– Нет, – говорит она, – я с удовольствием пройдусь еще немного. А в синема нельзя ни видеть друг друга, ни разговаривать.
Вот! Больше жертвовать собою, чем она жертвует, уже невозможно. И все из жалости, все из страха, как бы этот слюнявый неврастеник, выродок, провались он пропадом, не покончил с собой.
Надо бы поговорить о чем-нибудь.
– Посмотрите, какой милый песик бежит, – сказала она, страдальчески улыбнувшись.
– Н-да, – отвечал он. – Бежит, чего ему делается.
Она поняла, что ему неприятен этот пустой разговор о песиках.
«Но ведь нельзя же все время бубнить о своих чувствах! – молча возмущалась она. – Уж очень он простецкий тип. Он не может поддерживать даже самого простого разговора. И как могла я допустить нашу близость. Где были мои глаза!»
– Помните нашу первую встречу у Беликовых? – невольно спросила она.
По лицу его пробежала судорога.
– Гм… – ответил он и чуть-чуть покраснел.
– Что значит «гм»? – раздраженно спросила она. – Вам не хочется со мной разговаривать?
Он испуганно подхватил ее под руку.
– Что вы, что вы! Напротив, страшно хочется. Ужасно хочется. Прямо безумно хочется.
Какой истерик!
– Ну так чего же вы молчите, когда вас спрашивают?
– Я просто как-то не сообразил, что ответить. То есть не то что ответить, а как ответить. Словом, растерялся. Ради бога, не подумайте… Ну просто человек удивился, что вдруг так, на мосту, и прямо, так сказать, как говорится, всколыхнулись воспоминания. Дорогая, вы как-то странно на меня смотрите, вы точно не верите мне. Вы же знаете…
– Знаю, знаю, все знаю, – с раздражением перебила она. – Проводите меня домой, у меня голова болит.