Наполеон Бонапарт
Максимы и мысли узника Святой Елены
LX
Для религии служители культа – то же, что чиновники для власти. Человек заурядный измеряет кредит куртизана числом его лакеев, чернь судит о всесилии Бога по количеству священников.
LXI
Я никогда не мог одолеть больше одной страницы Тацита22, это – невероятный болтун; Полибий же, напротив, – не какой-нибудь декламатор: он доставляет удовольствие и просвещает23.
LXII
Мое правление было либеральным, поелику оставалось твердым и строгим. Исполнителей я приглашал отовсюду: меня мало заботили убеждения, лишь бы следовали моим правилам. Мне было легко, ибо я строил заново24.
LXIII
Я осыпал золотом моих сподвижников; но мне надобно было понимать, что, разбогатев, человек уже не захочет подвергать себя смертельной опасности.
LXIV
Храбрость укрепляет престол; трусость, бесчестие колеблют его, и тогда лучше всего отречься.
LXV
Я всегда восхищался Митридатом, замышлявшим завоевать Рим в то время, когда был он уже побежден и принужден к бегству25.
LXVI
Когда в бытность мою монархом случалось мне пользоваться правом помилования, впоследствии я всегда и неизменно раскаивался.
LXVII
Трагедия вовсе не основана на точном подражании природе вещей. Я предпочитаю группу Лаокоона26 той развязке, которой заканчивается трагедия «Родогуна»27.
LXVIII
Конституционные государства лишены движущей силы: деятельность правительства излишне стеснена; это то, что придает таким государствам пагубную слабость, когда им приходится бороться с могущественными и деспотическими соседями. Авторитарная власть могла бы их поддержать, но оная, как известно, сродни тарану, которому все равно, способны ли ему противостоять ворота столицы, кои он собирается разбить.
LXIX
Дворянство, духовенство и эмигранты, потерявшие свое имущество и привилегии в результате революции, рассчитывали вернуть утраченное с возвращением прежней династии. Они помышляли об этом еще в Кобленце: они всегда плохо понимали происходящее. Им не было нужды знать о том, чего они и знать не желали, деньги – вот что им было нужно28.
LXX
Старики, которые сохраняют вкусы юного возраста, столь же смешны, сколь мало уважаемы.
LXXI
Дурак скучен, ну а педант просто невыносим. Я так и не смог понять, о чем это все толкует Б[она]ль29.
LXXII
Если вы стремитесь к более глубокому пониманию политики и войны, то надобно искать истины, постигая нравственные устои общества, основы же материального порядка в сравнении с оными всегда имеют пределы.
LXXIII
Две партии, существующие во Франции, как бы ни были они ожесточены друг против друга, соединяются вместе, но не против конституционной королевской власти, которая их вовсе не интересует, но против всех порядочных людей, безмолвие коих действует на них угнетающе.
LXXIV
Когда я вышел на политическую сцену, там было лишь два сорта людей: конституционные общества, требовавшие аграрных реформ в духе Гракха Бабефа30, и фруктидорианцы31, которые хотели управиться при помощи военных советов, ссылок и отставок.
LXXV
Нынешние вожди партий во Франции – это карлики на ходулях. Слишком мало талантливых людей, слишком много болтунов.
LXXVI
Много кричали против того, что называют моим деспотизмом; однако я всегда говорил, что нации не являются собственностью тех, кто ими управляет; ныне же монархи, ставшие конституционными, как раз об этом стараются забыть.
LXXVII
Если уж адвокат Гойе, отступник Сийес, прокурор Ревбель и старьевщик Мулэн32 корчили из себя королей, то я вполне мог сделать себя консулом. Ведь я получил на то патенты при Монтенотте, Лоди, Арколе, Шебрейсе и при Абукире33.
LXXVIII
Бедствия, постигшие Францию с 1814 г., явились причиной того, что у высокоумных идеологов появилась возможность войти в правительство. Люди эти обожают хаос, ибо он составляет их суть. Они служат и Богу, и дьяволу34.
LXXIX
Мое будущее наступит тогда, когда меня не будет. Клевета может вредить мне только при жизни.
LXXX
Случай – вот единственный законный повелитель во всей вселенной.
LXXXI
Польза, которая толкает людей из одной крайности в другую, – сродни языку, который они учат, не заботясь о грамматике.
LXXXII
Самый надежный рычаг всякого могущества – военная сила, которая предписывает закон и которую употребляет гений. Таковым рычагом был рекрутский набор. Достаточно убедиться в этой силе, и противоречия отступают, а власть укрепляется. Так ли уж важны, в сущности говоря, все эти доводы софистов, когда звучат военные команды? Те, кто готов повиноваться, не должны выходить за линию строя. В конце концов они свыкаются с принуждением: ведь в противном случае со строптивыми не церемонятся.
LXXXIII
Упадок нравов – это погибель государства как политического целого.
LXXXIV
Каждый прав по-своему. Правота Диагора35 состояла в том, чтобы отрицать Бога, Ньютон36 же был убежден в том, что его следует признавать; в каждом явлении заключена его противоположность: скажем, во время революции можно попеременно быть то героем, то злодеем, подниматься или на эшафот, или на вершину славы.
LXXXV
Гоббс37 был своего рода Ньютоном в политике: его учение стоит в этом отношении многого.
LXXXVI
Когда я привел к завершению революцию и тем показал революционерам, на что я способен, то поверг их в неописуемое изумление.
LXXXVII
На свете есть великое множество людей, воображающих, что они наделены талантом править единственно по той причине, что они стоят у кормила власти.
LXXXVIII
В истории бывало, когда короли поступались своими прерогативами ради того, чтобы снискать народную любовь, но всякий раз они и предвидеть не могли, к чему сие может привести.
LXXXIX
После моего падения судьба повелевала мне умереть, но честь приказывала жить.
ХС
В хорошо управляемой стране нужна главенствующая религия и зависимые от государства священники. Церковь должна быть подчинена государству, а не государство церкви.
XCI
Если бы христианская религия могла заменить людям все, как того добиваются ее горячие приверженцы, это явилось бы для них наилучшим подарком небес.
ХСII
Человек высшего порядка бесстрастен по своей натуре: его хвалят, его порицают, – мало что имеет для него значение, он прислушивается только к голосу своей совести.
ХCIII
Одни оказывают нам любезности, в то время как другие наносят оскорбления. И в первом и во втором случае с людьми надобно соблюдать сугубую осторожность, ибо непременно следует знать, что кроется за этими любезностями.
XCIV
Честолюбие столь же естественно для человека, как воздух природе: лишите его дух первого, а физику второго, и всякое движение прекратится.
XCV
Пороки общества так же необходимы, как грозы в атмосфере. Если же равновесие между благом и злом нарушается, гармония исчезает и происходит революция.
XCVI
Тот, кто действует добродетельно только в надежде произвести впечатление, близок к пороку.
XCVII
Красивая женщина радует глаз, добрая – услада сердца: первая – безделушка, вторая – сокровище.
XCVIII
Между теми, кто ищет смерти, мало тех, кто находит ее в то самое время, когда оная была бы им на пользу.
XCIX
Монарх обязан тщательно следить за тем, чтобы раздел материальных благ не совершался слишком уж неравномерно, ибо в этом случае он не сможет ни удержать бедных, ни защитить богатых.
С
Я был самым богатым монархом Европы. Богатство состоит не в обладании сокровищами, но в том употреблении, которое умеют им дать.
CI
Когда государь пятнает себя хоть одним преступлением, ему приписывают все остальные: нагромождаются ложь, наветы, распространители уток пользуются этим, литературные вороны набрасываются на труп, злорадно пожирая его, распространяемые при жизни и подбираемые потомками скандальные и невероятные обвинения повторяются на все лады. Клеветы Дона Базилио, они исходят от самого дьявола38.
СII
Понаписано более чем достаточно; я хотел бы поменьше книг и побольше здравого смысла.
СIII
Надобно, чтобы государь и его первый министр были честолюбивы. Кое-кто говорит, что в том нет необходимости, и судят при этом как лиса, у которой отрезали хвост39.
CIV
При высадке в Египте меня удивило, что от былого величия у египтян я нашел только пирамиды и печи для приготовления жареных цыплят.
CV
Льстецам нет числа, но средь них мало тех, кто умел бы хвалить достойно и прилично.
CVI
Наступит день, и история скажет, чем была Франция, когда я взошел на престол, и чем стала она, когда я предписал законы Европе.
CVII
Всякая сделка с преступником пятнает преступлением трон.
CVIII
Меня всегда удивляло, когда мне приписывали убийство Пишегрю: он ничем не выделялся среди других заговорщиков. У меня был суд, чтобы его осудить, и солдаты, чтобы его расстрелять. Никогда в своей жизни я ничего не делал по пустякам40.
CIX
Падение предрассудков обнаружило пред всеми источник власти: короли не могут более не прилагать усилий, дабы выглядеть способными править.
СХ
Учреждая Почетный Легион, я объединил единым интересом все сословия нации. Установление сие, наделенное жизненной силой, надолго переживет мою систему41.
CXI
В управлении не должно быть полуответственности: она с неизбежностию ведет к утайке растрат и неисполнению законов.
CXII
Французы любят величие во всем, в том числе и во внешнем облике.
CXIII
Первое преимущество, которое я извлек из Континентальной блокады, заключалось в том, что она помогла отличить друзей от врагов42.
CXIV
Участь Нея и Мюрата43 меня не удивила. Они умерли геройски, как и жили. Такие люди не нуждаются в надгробных речах.
CXV
Я дал новый импульс духу предприимчивости, чтобы оживить французскую промышленность. За десять лет она пережила удивительный подъем. Франция пришла в упадок, когда вновь вернулась к прежнему плану колонизации и к практике займов44.
CXVI
Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поелику не был осведомлен о духе нации. Меня призвали гранды, но чернь отвергла. Страна сия оказалась недостойной государя из моей династии.
CXVII
В тот день, когда лишенные тронов монархи вновь возвращались в свои дворцы, благоразумие было оставлено ими за порогом.
CXVIII
После изобретения книгопечатания все только и делают, что призывают на царство Просвещение, но царствуют, однако ж, для того, чтобы надеть на него узду.
CXIX
Если бы атеисты революции не вознамерились решительно все поставить под сомнение, их утопия была бы не такой уж плохой.
СХХ
Девятнадцать из двадцати тех, кто управляет, не верит в мораль, но они заинтересованы в том, чтобы люди поверили, что они пользуются своей властью не во зло: вот что делает из них порядочных людей.
CXXI
Нивозские заговорщики, в отличие от врагов Филиппа, отнюдь не писали на своих стрелах: Я мёчу в левый глаз царя Македонского45.
CXXII
Добившись роспуска старой армии, коалиция одержала большую победу. Ей нечего бояться новичков: ведь те еще ничем себя не проявили.
CXXIII
Когда я отказался подписать мир в Шатильоне, союзники увидели в том лишь мою неосторожность и использовали благоприятный момент, чтобы противопоставить мне Бурбонов. Я же не захотел быть обязанным за трон милости, исходившей из-за границы. Таким образом, слава моя осталась незапятнанной46.
CXXIV
Вместо того чтобы отречься в Фонтенбло, я мог сражаться: армия оставалась мне верна; но я не захотел проливать кровь французов из своих личных интересов47.
CXXV
Перед высадкой в Каннах ни заговора, ни плана не существовало. Я покинул место ссылки, прочитав парижские газеты. Предприятие сие, которое по прошествии времени кому-то покажется безрассудным, на деле было лишь следствием твердого расчета. Мои ворчуны не были добродетельны, но в них бились неустрашимые сердца48.
CXXVI
Европе брошен вызов: если второстепенные и третьестепенные государства не найдут покровительства у держав господствующих, они погибнут.
CXXVII
Говорят, что великий критик Февье49 щадит меня меньше, нежели известный натурфилософ*. Чем больше он будет поносить мой деспотизм, тем более французы будут почитать меня. Он был посредственнейший из ста двадцати префектов моей Империи. Мне не известна его «Административная переписка».
CXXVIII
Умозаключения теологические стоят куда больше, нежели умозаключения философские.
CXXIX
Я люблю Ривароля больше за его эпиграммы50, нежели за ум.
СХХХ
Мораль есть искусство гадательное, как наука о цветах. Но именно она является выражением высшего разума.
CXXXI
Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного. Если бы «Энеиду» поручили перевести Скаррону, то получился бы шутовской Виргилий51.
CXXXII
При ближайшем рассмотрении признанная всеми политическая свобода оказывается выдумкой правителей, предназначенной того ради, чтобы усыпить бдительность управляемых.
CXXXIII
Для того чтобы народ обрел истинную свободу, надобно, чтобы управляемые были мудрецами, а управляющие – богами.
CXXXIV
Сенат, который я назвал Охранительным, подписал свое отречение от власти вместе со мной52.
CXXXV
Я свел все военное искусство к стратегическим маневрам, что дало мне преимущество перед моими противниками. Кончилось все тем, что они стали перенимать мою методу. Все в конце концов изнашивается.
CXXXVI
В литературе ничего нового уже сказать нельзя, но в геометрии, физике, астрономии еще есть широкое поле для деятельности.
CXXXVII
Потрескавшаяся со всех сторон общественная система в ближайшем будущем угрожает падением.
CXXXVIII
Победа всегда достойна похвалы, независимо от того, что ведет к ней – удача или талант военачальника.
CXXXIX
Моя система образования была общей для всех французов: ведь не законы созданы для людей, но люди – для законов.
CXL
Меня сравнивали со многими знаменитыми людьми, древними и новыми, но дело в том, что я не похожу ни на одного из них.
CXLI
Я никогда не слышал музыки, которая доставляла бы мне столько удовольствия, как татарский марш Мегюля53.
CXLII
Мой план десанта в Англию был серьезным предприятием. Только континентальные дела помешали моей попытке осуществить его.
CXLIII
Говорят, будто мое падение обеспечило спокойствие Европы, но при этом забывают, что именно мне она обязана своим покоем. Я направил корабль революции к его конечной цели. Нынешние же правители пускаются в плавание без компаса.
CXLIV
Английское министерство покрыло себя позором, завладев мною. Я был крайне удивлен, прочитав в газетах, что стал пленником. На самом же деле я добровольно ступил на борт «Беллерофона»54.
CXLV
Когда я писал принцу-регенту, прося его о гостеприимстве, он упустил прекрасный случай снискать себе доброе имя.
CXLVI
Все в этой жизни есть предмет расчета: нужно держаться середины между добром и злом.
CXLVII
Легче создавать законы, чем следовать им.
CXLVIII
В единстве интересов заключена законная сила правительства: невозможно противиться им и не наносить при этом себе же гибельный вред.
CXLIX
Союзники доказали, что не я был им нужен, но мои трофеи и слава Франции, вот почему они наложили на нее контрибуцию в семьсот миллионов.
CL
Конгресс – это выдумка, используемая дипломатами в своих целях55. Это – перо Макиавелли в соединении с саблею Магомета.
CLI
Меня огорчает слава М[оро]56, который нашел смерть в рядах неприятеля. Если бы он умер за родину, я завидовал бы такой судьбе. Мне ставили в вину его изгнание; так или иначе – ведь нас же было двое, тогда как нужен был только один.
CLII
Я дал французам Кодекс, который сохранит свое значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества57.
CLIII
Плохо, ежели молодые люди постигают военное искусство по книгам: это —верное средство воспитать плохих генералов.
CLIV
Смелые, но неопытные солдаты – это наилучшая предпосылка для победы. Добавьте им по чарке водки пред тем, как отправить в бой, и вы можете быть уверены в успехе.
CLV
Люди делают хорошо лишь то, что делают сами; я наблюдал это не раз в последние годы своего царствования.
CLVI
Итальянская армия была ни на что не годным сбродом, когда Директория назначила меня командующим: у нее не было ни хлеба, ни одежды; я показал ей миланские долины, приказал выступить в поход, и Италия была завоевана58.
CLVII
После побед в Италии я не мог вернуть Франции ее королевское величие, но принес ей блеск завоеваний и язык, которым говорят подлинные государи.
CLVIII
Пруссия могущественна лишь на географической карте, политически же и нравственно это – самая слабая из четырех великих держав, кои диктуют ныне законы всей Европе.
CLIX
Всякое значение Испания уже потеряла: у нее не осталось более ничего, кроме инквизиции да прогнивших кораблей.
CLX
Иго англичан не по вкусу ни одной нации. Народы всегда страдают под властью этих англичан59.
CLXI
Приготавливаясь к экспедиции в Египет, я не собирался лишать престола Великого султана. По пути туда я уничтожил дворянство Мальты, хотя до этого ему удавалось сопротивляться силам Оттоманской империи60.
CLXII
Я никогда не видел такого одушевления, какое обнаружил французский народ при моей высадке во Фрежюсе. Все говорили мне, что сама судьба привела меня во Францию, и в конце концов я сам тому поверил61.
CLXIII
Если бы я хотел быть только вождем революции, то моя роль скоро оказалась бы сыгранной. Но, благодаря шпаге, я стал ее повелителем.
CLXIV
Я побился бы об заклад, что ни император России, ни император Австрии, ни король Пруссии не пожелали бы стать конституционными монархами, но они поощряют к тому мелких государей, ибо хотят, чтобы те оставались ни на что не годными. Цезарю легко удавалось покорить галлов только потому, что последние всегда были разобщены под властию представительного правления.
CLXV
Самое важное в политике – следовать своей цели: средства ничего не значат.
CLXVI
Нидерланды – всего лишь российская колония, где действует британское исключительное право62.
CLXVII
Политическая система Европы внушает жалость: чем больше ее изучаешь, тем более опасаешься гибельных последствий, к которым она приводит.
CLXVIII
В Европе мое последнее отречение так никто и не понял, ибо действительные его причины оставались неизвестными63.
CLXIX
У меня никогда не было сомнений в том, что Т[алейран] не поколебался бы приказать повесить Ф[уше]; но, кто знает, может быть они пожелали бы идти на виселицу вместе. Епископ хитер как лиса, его же собрат – кровожаден как тигр64.
CLXX
Самоубийство – величайшее из преступлений. Какое мужество может иметь тот, кто трепещет перед превратностями фортуны? Истинный героизм состоит в том, чтобы быть выше злосчастий жизни65.
CLXXI
В Рошфоре мне предлагали патриотическую Вандею: ведь в моем распоряжении были еще солдаты по ту сторону Луары; но я всегда питал отвращение к гражданской войне66.
CLXXII
Если офицеру не подчиняются, то он не должен более командовать.
CLXXIII
Мне кажется, способность мыслить есть принадлежность души: чем больше разум приобретает совершенства, тем более совершенна душа и тем более человек нравственно ответственен за свои деяния.
CLXXIV
Государи заурядные никогда не могут безнаказанно ни править деспотически, ни пользоваться народным расположением.
CLXXV
Союзники ценят своего Макиавелли: они внимательнейшим образом и подолгу изучали его «Государя»; но времена-то сейчас иные, не шестнадцатое столетие.
CLXXVI
Есть акт насилия, который никогда не изгладить из памяти поколений, это – мое изгнание на остров Святой Елены.
CLXXVII
Я никогда не обсуждал свой проект десанта в Англию: за неимением лучшего, как мне потом уже приписывали, я собрал на берегах Булони 200 000 солдат и израсходовал восемьдесят миллионов, чтобы позабавить парижских бездельников; на самом же деле проект был делом серьезным, десант – возможным, но флот Вильнёва все расстроил. Кроме того, в это время английский кабинет поторопился раздуть пожар континентальной войны.
CLXXVIII
У французов чувство национальной чести всегда тлеет под пеплом. Достаточно лишь искры, чтобы разжечь его.
CLXXIX
Из всех моих генералов Монтебелло оказал мне наибольшее содействие, и я ставил его выше всех67.
CLXXX
Дезе обладал всеми качествами великого полководца: умирая, он связал свое имя с блестящей победой68.
CLXXXI
Самые беспримерные капитуляции в летописях войн – капитуляции при Маренго и Ульме69.
CLXXII
Правительства, в которых высказываются противоположные мнения, годятся, пока царит мир.
CLXXXIII
Принципы Французской революции порождены третьим сословием Европы, речь идет лишь о том, чтобы уметь внести в оные должный порядок. У меня были на то и власть, и сила.
CLXXXIV
Ней был человеком храбрым. Его смерть столь же необыкновенна, как и его жизнь. Держу пари, что те, кто осудил его, не осмеливались смотреть ему в лицо70.
CLXXXV
Английский народ – народ купеческий, только и всего; но именно в торговле и состоит его могущество.
CLXXXVI
О смерти герцога Энгиенского и капитана Райта много понаписали гнусностей: смерть первого из них не была делом моих рук, ко второй же я совершенно не причастен, ибо не мог помешать англичанину в припадке сплина перерезать себе горло[40].
CLXXXVII
Пятнадцать лет мой сон охраняла моя шпага.
CLXXXVIII
Я укрепил самое устройство Империи. Чиновники неукоснительно исполняли законы. Я не терпел произвола, а посему машина работала исправно.
CLXXXIX
В делах финансовых наилучший способ добиться кредита – не пользоваться им: налоговая система укрепляет его, система же займов ведет к потерям.
