Надин Баго
Время шестых
Шестая пилотируемая миссия на Марс провалилась. Причём буквально.
Крейсер «Скопа» исчез со всех экранов в одно мгновение.
Никаких помех при этом оборудование не зарегистрировало. Камеры на Второй стационарной орбитальной платформе Марса также не смогли пролить свет на ситуацию.
На записях отчётливо различалось, как корабль просто «тонет» в космосе, будто погружаясь в ничто, почти на подлёте к Красной планете.
А ведь миссия обещала быть вполне рядовой. В конце концов, предыдущие пять завершились успешно, без каких-либо серьёзных происшествий или отказов систем, за исключением пары мелких конфликтов внутри команд. Не говоря уже о роботизированных полётах, которые велись столь долго, что перестали восприниматься как хоть сколько-нибудь значимое событие. Впрочем, именно роботы подготовили великолепный плацдарм для людей, позволивший уже первым поселенцам проживать в уюте и комфорте двух пещерно-купольных городков. К моменту отправки шестой экспедиции новые марсиане успели даже собрать второй урожай с яблоневых плантаций, не считая обеспечения более приземлённых нужд.
Предполётная подготовка и все проверки прошли в штатном режиме. Крейсер один в один походил на своих предшественников. Состояние экипажа на протяжении всего месяца полёта не вызывало опасений. Приёмные платформы подтвердили работоспособность. И вот, когда Центр управления полётами и Марсианское бюро уже приступили к итоговому расчёту графика стыковки, всё закончилось.
Никаких сведений о «Скопе» не удавалось получить ещё две сотни лет.
***
Команда шестой миссии, число членов которой удивительным образом совпало с её номером, не отличалась большой сплочённостью. Однако, причиной тому послужила как раз одна из задач экспедиции: изучить возможность отправлять в космос не заранее сформированный, отработавший вместе какое-то время экипаж, а почти посторонних людей, чтобы в будущем превратить такие полёты из миссий в простую перевозку.
Конечно, все они были профессионалами, все прошли тщательную астроподготовку – иначе и быть не могло, туристов допускать на Марс Бюро пока не планировало.
И тем не менее, несколько совместных тренировок и парочка бесед не сделали их друзьями. Разве что Лю Хэн, шанхаец средних лет, физик, капитан корабля, и Кира Сомова, молодой хирург из Санкт-Петербурга, общались более тесно, поскольку познакомились ещё при подготовке к пятой миссии, в итоговый состав которой так и не попали.
Помимо этих двоих «Скопа» приняла на борт ещё четверых: Грега Барлоу из Флориды, механика и оптического техника, лет сорока – пятидесяти; Анарицу Банту, высокую, чернокожую уроженку Найроби, молекулярного биолога, совсем, впрочем, юную, только закончившую обучение в Флорида Тех; Юджина Рисса, темнокожего жителя Лос-Анджелеса тридцати двух лет от роду, бегуна в прошлом и физиотерапевта сейчас; а также Пьера Ремю, странного, худощавого и угловатого мужчину неопределённого возраста, казавшегося совершенно бесполезным на Марсе с его профессией художника.
По их прибытии марсианская колония достигла бы полусотни человек.
Собственно, они начинали повторный цикл запуска крейсеров, уже вернувшихся из предыдущих полётов. Иначе говоря, именно «Скопа» совершила несколько лет назад первое путешествие к Марсу, проложив путь для четырёх своих более крупных собратьев.
С одной стороны, этот рецикл представлялся делом ответственным, с другой, организаторы не слишком беспокоились о его успешности: всё должно было пройти по уже отработанному плану.
Если бы в планы не вмешалось непознанное…
***
Анарица смотрела в небольшое окошко бокового иллюминатора с нескрываемым воодушевлением.
Искусственный интеллект поднял их всех примерно в одно время, распечатав капсулы, но она привела себя в порядок быстрее остальных: слишком уж сильно её тянуло увидеть цель их путешествия. Да и, в конце концов, всего лишь пятьдесят суток сна – вполовину меньше общей продолжительности полёта – совсем ерунда: тело почти не отвыкло от привычных движений, искусственной тяжести, яркого света и прочего. Хотя, вон, по Барлоу этого не скажешь: всё кряхтит и никак не может подняться с кушетки. Зачем в его возрасте куда-то лететь? Он же в среднем лет на десять-пятнадцать старше любого из них. Вон, теперь Кире с ним возиться, приводя в порядок.
Покачав головой, Анарица снова уткнулась носом в толстое стекло.
Внешний противорадиационный купол, несмотря на свою высокую прозрачность, довольно сильно искажал пространство снаружи, однако, девушку устраивал и такой вид.
Марс уже был как на ладони.
Коричнево-красно-охристый, напоминающий любимый ею чай ройбуш, посыпанный корицей и тёртым шоколадом. Такой непохожий на колыбель человечества и всё же уже по-настоящему живой.
На экваторе планеты отчётливо различалась тёмно-зеленая глянцевая полоса – настоящий буш из шиповников, барбарисов, облепихи, йошты, шеффедий, вишни и карликовых вязов, накрытый блестящим ячеистым поликуполом. После первичного магнитного кольца, а также так называемых полюсных подпочвенных акведуков, этот проект – Центральная аллея – до сих пор оставался самым масштабным из всех марсианских достижений. Он же был и главным кольцом жизни.
Почти Земля.
Не так уж много, конечно, по сравнению со всем объёмом Красной планеты, и о полномасштабном терраформировании речи пока не идёт, но это уже и не первые шаги. Всё-таки роботы и автоматика за семь десятилетий добились многого. А с ними и всё человечество.
Она сглотнула некстати набежавшую слюну: в цикле торможения немного подташнивало. Может, стоило подождать следующей миссии с кораблём большего размера и немного другой конфигурации: там внешнее влияние на физиологию, по полученным данным, было не столь выражено как тут, на крохотной, в масштабах космоса, «Скопе».
– Ты как, в порядке? – голос Лю Хэна с его едва заметным певучим акцентом заставил её обернуться, на миг оставив созерцание Марса.
– Всё отлично, командир. Я полностью готова к работе.
– Ну, до работы ещё есть время. До стыковки с приёмником почти сутки, а там мы проведём, по меньшей мере, неделю, но, скорее, больше. Надо привыкнуть к новой гравитации – если помнишь, они не поддерживают её там такой высокой, как здесь, на крейсере. Плюс тренировки в сьютах для пребывания вне куполов.
– Мы проходили их дома.
– Да, но по регламенту повторение перед высадкой обязательно. Плюс карантин, естественно.
Анарица кивнула.
– Самое важное. Нельзя завезти в те биомы ничего недопустимого. Любая мелочь может стать крахом.
– Ты преувеличиваешь, – шанхаец улыбнулся. – Но, как биологу, тебе виднее. Кстати, вон и платформа. Хэй, взгляните: мы почти на месте!
Все прильнули к иллюминаторам. Даже Грег кое-как доковылял до одного и, уперевшись руками в стенку корабля, выглянул наружу.
Слева показался округлый край посадочной платформы – пяти вращающихся концентрических модулей, стабилизированных на орбите. Вниз, словно пуповина, связывающая дитя с матерью, тянулся едва различимый с такого расстояния трос гиперлифта. Где-то там, почти у поверхности плавал его нижний конец, пристыкованный к челночному порту. Ну а там уж и до наземного порта недалеко. Точнее, до намарсианского.
– Больно мутно всё, вам не кажется, – Барлоу прищурился, вгляделся внимательнее. – Так не должно быть, это я вам как оптик говорю. Купола почти не должно быть видно.
– Может, запылился, – пожав плечами, предположил Ремю.
Остальные пятеро недоумённо воззрились на художника. Да, даже в светло-голубом форменном комбинезоне, простом и исключительно утилитарном, он умудрялся выглядеть столь же богемно, как и на Земле, в своих ярких и необычных нарядах. Тёмные волнистые волосы, острый нос, близко посаженные глаза – не красавец, но сразу наталкивает на мысли об искусстве. И тем не менее, уж такие-то элементарные вещи он должен был бы запомнить.
– Крейсер оснащён противопылевыми излучателями, – коротко бросила Кира, поджав губы: она ещё дома возражала против посылания на Марс людей, не имеющих практических навыков выживания, научной работы, обслуживания техники. Француз обещал стать обузой для всех.
– Ну, царапины, значит. Или настройки самого щита. Они же могут сбиться, а?
– Могут, – подтвердил механик, – но странно всё равно. Датчики бы показали сбой, и роботы…
Договорить ему не удалось.
Корабль основательно тряхнуло, и весь экипаж, не устояв на ногах, попадал на пол. К счастью, обошлось без травм.
Движение «Скопы» почти сразу вновь выровнялось, однако, будто замедлившись.
Поднявшись, космонавты опять выглянули наружу.
Муть усилилась, словно они погружались в негустой кисель или сироп. По-прежнему был виден и Марс, и платформа посадки, но их будто затянуло несколькими слоями целлулоидной плёнки.
Внутри главной кабины всё так же спокойно попискивали и гудели управляющие устройства и вентиляционная система, не давая и намёка на поломку, но экипаж отчётливо ощутил, что с их полётом произошло нечто незапланированное.
– Какого дьявола? Что это за пузырь такой? Откуда эта дрянь взялась? – возопил возмущённо Барлоу. – Нет, вы взгляните, натуральный пузырь. Конца не видно, и изгибается… Что происходит, чёрт побери?
– По данным никаких изменений, – Хэн оторвался от изучения записей на наладоннике, – тут должно быть чисто. Может, оптическая аномалия? Я слышал о таком, правда, в дальних областях системы, но…
– Мы останавливаемся, – Юджин Рисс оглядел своих напарников. – Какая, нахрен, аномалия, если мы останавливаемся.
Сразу же после его слов корабль вновь тряхнуло, потом снова, и снова… на этот раз не столь сильно, но продолжительно. Задрожав, будто муха, прилипшая к паутине, крейсер «Скопа» замер. Замер полностью, хотя до расчётного срока окончания торможения оставались почти сутки.
Что-то заперло экипаж шестой марсианской экспедиции посреди космоса.
***
Совершенно нештатная, отличная от любых прогнозов ситуация на некоторое время выбила экипаж из колеи.
Впрочем, Хэна не зря назначили капитаном. Почти сразу он отправил экстренное сообщение в Центр управления и Бюро, для чего пришлось воспользоваться ручным вводом: системы крейсера категорически отказывались воспринимать их положение, как ненормальное, отклоняющееся от алгоритмов.
Сигнал ушёл, в этом не было сомнения, однако ни через несколько минут, ни через несколько часов ответа ни с одной стороны не последовало.
После команда отправляла такие сообщения – просьбы о помощи – несколько раз в день: все, казалось, ушли в никуда, растворившись в космосе. Управляющие организации, роботизированные системы посадочных платформ, порты, колония – все хранили молчание.
Стоит отметить, что «Скопа», несмотря на нарушения сроков и норм торможения, совершенно не пострадала. Приборы функционировали идеально – отлаженно и чётко. Жизнеобеспечение – вода, еда, лекарства, воздух и прочее – подавались по необходимости без сбоев. Внутренних или наружных повреждений (а Рисс с Хэном выходили за борт) также не обнаружилось. Изменения среды не считывались. Словно корабль просто поставили на космодром, заключили, как игрушку, в стеклянном шаре.
Только полная неподвижность да крутящаяся прямо за щитом полупрозрачная пелена – вот и всё, что выходило за рамки.
Откровенно признать, в первые сутки экипаж, хотя и проявил изрядное для такого происшествия спокойствие, всё-таки не совладал с потрясением. У Ремю и Барлоу даже случились истерики – короткие, но эмоциональные. Художник вообще рыдал, ругая себя, что отправился сюда, и Бюро, что те его соблазнили футуристичными образами.
Сомова просто ушла в себя, словно человек, потерявший цель: она бродила по коридорам корабля несколько часов, пока Рисс насильно не загнал её на один из своих тренажёров. Решение неочевидное, но оно подействовало: вывалившаяся из аппарата минут через сорок Кира, приведя себя в порядок, присоединилась к капитану в поисках ответа о причинах случившегося. Юджин держался на подхвате.
Легче всех на незнакомое препятствие, вставшее у них на пути, отреагировала Анарица. Видимо, молодость принимала любые перемены проще. К тому же, несмотря на весьма практичную профессию, доктор Банту была фантазёркой. Не переставая выглядывать в окна, рассматривая разворачивающееся перед нею полотно второго обжитого людьми мира, она просто фонтанировала идеями. Предположениями о том, с чем же они столкнулись. Самыми невероятными, порой откровенно похожими на бред шокированного человека, но излагаемыми так складно и с такой убеждённостью, что остальные члены команды не сразу находили аргументы против. Впрочем, она делала это за них сама, перескакивая от инопланетной инвазии к тайному правительственному эксперименту, от дефектов в расчётах и поломки механизмов к полной иллюзорности их полёта вообще. Но был в её энтузиазме и плюс: она наблюдала. Внимательно и очень заинтересованно разглядывала всё, что творилось снаружи крейсера и «пузыря», в который они угодили.
Именно она первой заметила искажение. Вернее, не искажение, а ускорение.
Марс вместе со своими купольными городами, садами, портами и платформами, вместе со спутниками и лифтами, солнечными батареями и магнитным комплексом, в общем, вся планета, вращался быстрее ему положенного. Не просто быстрее – в разы, в десятки раз быстрее. К третьим суткам их пребывания в ловушке расчётное увеличение скорости вращения составило более пятисот раз.
Поверить в такое было абсолютно невозможно.
Все сошлись в итоге на том, что вращается, как юла, не Марс, а они сами – весь комплекс люди-корабль-щит-«пузырь». Вращается, оставаясь субъективно неподвижным для находящихся внутри. Вращается, оставаясь при этом привязанным к плывущей по своей солнечной орбите планете, словно собачонка к хозяину.
Реальное объяснение ускоренного движения пришло к ним через месяц пребывания взаперти. Не подтверждаемое, но единственно разумное объяснение.
Никто и ничто не «вращалось» сверх обычного. Просто шло время.
И шло по-разному в их «капсуле» и вне её.
***
Мысль про время… поначалу астронавты не верили самим себе, предположившим такое. Однако каждый день, каждый час наблюдений добавлял лишнее свидетельство в пользу этой идеи.
Первое: если б до такой степени ускорила движение «Скопа», то они, её обитатели, просто не могли бы этого не почувствовать. Конструкция корабля не была рассчитана на их защиту от перегрузок подобного уровня. Они же воспринимали всё совершенно обычно: самочувствие всех оказалось расчётно стандартным для их полёта, даже несколько лучше ожидаемого – словно на тренировочной базе.
Второе: все приборы, определявшие их расположение относительно звёздно-координатной сетки, указывали, что крейсер стоит на месте, не двигаясь ни на дюйм. Иначе говоря, не фиксировалось вообще какого-либо смещения относительно дальних галактик и пульсаров, относительно Солнца. То есть, если они и летели куда-то, то в жёсткой связке с внешней средой, а не как самостоятельный объект.
Конечно, логичным было предположить, что оборудование – датчики, измерители, фиксаторы и прочее – просто вышло из строя таким вот странным образом, без сигнализации о поломках и без возможности обнаружить, идентифицировать таковые для наблюдателей внутри корабля. Но, стоит повторить, все системы, на взгляд астронавтов, работали штатно. Взять хотя бы снабжение кислородом и прочее жизнеобеспечение: если б они сломались, даже не отобразив такое на экранах сигналами тревоги, то людям подобное не заметить было никак нельзя. В общем, команда предпочла считать «Скопу» полностью исправной и, соответственно, строить свои предположения о происходящем за бортом именно на этом основании.
Третье: визуальные факты.
Понятное дело, с нарастанием оборотов внешнего мира происходящее там невозможно стало разглядеть собственными глазами. Всё слилось в беспрерывное мелькание. Марс за пределами пузыря превратился в своеобразный полосатый красно-коричневый волчок, на котором нельзя было различить ни построек, ни крупного рельефа, не говоря уж о текстуре поверхности. Просто матовый крутящийся шарик-вихрь, со временем немного меняющий цвет полосок – вот и всё.
Но у них были не только человеческие глаза.
Крейсер нёс пусть не слишком большое, но достаточное количество оптики, чтобы сделать сколько угодно снимков и видео. Статические картинки не давали почти ничего – внешнее вращение оказалось слишком быстрым для них. А вот видеофайлы легко получилось замедлить, разбив на сегменты с программным достраиванием промежуточных кадров для увеличения их количества. Потом итоговые снимки сопоставляли по дням, по неделям. Результаты такой обработки более чем однозначно, хотя и не с кристальной чёткостью, демонстрировали изменения, происходящие на Красной планете и вокруг неё.
Поликупола росли, словно грибы после дождя. Сперва расширяя Центральную аллею, превращая экватор в гигантское зелёное поле. Потом дальше, всё ближе и ближе к полюсам, обручами поясов по параллелям и концентрическими кругами между ними.
Новые орбитальные платформы поднимались ввысь, как цветки подсолнуха, наводясь на свет Солнца, и тут же обрастали лепестками кабин лифтов, бегающих туда-сюда, к поверхности и обратно.
И корабли… десятки, потом сотни кораблей, курсирующих между планетами – к Марсу они прибывали со всех сторон – кораблей, подобных теперь роящимся насекомым, столь много их стало. Не единичные миссии, а рядовой транспорт (обыденность этого потрясала узников, почти первопроходцев на момент своего старта с Земли).
Многие рейсы, очевидно, везли людей, переселенцев, но ещё больше – целые колонны – тащили воду, вернее, громадные ледяные глыбы, вероятно с Европы и Ганимеда, а, возможно, и Энцелада. На корпусах крупнейших космолётов можно было разглядеть символы, предположительно, Юпитера и Сатурна, а ещё пояса астероидов.
Нет, первые пару месяцев пребывания команды в «пузыре» эти внешние перемены не воспринимались столь масштабными, как кажется на словах. Но и очевидность их нельзя было отрицать. А с каждым днём эффект нарастал, будто снежный ком. И вот уже почти безжизненный совсем недавно Марс стал на их глазах полноценным миром людей, а не хрупкой колонией.
Тогда запустилось терраформирование: то есть, наверняка, первые шаги были сделаны задолго до этого, но визуально результаты стали заметны примерно через сотню – полторы лет, что расчётно соответствовало для замершего в космосе крейсера «Скопа» третьему-четвёртому месяцу со дня остановки.
Планета под ними – уже давно не обычная терракотовая, а полосатая красно-зелёная – стала стремительно наливаться столь приятной глазу голубизной. Вены каналов прорезали почву, связав все крупные купольные города. Появились первые не укрытые ничем леса: небольшие пятна сине-зелёной растительности, выведенной, вероятно, на самом Марсе, или адаптированной к нему – точно сказать по снимкам не представлялось возможным, но по всем признакам эти территории были заняты именно растениями, а не постройками или аппаратурой.
После бывшую Красную планету затянуло молочной дымкой атмосферы – сперва бледной и едва заметной, но за пару десятилетий ставшей вполне сравнимой со своим естественным прототипом.
Марс открыл двери нового дома для людей, а человечество, сделав новый шаг в космосе, став мультипланетной расой – двери во вселенную.
Всё это промелькнуло перед глазами запертого посреди нигде экипажа за какие-то месяцы. Месяцы, вовсе не давшиеся им легко и не оставшиеся незамеченными, однако лишь месяцы. Дни истерик и упадничества. Дни подъёма духа и попыток вырваться. Но только дни. Часы споров и ругани. Часы взаимопонимания, дружбы и поддержки. Но часы, не более. Минуты одиночества и приступов клаустрофобии. Минуты восторга от увиденного снаружи. Вот они тянулись вечно. Мгновения отрицания и принятия… ими было наполнено всё…
Быт наладился быстро. Взаимодействие команды тоже: в конце концов, к перелёту их готовили тщательно. Но с каждым проведённым внутри корабля новым днём крепло осознание, что здесь, вероятно, они будут вынуждены прожить жизни. Страх перед известностью… он, в каком-то смысле, гораздо хуже своего противоположного собрата. Фантазии в неизвестности дают надежду. Предопределение и очевидность несут с собою только медленное угасание.
Большинство предпочтёт удариться в мечты.
В мечты о переменах, о спасении, о лучшем будущем. Мечты реалистичные или совершенно сказочные.
Экипажу «Скопы» долго мечтать не пришлось.
В начале шестого месяца их пребывания в заточении их «темница» была обнаружена марсианским зондом.
И всё завертелось быстрее, чем вертелся сам Марс.
***
В послеобеденное время мужчины, как отчего-то повелось, разбрелись по своим каютам, а Кира с Анарицей, тоже по недавней привычке, расположились у одного из центральных иллюминаторов с чашками дымящегося кофе. Аналогового, конечно: натурального и на Земле давно было не достать, разве что миллионерам. Жаль, что некоторые культуры погибли, многие ещё до их рождения. С другой стороны, человечество, как всегда, нашло замену, переориентировалось. В конце концов, раз многие виды мяса оказались почти вытеснены грибами и насекомыми, то с растениями проблем вообще не ожидалось. Не одно, так другое.
Отхлебнув густую тёмную жидкость, щедро сдобренную сахаром – в отличие от Анарицы чистый кофе она терпеть не могла – Кира вздохнула, потом, умудряясь не отрывать взгляда от картинки снаружи, замотала головой – русая коса заскользила по спине туда-сюда, словно маятник.
– Ты думаешь, они не справятся? – глядя на зависшие за пеленой «пузыря» кораблики, ощетинившиеся манипуляторами и антеннами, не в первый раз спросила кенийка. – Они, наверняка, сильно продвинулись в технике, разве нет? Или… слушай, я вижу, но вдруг ошибаюсь… ты не хочешь, чтобы нас вытащили отсюда, а?
– Я… – Кира отставила чашку дрожащей рукой, – я не знаю, Ана, честно, не знаю. Это борется внутри меня… Я летела не за этим, – она замолчала и склонила голову, прикрыв лицо ладонями.
Её младшая приятельница тоже примолкла, не понимая, что сказать на такое. Потом оптимизм всё же возобладал.
– Всё будет в порядке. Да, мы, как это… устарели… по сравнению с нашими спасателями. Может, они вообще не знают, что это мы. Но вряд ли они собираются нас уничтожить. Там тоже люди. Изменившиеся, наверное, но люди. Мы поймём друг друга.
Кира выпрямилась, хмыкнув, стёрла слезу со щеки.
– Поймём… мы тут-то вшестером не всегда можем похвастать пониманием. Но не в том дело. Ты не… я говорила тебе, зачем вообще полетела.
– Точнее, за кем, – кивнула Анарица, – но…
– Ты не понимаешь! – взорвалась вдруг русская, вскакивая и тыча пальцем в иллюминатор. – Если… если мы правы, и дело во времени, если там время идёт иначе… быстрее… то… то его уже нет! Сколько прошло по подсчётам, а? Двести лет?
– Двести один с половиной год.
– Его уже нет… – Кира резко вдохнула, замерла, сдерживая слёзы. – Моего Саши уже нет, понимаешь.
– Я… ну, я не знаю, что ты чувствуешь. У меня никогда не было парня. Но и на Земле могло бы случиться всякое. А он сам улетел. Он тоже хотел сюда. И… так уж вышло…
– Вышло… Мы оба хотели. Мы оба хотели сюда. Стать семьёй здесь, начав всё с абсолютно нового. Почему, почему я не полетела с ним?!
– Ты не виновата.
– Нет? А кто виноват? Если бы я не осталась. Если б полетела в назначенную нам изначально миссию… я была бы с ним с самого начала. Я бы не застряла здесь!!!
– Кто же знал?
– Кто знал… к дьяволу, – Кира нервно заходила туда-сюда по кабине, – можно было предположить, что в таких миссиях случается всякое. Со мной… с ним… Ты говоришь, я не виновата, но разве стоило то последнее прощание с уже мёртвой матерью всей моей жизни? Жизни с ним? Похороны… всего лишь традиция. Я могла бы попрощаться с мамой и из космоса. Я вообще не прощаюсь с ней: она всегда в сердце. Так зачем? Что, мало трупов я видела, пока училась и работала? Зачем осталась?
– Ты не могла знать, что так будет. Все прочие миссии завершились успешно, – затараторила кенийка. – Ты думала – вполне обоснованно – что задержишься всего-то на полгода. Да и «Скопа» уже летала к Марсу. Ты не виновата. Ты же образованный человек, врач, ты должна понимать…
– Я понимаю, – Кира устало плюхнулась на стул: выгоревшие эмоции оставили совсем без сил. – Головой понимаю, а сердцем – нет. Саша ждал меня. Каково было ему, когда мы пропали? Сколько он мучился в неведении? А я тебе скажу – всю жизнь! Сколько он прожил ещё на Марсе после прибытия? Лет пятьдесят, семьдесят, если повезло. А теперь… поколения сменились. Поколения! – воскликнула она, но без прежнего запала. – Представляешь, если мы попадём туда, – она снова махнула рукой на Марс, – и нам станут рассказывать о первопроходцах, заложивших основы колонии? Халперн, Готуа, Фенцзин, Арора… Жаров… «Известнейший нейрохирург Александр Владимирович Жаров. Основоположник медицинской деятельности на Марсе, наряду с…» – вот так, наверное, будет звучать. Если они там – эти новые аборигены – ещё помнят о первых. А кем там будем мы? И я… всегда будет напоминание, кого я потеряла. Поэтому да, я не знаю, хочу ли, чтоб нас вытащили из этого чёртова пузыря!
– Кажется, у нас всё равно не спрашивают, – Анарица кивнула на иллюминатор. – И, по-моему, ждать осталось недолго. Смотри.
Даже сквозь дымку радиационной защиты различалась облепленная марсианскими машинами переливающаяся прозрачная стенка их кокона. И сейчас сквозь эту стенку просовывался щуп: не слишком длинный, но он, определённо, был внутри, посверкивая бледно-зелёным сиянием.
«Пузырь» не лопнул, но и наглого вторженца не уничтожило, так что через несколько минут ожидания сползающиеся к проколу аппараты потянули в него и свои щупальца.
Скоро до «Скопы» доберутся.
– Надо сказать остальным.
Вслед за словами Киры девушки поднялись и поспешили собирать команду.
***
– Мне кажется, с Грегори что-то творится, – француз несколько нервно почесал длинный нос и подался поближе к капитану, наклонившись в кресле. Они сидели в задней рубке, так сказать, за виски и сигарами. Вернее, сигар тут, естественно, вообще не было, а виски, как и любой алкоголь, Лю Хэн не употреблял, предпочитая всем напиткам какой-то особый зелёный чай. – Лю, вы должны дать этой девочке задание его проверить.
– Эту девочку зовут Кира, Пьер. Она взрослая женщина и великолепный специалист. Прекратите так…
– Ладно – ладно, я ничего такого не имел в виду, – вскидывая ладони, затараторил тот. – Но как врач она и сама бы должна была заметить. Он явно болен. Неужели только я это вижу? Эта бледность… порою он совсем зелёный. И мало ест. И, мне кажется, я слышал, как его тошнило. А если это какая-нибудь инфекция? И мы её тоже подцепим? Я не хочу сдохнуть здесь от несвоевременной диагностики. Аппаратура же позволяет.
Хэн вздохнул. Как глава экипажа, он прекрасно понимал, что надоедливый художник прав: Грегу нужно провести обследование. Он сам тоже замечал не обнадёживающие признаки. С другой стороны, паника внутри его маленькой команды, запертой поневоле в этой необъяснимой формации, точно была излишней.
– Ты преувеличиваешь. Общую корабельную инфекцию уже засекли бы приборы жизнеобеспечения. Но я дам приказ на обследование: ты прав, Грег не в лучшей форме.
– А вдруг это что-то неизвестное? Из-за этой пузырчатой дряни? Когда уже грёбаные марсиане пробьются и вытащат нас?! – Пьер вскочил, чуть не сбив стакан с виски с подлокотника, затряс головой. – Не хочу… хочу ещё пожить! Пусть проверит всех! Я хочу убедиться, что во мне ничего такого не растёт.
– Ничего в тебе не растёт, можешь не переживать, – сдвинув в сторону приоткрытую дверь, в рубку вошёл американец. – В тебе нет, а во мне – да. Я не то чтобы подслушивал: вы и не шептались.
– Что значит, в тебе – да?!! – взвился Ремю, отшатнувшись от коллеги. – Это что, как в старых фильмах?! – голос его дрожал и срывался на повизгивание, совершенно не подходящее взрослому мужчине.
– Вот что значит, творческая личность, а? Фантазии через край, – хмыкнул Грегори и устало опустился в кресло, потом продолжил, тихо, но уверенно. – Капитан Хэн, я должен принести извинения вам и всему экипажу за нынешнюю ситуацию и вообще за то, что оказался на корабле. Сразу оговорюсь, никому из вас ничего не грозит.
– Ты как-то связан с этим самым «пузырём», и поэтому… Ты знаешь, что происходит?! – француз даже шагнул ближе.
– Тьфу ты, нет, вот же воображение у человека. Нет, говорю. Никакой фантастики, сплошная проза жизни. Я умираю.
– Умираешь?! – тут уж не скрывали изумления оба его собеседника, даже всегда невозмутимый Хэн расплескал чай: янтарные капли красиво заблестели на светлом столике.
– Да, и уже давно. Ещё до полёта. Погодите охать, дайте рассказать, – он криво улыбнулся. – У меня рак. Аденокарцинома поджелудочной. Неоперабельная, – механик замолчал, подбирая слова. – В общем, мне давали год максимум, с химией, если повезёт, немногим больше. Метастазы… немного, но… Я отказался. Меня ждал Марс. Я решил… да, я решил умереть здесь. Ну, кто-то же должен быть первым, – он хохотнул, изображая бодрость, но вытянувшиеся лица его собеседников не озарила и тень улыбки. – Думал, у меня будет ещё несколько месяцев на самой Красной планете, а тут это всё… Я разваливаюсь. Боли… могу откинуть копыта в любой момент. Так что вот, – он пожал плечами, ухватил бокал Пьера и залпом выпил виски, поморщившись, потёр левый бок. – Хуже уже не будет, а?
– Рак… – художник смотрел на Грега во все глаза, смаргивая слёзы – чувствительная натура, всё-таки. – Моя бабка, земля ей пухом, тоже ушла от рака. Но почему Кира тебе не помогает?
– Я пока сказал только вам. Да и нечем, особо, помочь. Обезболивающие я протащил с собой. И потом, я же техник: уж пару таблеток из глупой машины выбью всегда.
Хэн прищурился, ещё больше став похожим на какого-то древнего азиатского божка или мудрого дракона.
– Погоди, протащил лекарства… Как ты вообще попал в миссию? Почему тебя не сняли?