатый и бедный.
Богатый ездил в город и продавал пшеницу, а у бедного дети по миру ходили – себя кормили да отцу с матерью носили.
Вот раз надумал бедный брат богатому поклониться и просит его чем ни на есть пособить.
А богатый и говорит ему:
– Чем просить, братец, собери-кось весь свой хлеб да снаряжайся со мной в город на базар. Нынче на пшеницу цены хорошие, да и на другой хлеб цена хороша.
Пошел бедный брат – все засеки подмел, собрал весь хлеб до зернышка – сколько было у него.
Набралось мер пять.
Запряг лошадку. А лошаденка была у него худая-прехудая. Ну, да не тяжело везти, авось потянет.
А богатый брат такой воз накрутил, что едва лошадь повезла. А была хорошая, – сытая да резвая.
Вот и отправились оба в дорогу.
Богатый перéже едет, а бедный сзади.
Подъезжают к горе. Богатый хвоснул лошадь кнутом и живо в гору поднялся, а бедный до полугоры доехал, и стала лошадь.
Вынул он из саней сена, наклал лошадке – время-то уж к вечеру было, – а сам пошел сучьев наломать, костерок развести.
Шел лесом, шел и отбился от своей лошади. Густо лес стоит – и вперед не пойти, и назад не выйти.
Вот он влез на дерево, чтобы поглядеть – нет ли в какой стороне огонечка.
Глядел-глядел – и видит: в одной стороне чуть светится.
Он и пошел туда, на огонек.
Выходит на широкую поляну. На поляне дом стоит большущий-пребольшущий, нигде такого не видывал.
Заходит он в этот дом, а в доме никого нет, пусто.
Он одну дверь отворил, другую отворил, туда заглянул, сюда посмотрел – и видит: стоит стол накрытый, и на столе много всякой еды и вина всякого разного.
Только он хотел за стол сесть, слышит – за стеной кто-то голос подает:
– Коли ты добрый человек, поди сюда!
Он пошел. А там женщина, незнаемо какая, родами мучается. И некому у ней младенца принять, некому обмыть.
Ну, мужик принял у ней ребеночка, прибрал, обмыл да тут же и окрестил.
После того повела его эта женщина к столу, посадила и давай угощать. Наелся бедный брат так, что бока на сторону, и вина напился допьяна.
А женщина ему и говорит:
– Иди теперь схоронись до поры под печку. А то худо будет. Придет мой муж и убьет тебя.
Он пошел, залез под печь и сидит там.
Слышит: застучало в дверях – приходит муж той бабы.
Зашел в дом, спрашивает:
– Что это будто у нас русским духом пахнет. Нет ли кого чужого?
Она говорит:
– Чужих нет.
Ну, он больше спрашивать не стал, сел за стол.
– Давай, жена, ужинать.
Она подает. То подает, другое подает, а потом и говорит:
– Да, ты ведь и не знаешь, что тут без тебя было.
– А что было?
– Да кабы не добрый человек, я бы, может, и по земле боле не ходила.
– А чем тебе добрый человек помог?
– То-то, что помог. Сынка принял. И обмыл, и окрестил. Теперь он нам кум.
– А где он у тебя? – спрашивает тот мужик.
– Да вон под печкой сидит.
– Ну, кум, выходи! – говорит хозяин. – Выходи, не опасайся. Попьем, поедим!
Вылез бедный из-под печки и сел за стол с новым кумом.
Пьют да едят да песни поют.
А бедный нет-нет и задумается.
– Ох, – говорит, – кум, я-то здесь сыт да пьян, а дети и жена дома голодом сидят.
– Не толкуй, кум! У меня им брошен узелок оржаной муки – хватит до твоего приезду.
Один день гостит мужик у кума с кумой и другой день гостит.
А на третий говорит куму:
– Пора мне, куманек, в город ехать.
– Что же, коли надо, поезжай. Я тебе своего Серка дам.
И вот запряг он куму Серка и насыпал целый воз пшеницы, а кумушка в скатерку попутничков завязала.
– На тебе, кум! Хватит, пока домой не приедешь!
Взял он эти попутнички и сел в сани. А кум ему и говорит:
– Поезжай с богом. Да только крепче на возу держись. В гору поедешь – там твоя лошадь стоит. Я ей сена подбросил. А под гору поедешь – там твой брат лежит. Его опрокинуло и возом придавило. Так ты, когда мимо проезжать будешь, задень легонько за рóспуски, вот и выручишь его. Прощай, кум!
Махнул он шапкой. И как махнул, так и покатил этот Серко – только снег из-под саней порхает. А править им и не надо – сам знает, куда идти. Да только не идет, а ветром летит.
Бедный брат привалился на возу ни жив ни мертв. Вот, – думает, – убьет его Серко.
Да нет, ничего, живой едет – хоть и скоро да споро.
Идет мимо горы, где лошадь была оставлена. Смотрит-смотрит, а ее едва видать, до того много сена кругом навалено!
Стал под гору спускаться. Верно – братний воз опрокинут лежит, и хозяин под ним чуть жив.
Ну, он мимо поехал, за роспуски задел и распрокинул воз.
Поднялся богатый брат и поехал вслед за бедным. Да только теперь и не угнаться за ним. Зря лошадь мучает. К вечеру добрался до постоялого двора. А брат уже там, – вместе пристали ночевать.
Богатый спрашивает бедного: где, мол, такого коня взял?
Тот рассказывает: так, мол, и так.
Богатому это обидно показалось.
«Пойду, – думает, – на двор и наложу ему каменьев в воз. Пускай приостановит своего Серка».
Подумал и сделал. Ночью пошел во двор и давай под хлеб да под рогожу каменья класть. Кладет, кладет – полкуба наложил…
– Ну, теперь, – говорит, – с места не скрянуть.
И пошел обратно в избу.
Утром, чуть свет, собирается богатый брат в город. А бедный еще на печи лежит.
– Поезжай, – говорит, – братец, вперед. Я тебя настигну.
«Настигнешь теперь! – думает богатый брат. – Как бы не так!»
Вот едет он, едет, погоняет коня. А сам нет-нет да и оборотится назад – не видать ли брата?
Раз оборотился, другой оборотился – никого не видно.
А в третий раз обернулся да поглядел – снег столбом стоит! Вот он – Серко! Догоняет, догоняет – и перегнал!
Богатого брата ажно пот на морозе прошиб.
Думает: «Что ж такое? Столько каменья наложил, а он везет, воза своего не слышит…»
И вот приехали оба брата в город. Стали рядом и раскрыли воза.
Пошел народ пшеницу покупать.
Подойдут к богатому брату, посмотрят: ничего, хлеб как хлеб.
А подойдут к бедному брату – и остановятся: не видано такой пшеницы! Зерно в зерно! И где выросла!
Стали вокруг него толпиться, толкаться. Всякому купить охота.
Распродал бедный брат всю пшеницу – до зернышка. Глядь, на дне воза, где каменье было наложено, – сахарные головы лежат.
Богатый брат как увидел это дело, так почернел весь.
А бедный уж и дивиться перестал.
– Сахару, – говорит, – кому надо? Сахар продаю!
Продал – и цельный мешок денег выручил.
Потом воз закрыл, сел на возу.
– Прощай, – говорит, – братец! – И махнул шапкой.
И как махнул – так Серко и покатил, что сильней ветру!
Привез его обратно, к куму.
Кум спрашивает:
– Ну что? Продал пшеницу?
– Продал, – говорит и подает куму денег мешок.
А тот не берет.
– Тяжел ли мешок? – спрашивает.
– Ничего!
– А довольно ли тебе на поправку будет?
Бедный брат только кланяется.
– Довольно, кум.
– Ну, садись теперь с дорожки пообедать! И винца попьем.
Сели за стол. Бедный и говорит:
– Мне-то здесь хорошо. А дети там голодом!
– Не толкуй, кум! У меня им два узелка брошено. Хватит до твоего приезду.
Два дня погостил мужик у кума с кумушкой, а на третий собираться стал.
– Ну, кум, спасибо тебе, а мне домой пора.
Кум говорит:
– Коли пора, то и пора.
И свел мужика в погреб. А в том погребе три засека с деньгами: в одном – медные, в другом – серебряные, в третьем – золотые.
Он ему насыпал три мешка золота, три мешка серебра и четыре мешка меди.
Вынес, положил на дровни и говорит:
– Это тебе в придачу. Да еще дарю тебе своего Серка, а ежели этот Серко плох будет – приезжай. Я тебе нового дам!
И вот попрощался он с кумом и кумушкой, сел в дровни, свистнул – и как покатил Серко! Шапки на голове не удержать!
Опять едет мимо той горы, где лошадь у него оставлена была. Смотрит: она как стояла, так вся в сене и стоит.
Не видно даже, где она есть.
Ну, он выкопал лошадь из сена, привязал ее сзади и приехал домой.
Впустил Серка на двор, а дети бегут, встречают отца.
– Папа, теперь у нас хлеба много. Теперь мы не будем плакать да у чужих просить.
Заходит он в сени, а там четыре куля муки принесены. Заходит в избу – по всем по лавошникам много хлеба напечено.
А богатый брат как поехал, так и вернулся назад. Всю пшеницу обратно привез. Никто у него и горсти не взял. Будто он всю свою удачу вместе с каменьем на братний воз переложил.
Так с тех пор и стало. Что ни делает богатый – все без толку. Хоть брось! Никакому началу нет хорошего конца.
А бедному во всем удача пошла. Живи да радуйся да кума добром поминай!
А кто он есть тот кум – про то неведомо. Человек ли, нет ли – иди знай!
Всяко бывает.